Саша Акимов : Пуля - два

В 1608 году голландский изготовитель очков Ганс Липперши обнаружил, что если две линзы определенного типа поместить в противоположных концах трубки, то далекие предметы становятся хорошо видны, будто они вблизи. Так родился первый телескоп.

Я проснулся под кустом. Вся одежда была в пыли. Тело болело. Я стал вытряхивать пыль из складок одежды. Солнце уже припекало прилично. Мне нужно было двигаться. Только вперед.
Идти дальше было несложно. Местность стала более дружелюбной, по крайней мере, в плане ландшафта. Мелкие кустики и камешки, вялая трава. Никаких склонов, подъемов, только кое-где торчат из земли скальные столбы, иссеченные ветрами и дождями. Но это ландшафт был мил, а вот климат. Жара, адский зной. Сезон дождей прошел совсем недавно, но земля стала засыхать быстро, эту глинистую грязь никакой дождь не промочит. Меня пекло солнце. Но я с этим справлялся и шел дальше, подавляя в себе жажду. Воду надо экономить, а жажда на жаре весьма обманчива. Пить конечно надо, ведь потея, ты теряешь влагу.
Вот в такие моменты и понимаешь, что быть черным это великолепно. Темная кожа лучше защищает от ультрафиолетовых лучей. Курчавые волосы позволяют голове не перегреваться на солнцепеке. Да и мышцы у нас имеют иное строение, нежели у европеоидов. Хоть все эти различия и чисто приспособительные, но это же явные преимущества, когда вокруг жарища. Первое разделение на два больших расовых ствола произошло девяносто тысяч лет назад. Европеоидная раса отделилась от негроидной сравнительно недавно (недавно по меркам мироздания) — пятьдесят тысяч лет назад.
Я вышел на дорогу. Асфальт нагрелся от солнца и вдали стал выглядеть так, будто он дымящееся зеркало, искажающее отражение неба. Небо было безоблачно и светло. И я поплелся по этой дороге к ближайшему поселку. По-моему он назывался Джима.

Я дошел до деревушки, и мне было бы значительно легче это сделать, если бы я не взял с собой телескоп и автомат. Но я бы не выжил без обеих этих вещей. Эти два предмета всегда придавали мне сил. Автомат — это самооборона. Телескоп — это удовольствие наблюдения за звездами.
В деревушке кипела жизнь. Все работали, были заняты своими делами, искали, чем бы прокормится. Разноцветные домишки жались друг к другу тесно-тесно. Жалкие лачуги построенные из чего попало. Из жестяных листов, картона, пальмовых ветвей. Перед каждым домом натянута веревка, на которой сушится разноцветное белье. Кривые оградки из камней. Дрова разбросаны по двору. Топливный бак от грузовика, в котором греется вода для огорода. Полуголые босые мужчины слонялись по грязным улочкам и приставали к девушкам. Голозадые детишки возились возле канавы, они так забавно боролись. Покрышки валялись возле мастерской. Пара ржавых глушителей прильнула к стене. Все продается, все, что не приколочено, будет унесено и перепродано. Тут царствует бартер. Бырр — не действителен в этой местности. Я видел деревянные вывески, наполовину на английском, наполовину на амхарском. Я не знаю амхарский алфавит- ебаные закорючки. Но я смог прочитать слова BAR и BEER. Интересно, тот, кто их писал, знал, что это значит?
Я шел по улочке, вдоль которой протекала канава. В канаве плавали странные насекомые. Кое-где улица была ничуть не лучше чем канава. Чахлые деревянные столбы, на которых кое-как держаться провода. Электрификация добралась и в эти дебри. Курицы беспорядочно бегают под ногами. Всюду валяются бутылки.
Я зашел в церквушку. Внутри кошмарная мешанина розового, голубого, желтого цветов на росписях. Большеглазые святые. Кровоточащий Иисус. Кресты всюду. Священник приплясывал, держа в руках мекамна, высокую палку с крестом наверху. Другой служитель барабанил по кабаро. Еще несколько мужчин трещали на систрах. Священник в длинном одеянье бодро плясал и нараспев орал молитвы. А паства, в основном женщины и дети, ему подпевала. Я с трудом разбирал их слова, но они повторялись.
Песнопения в эфиопской церкви были изобретены Святым Йаредом. Йаред был азмари — странствующим певцом. По легенде, Йаред пел и танцевал перед царем. Тот был так удивлен его волшебным пением, что случайно воткнул певцу в ногу копье. Кровь хлестала, а певец был так увлечен своим искусством, что не заметил рану и допел песню до конца. Восхищенный царь сказал, что исполнит любое его желание. Йаред захотел попасть в монастырь. И с тех пор танцы и пение вошли в обычай священнослужителей.

