cash_trash : Как Проханов стал имперцем

Александр Андреевич Проханов пребывал в отвратительном настроении. Погода не погодилась, а работа не работалась. Ну и черт с ними обоими подумал Александр Андреевич и встал с кровати, преисполненный сознания собственной значимости и весомости. Он только пару минут назад проснулся и уже был готов действовать. Александр Андреевич решительно не признавал простыню, считал ее либерально — оппортунистскими замашками и был уверен, что настоящий русский патриот должен себя тренировать. Тренировать, быть готовым к испытаниям, которым ему преподнесут жиды — масоны и американцы, во главе с этим наипаскуднейшим негром Обамой. И чего они этого парня выбрали? Он же совсем ничего не знает о русской березке… Не задумывается он о яснокрылой березке в сизом поле, не хочется ему прийти на это поле да проорать: «эх, Россия-матушка»!
Телефонный звонок прервал досужие размышления Александра Андреевича. Номер на аппарате не определился. Александр Андреевич обычно такие звонки не принимал, ибо он любил и помнил историю, в частности историю чеченской войны и помнил, чем кончил Салман Радуев. Поэтому звонки с неизвестных номеров были для Александра Андреевича настоящим мучением – он очень беспокоился, когда подобный звонок нарушал светлые его думы, заботы о благе родины и хлебе насущном. Приходилось долго рассматривать входящий номер, думать о том, откуда этот звонок и насколько он важен. Но русский патриот должен быть решителен, и Проханов решительно отверг все эти либеральные раздумья и твердым образом нажал сначала на кнопку принятия вызова, а потом сброса. «Никто ничего не поймет»,- радостно подумал он и засмеялся. День обещал быть удачным.
Александр Андреевич поднялся с кровати и потянулся. Солнечный зайчик радостно скользнул по носу. «Оппортунист!»,- вскричал Александр Андреевич в отношении несчастного солнечного зайчика и уже готов был разразиться тирадой о том, что этого зайчика подослали эти мерзкие жидомасонские американцы, как в комнату вошла женщина. Тут надо подробнее остановиться на личности, а главное — внешности этой женщины. Самой выдающейся частью ее тела, была, пожалуй, горбинка носа, что выдавало в ней безусловную дочь гор, даже ереванских окраин, если точнее. Женщина эта была никем иным как возлюбленной Александра Андреевича, однако он, наш бравый патриот России такую жену иметь не мог, поэтому перед гостями стыдливо называл ее своей домработницей, а в свет так и вообще брать ее боялся.
Санько! Санько! Завопила женщина. Ты што, билять, опять на этай железянке спал?
Домработница-любовница Александра Андреевича была женщиной весьма пуританских взглядов и неохотно мирилась с этой видимой неадекватностью Александра Андреевича. Тем страннее нам, что она вполне адекватно относилась не только к взглядам Александра Андреевича, но и к тому как он обходился с ней… Женская любовь, что ж с нее возьмешь.
«Молчи женщина!»,- вскричал Александр Андреевич. «Ты не понимаешь что я, верный сын своего народа не могу спать на барских перинках, когда страна в опасности!» Александр Андреевич так произнес это слово, что прозвучало оно как будто на «бабских» перинках. Однако ж, какой милый misunderstanding, подумал Александр Андреевич и внутренне улыбнулся. Хоть и моментально одернул себя. «Ты посмотри на этого негодяя, Обаму! Ну ведь отъявленный мерзавец! Да ведь он устраивает концлагеря в каждом американском штате! Уже ни один свободный фермер, какой-нибудь несчастный Джон Смит не может»…
--эээ, слюшай. Ты, билять, ти не на митинге сваем, да? Ты панимаешь, да? Я лубовница твоя секси-шмекси, панимаешь, да?
Александр Андреевич устало посмотрел на нее. Сомкнул в своих жарких объятиях и повалил на пол. Он подумал сначала, что стоило бы повалить ее на кровать, но гвозди, все еще торчащие в спине после бессонной ночи, подсказали ему ошибочность этого решения. «Ну и черт с ним» подумал он. Вот сниму Обаму – куплю себе пару дощечек. Чтоб спать удобней было.

