Полина Мазаль : Озеро

Мне восемь лет. Восемь — это четыре и четыре, два цикла, а в конце жирная точка. Я живу в большом доме, а квартира в нём маленькая. Я много думаю, и не знаю, страдаю я или нет, но, скорее всего страдаю.


Многие вещи очень грустные. А есть вещи, от которых моё сердце колотится быстро-быстро.


Я один раз решила уйти из дома, но вернулась. Дом — это дом, и я стараюсь любить его таким, какой он есть. Уйти — тяжело, ведь попадёшь туда, где ты ничего не знаешь, а это не обязательно хорошо.


Там, где я ничего не знаю, нет ничего нового. Мама наказала меня очень сильно — я плакала день, и это были страшные слёзы, потому что они лились и лились, а как их остановить, я не знала. А потом всё прошло, когда я поняла, что это из-за силы любви она мне сделала больно.


Я знаю, что не вырасту, потому что говорила вам уже про жирную точку — но, в некотором роде, я гораздо старше вас всех. Я много знаю о мире, потому что умею наблюдать и слушать. Я шла и шла, пока не поняла, что идти бесполезно. Я узнала, что можно не идти, а просто смотреть вдаль. Потом я узнала, что вовсе не надо никуда смотреть.


У меня была подруга, её звали Соня. Сейчас мы больше не дружим. У нас было много разговоров и маленьких грязных дел. Мама сказала, что то, что мы делали с Соней — гадости, и Бог отрубит нам головы. Мама говорит такие вещи, потому что в ней очень большая сила любви. Я много знаю об этой силе. Мама боялась её и всё переворачивала — у мамы внутри всё повывернуто, она так научилась защищать тёплый, мягкий орган, в котором живёт эта сила. Я не знаю, как рассказать вам об этом правильно. Иногда я вижу, как мамины руки горят от крови, а в голове у неё синий свет.


Соня была ласковая и странная. Если бы вы говорили с ней, так бы вы и сказали: «Соня, ты странная!» А я любила Соню. Никто её больше и не любил так. В разных местах она пахла по-разному, сонины выделения тоже всегда пахли по разному. Сама Соня и тело Сони — были одно целое. Тело Сони и было для меня Соней. Соня молчала часами, а мне всё равно её было очень много. Соня всю себя отдала мне — я Соню съела, впитала, выпила. А потом она кончилась, перестала пахнуть и молчать как раньше, и дружба наша тоже кончилась.


Мама очень била меня за Соню, потому что видела нас, а потом пила водку. Когда мама пила водку, она больше меня не била и вся становилась тёплая и мягкая, и даже иногда пахла, как Соня.


От Сони моё сердце колотилось. Её тело было моим, потому что своего я не знала и не любила. В своём теле я ощущала только живот и промежность; обычно живот. В нём всегда колыхалось. Мама говорила, там у меня живут глисты, ведь она видела меня с Соней, сказала, я грязная, и меня жрут белые червяки. «Скоро они полезут из жопы у тебя, ублюдина!» Потому что грязный рот, грязные пальцы… Но я то знала, в животе живёт Бог. И у меня, и у мамы, и у Сони. Не тот Бог, который хотел отрубить мне голову. Того Бога придумала мама и другие мамы, которые прячут волосы и бояться ходить к нему, когда кровоточат. А Бог в животе — он как будто я сама. Я одна, Соня другая, а он в каждой — и один. Вот кто крутился внутри меня и щипал между ног. Когда мне в лицо дул ветер — это тоже был он.


Соня была мне подослана. Через неё я исследовала мир и поняла силу любви. Полюбив Соню, я полюбила и маму, и собаку Шишку, которая разорвала мне ногу в три года. От Сони мне достались знания, удивительные, которые не опишешь. На самом деле, меня звали Таня, но мы придумали новое имя, потому что Таня умерла быстро и тихо. Её сиреневое сердце мы с Соней спрятали в коробке из под обуви. Иногда я достаю танино сердце и ласкаю его. Раньше я его терзала, но теперь я не хочу больше никого терзать. Оно бархатное и сладкое.