После того как закончилась служба, я подошел к священнику и рассказал ему все, что со мной приключилось пока я шел сюда. Он меня внимательно выслушал, а потом позвал к себе в гости. Он сказал, что нечасто из-за гор приходят к нему люди. Он рассказал мне, что бывал в том междуречье, где я жил, но его оттуда прогнали. Священника звали Абагаз. Он порассказал мне немало интереснейших вещей о своей религии и о том, что есть счастье в его понимании. Хотя в понимании мироздания мы с ним расходились, все же наши мнения не вступали в конфронтацию. Мы продуктивно спорили, не опускаясь до ругани. Я — сомневающийся скептик, имеющий в голове миллион теорий о правилах и взаимодействиях во вселенной. Я имею представление об общей теории относительности. Абагаз — священник преданный своему делу. Он не сумасшедший фанатик. Просто человек, выбравший для себя путь, свои правила взаимодействия с вселенной.
Абагаз разрешил мне у него жить, но попросил найти работу, чтобы я не стал нахлебником. Я ответил: «Нет проблем».
Я помаленьку подрабатывал. Помогал строить огород одному мужичку. Мужичок вечно напивался и валялся у дома, а я строил. Еще я починил пару автоматов у местных патрульных. Представители власти с неисправными автоматами это комично. Хотя этих самых представителей власти никто и не боится, даже если у них есть рабочее оружие. Они там приставлены просто для вида. Реально же они не суются в дела жителей. Они регулярно отсылают в столицу отчеты, сидят в своем здании, которое раньше было курятником, и редко оттуда высовываются. Лишь изредка заглядывают в BAR. Детишки меня прозвали «гуталином». Они кричали мне вслед: «Гуталин, Гуталин». Я и впрямь был самым черным в этой деревне, они тоже были черные, но мой цвет был самым насыщенным. Чернее некуда. Чернее ночи. Но детские дразнилки меня не задевали, пусть я цвета гуталина, а они зато цвета какашек.

Вечерами, после ужина, перед сном, я болтал с Абагазом. Он мне рассказывал всякие легенды. А я ему рассказывал что-нибудь о звездах. У Абагаза, как ни странно, есть жена и две дочери.
Согласно преданиям, первым христианским проповедником в Абиссинии был Святой Фрументий, римлянин, уроженец города Тир, который потерпел кораблекрушение на африканском побережье Красного моря. Он смог стать одним из приближенных императора Аксума Элла-Амиде и обратил в христианство его сына, принца Езану, который впоследствии, в триста тридцатом году объявил христианство государственной религией. Фрументий же был рукоположен в епископы Святым Афанасием Александрийским и вернулся в Эфиопию, где продолжил свою пропаганду.
Эфиопская церковь, как и Коптская, сохранила некоторые иудейские обряды. Обрезание. Соблюдение ветхозаветных законов о вкушении пищи. Празднование субботы.