Через пятнадцать минут Александр Андреевич был уже вполне себе бодр и весел и даже радостно насвистывал какую-то незамысловатую песенку. «А я-то еще мужик все-таки… Могу я… Эх!». Александр Андреевич залихватски приложился пятерней к сладко-томной заднице своей любовницы. «Да, есть в Армении девчонки…». Несчастная женщина, сносившая и побои (бывало ее любимый Санько так напивался, что принимал ее за самого Обаму) и нежные ласки (тогда Санько, опять-таки выпив, представлял вместо нее Анфису Чехову, и в неуемной голове нашего героя мигом появлялась страсть к наставлению «Фисочки» как называл ее Проханов в своих мечтах, на путь истинный. Несчастная девочка сначала трепетно слушала дядю Сашу а потом беспрекословно подчинялась власти своего духовного отца, «отца народов» как приватно любил называть себя Александр Андреевич, все еще несколько страшась произносить это в слух, у Виссарионыча длинные руки, это он помнил с детства. Стоило ли говорить, что роль «Фисочки» опять-таки была вынуждена играть несчастная армянская женщина, которая уже и забыла как ее звать) так вот, эта самая женщина вынуждена была покорно подняться и отправиться в другую комнату. За зеркалом. Начинался самый важный обряд в ежедневном расписании Александра Андреевича. То, что нельзя отменить, то, что невозможно пропустить или забыть. Каждый день. Каждую неделю. Каждый год. С 8 до 8.30 утра Александр Андреевич Проханов расчесывал волосы.
В детстве маленький Сашка Проханов был влюблен в одну девочку, Машу Шестилапову. Она училась на два класса старше и была для него чем-то вроде ореола неземной красоты. Маша, Машенька… Маленький Саша очень страшился своего детского, еще не оформившегося чувства, он не мог признаться в нем даже самому себе. Однако пришло время открыться. Саша уже знал, что он сделает: он купит самый большой букет роз, дорогущую корзинку с яблоками и обязательно возьмет с собой отцовский ремень. Совсем ему было не понятно, зачем все-таки брать с собой отцовский ремень, однако внутренний голос настойчиво советовал ему взять-таки ремешок с собой. «Прэложэшься ей патом», — говорил голос. Куда приложишься, зачем и почему Саша не понимал, но повиновался своему внутреннему покровителю, говорившему с заметным грузинским акцентом. Взяв с собой все эти неотъемлемые аксессуары любовно настроенного юноши, Сашка отправился во двор, где жила Маша. Каково же было его изумление, когда он увидал Машу в компании латыша, Ингмара Алксниса, недавно переехавшего в их город. Маша смеялась его шуткам, она улыбалась ему, она смотрела на НЕГО! Саша был опустошен. Как она посмела? Почему? Как получаются дети? Три эти вопросы крутились в голове у Сашки, когда он возвращался домой. Впрочем, последний он отбросил за ненадобностью, да и голос грузина-покровителя подтвердил догадку: «Патом паймешь». Следовало сосредоточится на двух первых. Так, так, почему она могла выбрать его? Что в нем есть такого, чем он отличается от меня? Ага! Он латыш. Так, латыш. Да… Как же я могу решить этот вопрос? Ведь в любом случае, даже если я уничтожу его, в мире останутся люди как будто бы лучше меня – латыши. Маша же выберет их. Что же делать? Настойчивый внутренний голос из глубин подсознания ответил странной формулировкой: «Есть чэловэк – есть проблэма, нэт чэловэка – нэт проблэмы». Аааа, ну конечно! Сашка аж радостно подпрыгнул. Он уничтожит всех их, латышей этих. Всех их просто раз – и тю-тю. Уничтожит, ха-ха. Как мило. Сашка аж обрадовался такому простому выходу. Когда Саша заходил во двор на его устах уже играла слегка фривольная улыбка. Саша подошел к песочнице. В ней сидел всего один ребенок, маленький еврейский мальчик из соседнего подъезда – Мотя Канторович. У Моти было много красивых игрушек, и хоть Саша