Когда я гуляю, то смотрю не под ноги, а немножко вверх. Если идти по дороге, то деревья — как коридор, который движется вдаль и вдаль. Все дороги протяжны в пространстве и времени.


После того, как кончилась Соня, какое то время было очень пусто. Есть пустота особого свойства — в ней тесно и тяжело дышать. В такой пустоте начинает болеть голова, потому что воздух спёртый и много плачешь. Пустота звенела и говорила мне нехорошие вещи. Я устала, и мне казалось, что эти вещи говорю себе я сама. Иногда меня било припадками, после них я долго спала. Пустота хотела, чтобы я пачкалась одна, без Сони, и хотела, чтобы я делала плохо себе и маме. Сначала я резала волосы ножницами — совсем не осталось волос. Я отгрызала ногти, появились заусенцы и из пальцев сочилась кровь. Мама постригла меня машинкой и я стала как мальчик. Я чесала голову и расчесала её до крови. Ранки покрывались коростой и я их ковыряла. Между ног у меня росли тонкие волосы, я вырывала их пальцами. Когда я избавиласьот всех волос, я стала резать ножницами ноги. «Все ляжки исполосовала, блядота!» — плакала мама. Я резала бёдра с внутренней стороны, неглубоко. Во время ходьбы царапины растерались и жгли. Я стоя сжимала ноги и начинала сикать, тогда они и вовсе горели. Их я тоже ковыряла, поэтому они не заживали. Ничего не заживало, потому что моё тело хотело умереть. Я ничего не ела, или ела очень много — потом рвало. Когда рвало, обдирало глотку, а потом болели рёбра. Я сама делала так — чтобы меня рвало — засовывала в рот пальцы, но меня никогда не рвало сильно, а маленькими порциями, пальцы надо было совать очень глубоко. На руке был блёв и я вытирала его туалетной бумагой, весь унитаз ей забивался, пока я блевала, потому что я всё время вытирала правую руку. Мне было противно, когда рука в блевотине. Иногда я ложилась на спину и резала себе живот бритвой. Но бритвы я боялась — поэтому порезы были неглубокие, из них едва сочилась кровь.

Через какое-то время я поняла, что та часть меня, которая делает это, становится сильнее. Потом она отделилась. Когда я подходила к зеркалу, я начинала строить гримасы — это меня пугала та, которая жила во мне. Иногда она говорила что-то моим голосом. Я всегда чувствовала её спиной — спина немела и меня тянуло назад.

Я вспоминала Соню нежно и тихо. Всё, что происходило со мной — было нужно. Это всё было вместо Сони.


Потом я начала читать книги. Я прочитала девять книг. Они все были о мире. Во всех было написано одно и тоже. Я всё это знала. Я их выбросила. Когда я поняла, что в разных книгах пишут об одном и том же, и что, когда люди говорят о разном, они говорят об одинаковом, я перестала даже смотреть вдаль. Зачем они говорят, если не понимают, о чём говорят? Я нашла новый источник знаний — он был внутри меня, там же, где в животе трепыхался Бог.


Но нельзя было просто остановиться. Этого не давала природа вещей. Я жила дальше. Я спускалась под землю и там встречала разных людей. Они были более живые, чем те, которых можно увидеть на улице. Я первый раз впустила в себя кого-то, кроме Сони.

Мама спилась.


Под землёй — много лестниц. Повезёт, если такая лестница закончится дверью. Но, бывает, открываешь дверь, а там снова лестница.

Ещё я стала любить деревья, небо, землю. Я ложилась лицом в траву, которая пахла смрадом, и она баюкала меня. Когда я так лежала, я чувствовала на спине руки мамы. Сухие, горячие, шершавые — они плели узоры.