Я искал все более странные способы заработка. Постоянной работы на деревне не было, только мелкие приработки. Я разбирал старую технику вместе с мужиком из мастерской. У обочин проселочных дорог кое-где можно было найти наполовину разобранные машины. Это были уродливые остовы, изъеденные ржавчиной и коррозией. Краска с них слезала лохмотьями. Но внутри бывали и неплохие детали. Мы откручивали все, что только можно. Что нельзя было открутить, мы отрезали автогеном или пилой по металлу. Мужик из автомастерской закидывал железяки в кузов своего пикапа, и мы ехали к нему. Там всюду стояли пластмассовые и стальные канистры. Валялись дверцы от «уазиков». Жена хозяина мастерской выращивала курочек. Курочки сидели в деревянных клетках и смотрели на меня жалобными взглядами обреченных на смерть существ. Они какали, их помет шел на удобрения для огорода. Тут ничего не пропадает. Женщина ела руками жирную куриную ножку и кормила своего ребенка. Кости они скормят сторожевому псу. Я говорил, что тут ничего не пропадает. Все идет в ход.
Вечерами я брел по неосвещенным улицам и заглядывал в окна домов. Люди здесь жили просто, с трудом могли прокормиться. Только свое хозяйство позволяло выжить. Те, у кого не было кур, коров, коз, огорода — были обречены. Обречены выполнять черную работу. А я там был самый черный, поэтому и работал больше всех.
Дочери Абагаза были воспитаны в строгости, поэтому они не позволяли себе даже гулять с мальчиками на улице. Священник боялся дурного влияния улицы на девочек. Жена Абагаза отлично готовила, была женщиной спокойной и добросердечной. Я много спорил с Абагазом насчет религии. Абагаз нашел в религии счастье. Он сам мне говорил, что жить по правилам гораздо лучше, чем без них. Принятие веры было для него дорогой к счастью. И это было здраво. Но он себя тем самым и ограничил. А я же утверждал, что есть и другие пути к счастью. Можно иметь бога внутри, можно быть с ним слитным. Я хотел быть абсолютно свободным, но это меня и пугало. Абсолютная свобода должна быть подкреплена абсолютной ответственностью. Абагаз живет по своду правил, написанному очень давно. И я не оспариваю правоту тех правил. Но все-таки этот мир уже другой. Религия уже несколько тысяч лет не двигается с места. Конечно, она реформируется, но крайне медленно. У религиозных деятелей творческий кризис. Они себя убаюкали этим смирением, по сути, самым доступным счастьем. Абагаз сказал мне: «Ты возомнил себя богом, друг. Это неправильно, но не мне тебе указывать».

Я наблюдал за Венерой, планетой любви.
Телескоп, конечно, был не очень мощный, но я мог видеть очертания Венеры ближе к утру, когда солнечные лучи под прямым углом отражались в ее атмосфере.
Поверхность Венеры скрыта от наблюдателей облачным покровом. Но и без облаков, вряд ли кто-то увидел бы ее поверхность, уж очень плотная у Венеры атмосфера. В основном атмосфера Венеры состоит из углекислого газа и азота. Давление на поверхности девяносто три атмосферы. Температура семьсот тридцать семь градусов по Кельвину. Это даже больше температуры Меркурия. Все из-за парникового эффекта.
Облачный покров расположен на высоте пятьдесят километров. И облака в основном состоят из капель концентрированной серной кислоты, соединений серы и хлора. Облачный покров вращается с востока на запад с периодом в четверо суток. Это значит, что на уровне облачного покрова дует ветер со скоростью сто метров в секунду.
Но все эти исследования весьма абстрактны, они сделаны при помощи разных измерений сделанных с земли. До сих пор про Венеру почти ничего неизвестно достоверно, одни предположения и догадки. Загадочна и недружелюбна планета любви. И само упоминание этого чувства вызывает у меня содрогание.

Ярко красный наряд. Массивный крест в руках. Это Абагаз покачивается в танце. Танец символизирует Христа, который идет на Голгофу. Абагаз раскачивается, будто его толкают, а над ним будто нависает крест. Тенатсилы и систры звучат угрожающе. Оглушительно громыхают кабаро. И даже негарит из воловьей шкуры звонко отстукивает ритм. По нему бьют изогнутой палкой.

После службы, я подошел к Абагазу. Я сказал ему, что мне уже пора идти дальше. Я заработал достаточно денег, чтобы прожить некоторое время в Аддис-Абеба. Абагаз повел меня к себе в дом, там он меня усадил в кресло, а сам убежал куда-то. Через некоторое время он вернулся с чем-то квадратным и завернутым в ткань. Это была книга. Как он ее называл Орит. Рукописная библия, написанная на козьей шкуре. Абагаз рассказал о том, как он ее получил из рук священника в Мариам-Коркор. Он рассказал мне о тайных горных храмах на севере. Рассказал о том, что находясь там, забываешь, что есть остальной мир. Чтобы до них добраться нужно идти горными тропами. Скакать с уступа на уступ через бездонные пропасти. Эти высокогорные храмы и монастыри были основаны монахами Арегави, Алефом, Пантелеоном, Герима, Асфе, Губа, Йемата, Ликаносом и Шехма. Все называют их Девятью Святыми. Они бежали через Сирию от византийских правителей. Поэтому и храмы в таких труднодоступных и опасных местах. Среди скал. Эти монахи перевели Библию на язык Гез, на котором по сей день проходят службы.
Выложив кучу историй, Абагаз наконец объяснил, зачем он так долго мне все рассказывал. У него есть Орит, который спасен из огня, и нужно, чтобы в Аксуме об этом знали. Абагаз попросил меня, чтобы я поехал в Аксум и сообщил об этой радостной вести дьякону Куину. Куин должен узнать, что Орит цел и невредим.
Абагаз подарил мне ослика, благословил меня на прощание, и я поехал дальше в путь. Сначала я направился в Аддис-Абеба. Я давно хотел увидеть столицу.

