Саша Акимов : Хентай - воскресенье - конец

Я медленно ступаю среди японских традиционных домов. Я понимаю, что я где-то в квартале веселых домов. Возможно, это Есивара, но так же возможно, что это Симабара или Гион. Честно говоря, не могу понять, где я, нет никаких ориентиров. Нет токийской башни. Мимо меня прошли две Тайю, дорогостоящие куртизанки. Они улыбнулись мне черными улыбками, их зубы были покрыты черным лаком. Я забрел в какой-то просторный дворик. Вдоль стены был сад камней. Камни поросшие мхом символизировали острова. Мелкий песок, идеально лежащий, символизировал море. В этом же дворике шут-тайко развлекал потешными плясками посетителей веселого дома. Рядом с посетителями сидели две гейши Югири и Укихаси. Они вели приятную беседу. Подливали сакэ в теко. Меня встретила «Мамочка», она сказала: «Проходите дорогой гость». «Мамочка» хлопнула в ладоши. После ее жеста в дворик вышли музыканты. Совсем молоденькие майко играли на сямисэнах. Трехструнных лютнях. Несколько девушек постарше, уже прошедших обряд мидзуаге играли на флейтах хаяси и сякухати. Им помогали странствующие слепые музыканты годзэ, они дополняли шумовую композицию игрой на цитре кото и барабанах цудзуми. Это было дисгармонично. Ужасающая какофония врывалась в уши.
Передо мной присела юная гейша. Она налила мне сакэ, улыбнулась. Ее раскосые черные глаза блестели, ее ярко красные губы были похожи на полевой цветок, ее выбеленное лицо было как снег. Это была Мегуми. Она была одета в нарядное кимоно. Оби плотно стягивал ее тело. Я взял ее за руку и пошел в дом. Я отодвинул седзи, и пропустил свою красавицу вперед. Она сняла сандалии на гэнкан, вошла внутрь. Ее белоснежные таби мелькнули передо мной. Пол был покрыт татами. Я тоже снял обувь. Она стала снимать одежду. Под кимоно, ее тело не было покрыто белилами. Она вылупилась из кимоно, обняла меня. Я обратил внимание на небольшой альков за ее спиной. Там была картинка. На ней изображен самурай, яростно разрубающий врага напополам…

Сон оборвался на самом интересном. Так я думал, но самое интересное ждало меня в реальности. За окном шел дождь, Мегуми задерживалась, я уже подумал, что она не придет.
Но она пришла с получасовым опозданием. Амэ — «дождь» по-японски. Мегуми была в дождевике, вся мокрая. Я подумал о слове «нурэта». Промокшая. Мегуми прошла в ванную, чтобы переодеться. Вышла оттуда она уже в таком наряде, о котором я уже давно мечтал. Она была одета в фурисодэ. Розовая ткань раскрашена прекрасными алыми цветами. Цветы — были похожи на пятна крови. Или на пятна красного воска. Я обнажил грудь Мегуми, полизал ее соски. Она играет майко. Маленькую ученицу, которая еще не была познана мужчиной. В аукционе выиграл я, ее девственность принадлежит мне. Я проведу сейчас обряд мидзуаге. Никто не был еще в ней. Она чиста. После свершения обряда, она сможет носить новую прическу с красным шелковым бантом у основания пучка. Мегуми каким-то образом узнала, что она мне снилась. Или же это должно было мне присниться. Я снял с нее оби, раскинул кимоно в стороны. Она как бабочка вырвавшаяся из куколки. Ее бледные груди светились особым сиянием, когда я проник в нее. Я понял, что люблю Мегуми. Что мне нужна только она. Я входил в нее — и это было так, будто в первый раз. Она постанывала, как дитя. Я обмотал веревкой ее шею, накинул несколько петель на ее запястья и голени. Стянул все это потуже. Она стала похожа на узел, голова подтянулась к ногам, руки согнуты в локтях. Я взял электрическую зажигалку для газовых плит и несколько раз ужалил ею Мегуми в спину. Она перекатилась на бок, простонала что-то. Из ее глаз капали слезы — «намида». Я развязал ее и вновь вошел в нее. На ее шее были следы от веревки. Она опять стонала так, будто я первый кто в нее вошел. А я и был первым, первым кто вошел не только в ее влагалище, но и в ее жизнь. Она мне рассказала о себе то, что никому не рассказывала. Я перед ней раскрыл свои тайны. Мы были двумя соединенными телами в этот миг, но соединены мы были не только похотью. Соединены мы были нежностью. Я выплеснул семя в нее. Я сказал Мегуми:
-Я тебя люблю.
А она, улыбнувшись, мне ответила:
-Я тебя ненавижу.
Я рассмеялся, и сказал:
-Бака, ведь это одно и то же.
Между любовью и ненавистью, такая же хрупкая грань, как и между порнографией и эротикой. Тонка грань между искусством (где секс использован, как изобразительное средство, как художественная необходимость) и бессмысленной пошлостью. Такая же легко разрушаемая, шаткая грань, какая между двумя словами — «кирэйна» и «китанай». Это значит «чистый» и «грязный». Стоит ошибиться в произношении этих созвучных слов, и ты уже все испортил.
Обычно люди борются со страданиями, борются до самой смерти. А кто-то принимает их. Кто-то их воспринимает страдания, как нечто необходимое. В страдании столько же пользы, сколько и в радости. В распутстве столько же смысла, сколько в невинности. Если принять боль, тогда ты не будешь страдать. Ты будешь получать наслаждение от боли.