Жалко, я не умею чувствовать так, как вы пишите в книгах, показываете в фильмах. Теперь, когда я страдаю, я не плачу — и мне легко. Моя память говорит мне о том, что это — страдание, а моё сердце, что это хорошо. Но я люблю встократ сильнее, чем любила бы, не случись со мной всё это. Когда я вижу лицо мужа, которого у меня никогда теперь не будет, я покрываю его поцелуями в своём беспокойном сне. Я не вырасту, чтобы любить мужа, но я люблю свой горячий живот, мокрые ладони, сонин солёный вкус, небо, которое лишь маленькая часть того, что мы видим. Мой муж похож и на женщину. Я тоже похожа на мальчика — мама сбрила мне волосы, да я и не хочу теперь носить никакие волосы — у них длинная память. Под мышками у него пахнет потом, и это тот запах, за который я бы отдала все сонины. Пусть его любит тысяча других женщин. Я теперь в каждой из них! Когда он устаёт, я глажу его спину. Это мои, а не ваши пальцы, забираются в его волосы. И это я из-за всех сил засасываю тонкую кожу на его шее, в надежде оставить там синяк.


Я из-за всех сил старалась себя обезличить. Я избавилась от себя самой.

Я никогда не стану спелой, с набухающей маткой и грудью. Я никогда не скажу себе, что наконец-то смогла многое понять. Не обниму свою мать, не встречусь спустя много лет с Соней, взрослой и настоящей, чтобы всмотреться в её водянистое лицо. Не буду впервые аккуратно держать в руках мошонку мужа, задыхаясь от её неведомой хрупкости. Рожайте здоровых и счастливых детей. Умиляйтесь над их пушистыми головками. Мягкие, тонкие волосики грудничков.

На самом деле, все всегда будут живые.

Самоизбавление.


Танечка, маленькая моя, родная моя девочка, моя кровиночка, моя клеточка, комочек маленький и тёпленький… Какому Богу мне молится теперь, чтобы меня простили? Приходи ко мне хотя бы ночью, хотя бы разочек приди. Позови меня из под земли, затащи меня туда, положи с собой рядышком, я тебя убаюкаю, я тебя умою, я тебя от всего буду защищать, моя ласточка, укрывать тебя буду, чтобы тебе было тепло, моей доченьке, господи, господи, господи, кому молиться теперь, кого просить, как умереть, чтобы быть рядышком, где ручки твои маленькие, кто я такая теперь, зачем я, как ты там, Танечка, без мамы, маленькая, слабенькая, ласточка моя, как ты одна, потеряла мою девочку, мою ласточку, ручки такие были тёплые, малюсенькие, вырвите мне сердце, блядь, вырвите его на хуй, растопчите, затащи меня туда, забери меня к себе, вырвите на хуй желудок, кишки все вытяну, всё выброшу, руками всё достану и вытяну, вытяну-выброшу, кто я такая теперь?

Кто ты такая была? Зачем ты была, мразь, сука больная? Я ведь знала, она больная будет, надо было задушить самой, этими руками… По ночам в стенку скребла и хрипела в комнате, сука… Все говном обмазанные, две выбляди, ещё в школу не пошли, а горазды уже… За что мне? Кто я такая? Кто мне скажет? Кто мне скажет, кто я такая?! Мать, дочь, женщина? Кто я — женщина? Что я такое? Зачем я нужна? Кому я нужна? За что мне не дети — а выблядки? Почему у меня нет дочери? Кто мне скажет — кто я такая?!


Прошло столько лет, а я до сих пор не знаю, как отмыть от тебя своё тело. Сколько я ещё буду вонять говном? Сколько лет ты будешь мне сниться, Таня? Твой мокрый язык, твои руки, которые насиловали мою сухую писечку. Грязный шантаж, алкоголичка-мать, которая выгоняла меня из вашего дома сраным веником. Гнеёшь там. Только себе и сделала легче.

Грязный рот, грязные руки. Рот я хотела зашить Соне ниткой, чтобы её слова никогда не позволили растерять нашу силу любви.

Я очень люблю тебя, мама.

А впереди небо светлое-светлое. И я сижу на траве перед озером, и вижу, как по воде плывут мои отражения. У каждого отражения — новое лицо. Я — теперь они. Озеро — самое красивое. От красоты перехватывает дыхание. В нём — вся красота, которую я видела, и она спасает меня. Глубокое, бездонное озеро. Страшное. Страшное. Красота, забравшая меня. Красота, зачаровавшая меня. Я просижу здесь всегда, в нежной влажности, возле синего покрывала, отражающего в себе звёзды. Трава мягкая, и пахнет дождём и рождением, а смрадом больше не пахнет. И моё сердце колотится быстро-быстро.