Мое средство передвижения периодически просило поесть травы и срало. Навстречу мне попадались разные люди. В основном диковатый сброд. Пара мужчин завернутых в шкуры. Погонщики верблюдов. Несколько грузовиков. Фургончик.
У обочины валялась ржавая техника. Машины изрешеченные дождями и пулями. Пробитые цистерны.
До Аддис-Абеба я добирался два дня. Спал на земле. Ослика я привязывал к деревцам. Однажды утром, проснувшись, я почувствовал, как что-то мягкое и влажное коснулось моего запястья. Я открыл глаза и увидел пса, лижущего мою руку. Но это был не пес — это волк. Рыжий, с черно-белым хвостом и белыми пятнами на груди. Это единственный вид волков, живущий в Африке. По влажной от росы траве бегали трое щенков. Они резвились, игриво покусывали друг друга. Кувырком катались всей гурьбой. Мать позвала их, взвизгнув из кустов, и они убежали. Я тогда долго всматривался в кривое пространство плоскогорья и размышлял. У меня никогда не было мамы.

Я привязал ослика возле небольшого отеля на окраине Аддис-Абеба. В центре города были и дорогие отели. Но мне не хотелось растрачивать с таким трудом заработанные деньги. Надпись HOTEL покосилась немного. Я огляделся. Город был прекрасен. Эти столичные трущобы были намного лучше, чем я предполагал. Тут нищета и грязь были другими. Парочка прокаженных прошла мимо меня, улыбаясь. У одного из них отваливалась губа. У второго на щеке были противные наросты. В подворотне кто-то пытался просраться. Пьянчуги сидели возле своих хибар и допивали остатки пойла, которое блестело на донышке бутылки. Детишки играли в войну. Они целились друг в друга палками и говорили: «Пиф-паф, ты убит». «Убитые», явно переигрывая, валились на землю и бились в предсмертных конвульсиях. Их игривая агония меня развеселила. Как эта детская возня похожа на большую войну. Детские игры от взрослых игр почти неотличимы. Они одинаково необдуманны и беспечны.
Я вошел в отель. Там у входа сидел темный мужчина с волосами похожими на колтуны, которые бывают у бездомных собак. Из динамиков магнитофона звучала песня:
This could be the first trumpet,
Might as well be the last;
Many more will have suffer,
Many more will have die;
Don''''t ask me why.
У мужчины на лице был шрам — поперек носа, слегка заезжая на бровь. Он мне улыбнулся. Мужчина был темнее меня. Темнее гуталина. Он сказал:
-Чего вылупился на мои волосы.
Я ответил:
-Ну, они необычайно длинные и такие красивые. Как грива у льва.
Темный мужчина рассмеялся:
-Да ты, как я посмотрю, неплохо смыслишь в толковании священных писаний. Кебра Нагаст читал? Не так ли? Да. Мои волосы символизируют гриву льва. Я — растафари.
-Растафарианство?
-Да. Именно. Я приехал в эту задницу с Ямайки. Когда власть красного террора была свергнута, мне захотелось сюда переселиться. Повстанцы выкинули ДЕРГ на свалку истории. Теперь вот у нас президент Гирма Волде-Гиоргис. Парламент и все прочее. А раньше, в старину, атрибутом власти был барабан. Чем больше у наместника было барабанов, тем большим влиянием и авторитетом он был наделен. К примеру, у главы северной провинции Тигре было сорок четыре барабана.
Меня удивил этот столичный житель. Он столько знал о политике и истории. Он постоянно прыгал с одной темы на другую, словно одержимый. Да и еще он был вообще не отсюда. Он был хозяин отеля. И он сказал мне, что я могу жить в номере три на втором этаже. Хозяина отеля звали Руфус. Он мне налил кофе и дал пожевать печенья. Таким образом он меня подкупил, чтобы я его слушал. А он все не унимался, разъясняя мне тонкости структуры власти. Он говорил о неустойчивости военных режимов. Об убогости коммунизма. О жадности капитализма. У меня сворачивались уши в трубочку. Но ароматный кофе и печенье окупали все что угодно. Он называл меня Болдхэдом и постоянно срывался на неясный мне диалект — патву. Ямайско-креольский сленг мне был не понятен. Мы могли говорить только на английском, который я выучил по учебникам. От этого речь Руфуса, сдобренная матерщиной, была мне не до конца ясна. Да и бывало, Руфус выдавал интересные вещи. Например, он мне сообщил, что большинство площадей тут называют Пьяца. На итальянский манер. Он рассказал, что итальянцы, как он их называл, ебаные макаронники, хотели сделать Эфиопию своей колонией. Но у них ничего не вышло. Так же как не вышло и у мусульманских завоевателей. В 1543 году, убив в сражении Ахмеда Граня, удалось изгнать из страны завоевателей. Всем им тут надрали задницу.

Отель был обычным замкнутым двориком, в который выходили двери номеров. Небольшие террасы соединяли все номера. Внизу, где сидел Руфус, была кофейня. Руфус рассказал, что он купил этот отель очень дешево у местной зажиточной семьи. Они хотели отсюда поскорей убраться. А он хотел тут обосноваться. Их желания взаимно выполнились. Прибыли там никакой, но Руфус просто хотел жить в Эфиопии. Он называл ее раем.
Ночью моего ослика кто-то украл. Я оказался без средства передвижения, но мне еще немного хотелось задержаться в столице, поэтому я не дергался. Заработанные в деревне деньги мне позволяли неплохо жить некоторое время. Пару дней я просто валялся в кровати. Выходил только чтобы выпить кофе, съесть булочку. Один раз сходил в центр, посмотрел на большую статую льва на площади Адуа. А по ночам я вылезал на крышу и смотрел на звездное небо. Небо в столице было не такое красивое, как в провинции. Звезд было значительно меньше видно. Некоторые было почти не различить. Все-таки городское освещение заглушало свет звезд.
А однажды вечером я решил пойти на танцы. Раньше я никогда не позволял себе таких вольностей. Но теперь мне захотелось увидеть молодых девушек, которые танцуют, хотелось познакомиться с кем-нибудь.
Я пришел в ночное заведение в восемь часов. Группки людей уже веселились. Резкие звуки массенко, однострунной скрипки, звучали очень возбуждающе. Струна из конского волоса трепетала под рукой опытного музыканта. Музыкант извлекал из нее какие-то невероятные ноты. Я увидел девушек и мужчин, которые пляшут в небольшом зале. Они ритмично покачивались, терлись друг об друга, гладили себя, извивались. Их тела колыхались соответственно звукам скрипки. Они бились в своем танце, как в припадке. Присоединился еще звук флейты-вашинта. И барабанов кабаро. Девушка запела «Ахойе На-На-На».
Я заприметил девушку, красивую девушку, которая была немного в стороне от всех. Она танцевала будто только для себя. Ее черные плечи выглядывали из платья. Ее прекрасные шоколадные груди подпрыгивали в такт движениям. Мышцы ног и рук напрягались и извивались под кожей. Ее телесный способ общения был выразительнее, чем сотни вычурных слов. Она посмотрела на меня. Ее танец теперь был не только для нее, но и для меня. Она приблизилась ко мне. Я влился в ее ритм. Мы стали извиваться вместе. Она была похожа на умершую девочку из племени сурма. Такая же тощая. У нее не было правой руки. Но она была прекрасна. Отсутствие руки меня не смущало. Я обнимал ее, прижимал к себе. Она принимала мои объятия, гладила меня своей единственной рукой по спине.

Мы лежали в кровати. Я и безрукая девочка — ее зовут Киза. Несколько маленьких насекомых взмахивало крылышками, группка насекомых кружила, порхала, вокруг раскаленной лампы. Периодически к группке насекомых присоединялись новые участники смертельного хоровода. Периодически несчастные насекомые, привлекаемые светом, касались своими тельцами горячего стекла. Их хитиновые покровы вспыхивали и разрушались. Чешуйчатые крылышки моментально превращались в прах. Они умирали. А остальные смотрели на это и тоже жаждали испытать на себе это.
Киза прижималась ко мне. У нас был славный секс. Несколько раз. Снаружи она была такая темная, а внутри розоватая. Киза уютно прижалась ко мне, наши ноги сплелись. Моя рука была под ее головой. Мы только вышли из душа. Вода из крана лилась коричневатая, слишком старые были в городе водопроводные сети. Девочка рассказывала о том, как она потеряла руку, я ее не спрашивал об этом, но и перебивать не хотел. Мне было интересно.
Киза жила в приграничном поселке, рядом с Эритреей. Во время очередного вялого обмена ракетами произошло трагичное происшествие. Ракета прилетевшая со стороны Эритреи угодила в дом. В том доме маленькая Киза спала. Дом был из железобетонных плит. Стена в комнате Кизы упала, обрушилась несущая балка. Балка упала прямо на руку малышки. Ее отец пытался вытащить руку, но у него ничего не получалось. Потом он сообразил, что от руки все равно не осталось ничего, сплошное месиво, только кожа держала руку, и не давала ее вытащить из-под массивной балки. Киза плакала, кричала, умоляла что-нибудь сделать. А ее отец взял пилу и отпилил ей руку. Сухожилия с трудом поддавались, но отец справился. Позже, в больнице, девочке подлатали остатки руки. У нее теперь была культя немного не дотягивающая до места, где должен был бы быть локоть.

Я достал из сумки телескоп, подошел к окну. Мои окна в отеле выходили на север. Крупные звезды были отчетливо видны. Мелкие были неразличимы. Я подозвал Кизу, сказал ей: «Гляди». Она подошла к телескопу, зажмурила один глаз, а второй приложила к резиновой кругляшке. Она смотрела на звезды, они были так далеки, недоступны, непостижимы. Киза воскликнула: «Смотри! Звезды падают!» Я глянул в окно и увидел несколько метеоров ворвавшихся в атмосферу земли. Они горели, полностью сгорали, не долетая до поверхности. Будто из космоса летят трассирующие пули. Но один светящийся путь был особенно яркий. Я много раз видел метеоры, но, то было что-то другое. Я глянул в телескоп и понял, что это. Я только сказал: кимондо. Метеорит. Он был довольно прочный и летел он на северо-восток страны. Куда? Нельзя было определить, астролябии у меня не было. Но он летел определенно куда-то не очень далеко. Метеорит быстро упал где-то за горами. Это было довольно далеко, но я почувствовал, что земля немного сотряслась, или меня просто качнуло от удивления.

Я сразу убрал телескоп в футляр, положил его в сумку. Сказал Кизе: «Упал метеорит, я хочу его увидеть. Ты со мной?»
Она сказала: «Да».
Киза оделась. Мы спускались, когда раздались выстрелы. Выстрелы нам приходилось слышать часто, особенно по ночам. Но тут выстрелы были направлены строго в нашу сторону. Руфус выбежал на лестницу и крикнул нам: " Не поднимайте головы! Нас тут могут всех заебошить. Ублюдошные банды малолеток устроили разборку у меня под дверью".
Киза прижалась к моему плечу, встала позади меня, неосознанно ища защиты за мной. Я поцеловал ее, снял с плеча свой АК74 с оптическим прицелом. Я пошел на крышу. Кизе я велел лечь на пол в нашем номере и не высовываться. Руфус запер все двери, прыгнул за стойку, и достал дробовик Ремингтон 870. Мы были готовы к нападению. Но банды вроде бы разбирались только между собой. Нас это не касалось.
Я вылез на крышу, из-за небольшого бортика, через прицел мне представилась картина, схема. В моей голове сразу высеклись образы бойцов. Бойцами были дети. Они должны были бы ходить в школу, а они держали в руках разные пушки. Дешевые китайские, польские, чешские, югославские, венгерские подделки сделанные по схеме АК. У двоих были в руках Стерлинги, английские пистолеты-пулеметы. Обоймы были перемотаны изоляционной лентой. Дети и подростки убивали друг друга внизу, практически у дверей отеля. Они падали на землю, сраженные пулями, умирали. Неподдельно корчились в предсмертной агонии. Выгибали свои молодые тела, в последний раз напрягая мышцы. Вспышки выстрелов в ночи были слишком очевидны. Они выдавали местоположение всех стрелков. Я очень хотел убраться из отеля и поехать в сторону Харара, где-то в той стороне упал метеорит. Уличные беспорядки могли затянуться. Кто-то кинул Коктейль Молотова. Загорелся старый автомобиль.
Нужно было это закончить. Я не хотел убивать детей. Щелкнул переключатель режима огня. Я перевел рычажок с предохранения на одиночные выстрелы. Передернул затвор. Я нажал на спуск.

Автоматика АК действует за счет отвода пороховых газов через боковое отверстие в стенке канала ствола. Газовый поршень со штоком жестко связан с затворной рамой. После отхода затворной рамы под действием давления газов на нужное расстояние отработанные газы выходят в атмосферу через отверстия в газовой трубке.

Я успел сделать шесть точечных выстрелов, прежде чем мое местоположение определили. После этого я должен был сменить место стрельбы. Бандитов стало на шесть человек меньше, но остальные стали стрелять в мою сторону. Я уполз с крыши. Сбежал вниз по лестнице. Окон на первом этаже уже не было. Все стены были изрешечены пулями. Теперь стреляли только по мне и Руфусу. Руфус изредка высовывался из-за стойки и палил в неизвестность, в основном он ориентировался по звукам, стрелял наугад. Я же ориентировался по вспышкам выстрелов. Еще десяток выстрелов произвел мой автомат.

Затворная рама является ведущим звеном автоматики. Она задает направление движения подвижных частей, воспринимает большинство ударных нагрузок, в продольном канале затворной рамы помещена возвратная пружина.
Автомат повторяет один цикл действий, все время пока нажат курок.
Выброс стреляной гильзы обеспечивает установленный на затворе выбрасыватель и жесткий отражатель ствольной коробки.
Я выстрелил десять раз. На десять стрелков с той стороны стало меньше. Руфус достал из-под стойки РПГ7. Он произвел выстрел через выбитое окно. Граната улетела и взорвалась. Остатки окон вылетели. В комнате распространился густой дым. Стрелять из гранатомета в помещении — то еще извращение. Но выстрелы прекратились. Видимо оставшиеся в живых малолетки разбежались, испугавшись нашей тяжелой артиллерии. Руфус сел на стул и поглядел на меня. Его колтуны свисали на лицо, шрам на носу дрожал. На его лице секунду была гримаса гнева, но она быстро сменилась грустью с примесью раздражения. Руфус заговорил:
-Маркус Гарви сказал, что нужно ждать знамения — коронации черного царя в Африке. Это пришествие свершилось в 1930-м году. Рас Тафари взял имя Хайле Селассие Первый, и был коронован императором Эфиопии. На ямайке в него верили, как в мессию, в потомка царя Соломона. Мы считали, что Джа приведет нас в рай на земле. В Эфиопию. Мы с тобой в раю, но что-то тут не так. Вавилон заразил Зион! И скоро тут все превратится в Шеол.
Я не знал что сказать. Мы в раю, который перерождается в страну мертвых? Это странно звучало. Ведь мой отец бежал из Кении от нефтяных войн. А тут были войны за выход к морю, за территорию, и простые бандитские разборки. Всюду была резня, грызня, все дрались за материальные ценности, полезные ископаемые. Войны длились десятилетиями. Вся Африка дымится и дрожит. В истерии и отчаянии матерей есть тайный смысл, они ведь чувствуют, что их дети не проживут долго.
Руфус отбросил от себя гранатомет, достал из-под стойки в несколько раз сложенную карту и протянул ее мне. Он сказал:
-Бери карту. Вали из города. Не знаю куда ты пойдешь, но тебе нужно отсюда валить. Срочно.
На лестнице послышались шаги Кизы, она несла мою сумку. Я ей махнул рукой и крикнул: «Давай скорей». Я взял карту у Руфуса, пожал ему руку и вышел из отеля вместе с Кизой. Руфус крикнул мне в след: «Respect Broz...» Мы пришли на автобусную остановку. Сели на деревянную лавку. Киза спросила:
-Ты убил тех парней?
Я ответил:
-Да. Мне пришлось… Это гнилое оправдание. Мне казалось это наиболее правильным действием. Убить их — это было такое решение.
Киза прижалась ко мне, и сказала:
-Если бы ты их не убрал — они бы могли нас убить. Все правильно. Ты хороший. Не волнуйся, я ведь иду с тобой, значит все хорошо.
Она поцеловала меня.