в песочнице давно уже не играл (он воспитывал себя строго, хотел быть похожим на соседа – старого военного пенсионера по фамилии Михеев, любившего вечерами сидеть на скамеечке, да вместе со своим приятелем Григоровым, большим специалистом в области гражданской обороны, неспешно рассказывать Сашке истории военного времени, большей частью выдуманные, поскольку сам Михеев в войне не участвовал, а занимался исключительно призывом на фронт, впрочем, как раз об этом он благоразумно умалчивал), Сашке приглянулись некоторые игрушки. Например – красивый деревянный солдатик, очень похожий на пехотинца Красной Армии. «Таким по голове стукнешь – и все, можно на кладбище»,- промелькнуло в голове малыша — Проханова. Почувствовав свою силу (а он ведь скоро уничтожит латышей как-никак) будущий покоритель Маши Шестипаловой вознамерился отобрать солдатика, тем более что маленький Мотя как раз отвернулся. И вот, заветный солдатик уже в руках, вот Сашка уже развернулся, и бежит к краю двора, как Мотя начинает пищать и взывать к помощи родителей. Естественно родители приходят на помощь своему малышу. Саша остается ни с чем. «Ну что? Что на этот раз не так?»,- корит себя он. Добрый грузинский голос за кадром приходит на помощь, подсказывая ту самую, универсальную формулировку, которая уже была опробована на непокорном латыше, осмелившемся покуситься на неприкосновенную собственность коренного русака Проханова – на саму Машу Шестипалову. Если бы посторонний человек посмотрел в этот момент на Сашу – он бы ничего не заметил. Но мы-то с вами знаем. В этот момент Саша принял решение. «Уничтожить. Евреев. Всех». Саша посмотрел по сторонам. В этот момент он почувствовал какой-то неожиданный прилив сил.
Прошло два года. Ингмар Алкснис уже довольно давно уехал из их города, однако Маша все еще «кочевряжилась» как говорил Сашкин приятель, Толя Поткин. Толя Поткин так высоко ценил политический настрой Сашки, что пообещал сына своего назвать в честь самого Сашки (история говорит нам о том, что назвал-таки, говорят, что когда только младенец появился на свет первым словом, произнесенным им была всего одна непонятная никому аббревиатура – малыш кричал: «ДПНИ! ДПНИ!»). Впрочем, однажды, холодным зимним вечером Саша увидел то, что заставило его сердце содрогнуться – на заднем дворе школы Маша Шестипалова целовалась с мальчиком! Саша был не в силах смотреть на это, он отправился прямиком в гардероб и, предусмотрительно насобирав на улице еловых шишек, подкинул их в карманы Машиного пальто. Зачем он делает это — Саша не понимал, он был как будто на автопилоте и не контролировал свои действия. Очнулся он только через полчаса, и обнаружил себя стоящим возле кабинета директора и держащим в руках записку с текстом заставившем его призадуматься: «Попьешь, сучка, чайку из самовара»,- написано было на листке бумаги его руках. Саша решительно свернул записочку и убрал ее в карман. «Пригодится, потом самолетик их нее сделаю, подожгу и кину в учительскую»,- подумал начинающий хулиган. Как мы видим, и наш Саша был не без вольнодумства. После чего пришло время разобраться с другой – гораздо более насущной проблемой. Проблемой Маши Шестипаловой, в ту секунду мирно сидевшей за столом, делавшей уроки и не подозревающей о том, какая опасность над ней нависла. Я ее… четвертую! Нет… Я ее… повешу! Нет… Я ее… Закопаю! Нет-нет-нет… Я ее поцелую! Точно, поцелую, да так, что «поцелуй Проханова» с тех пор станут называть самым страшным испытанием для женщины. А может даже и для мужчины (что тоже, безусловно, правда, ибо автору не известно ни одного сознательного и адекватного человека, жаждущего быть расцелованным Прохановым). Но все-таки… Почему? Почему он а не я? Почему этот латыш а не я? … Они же оба какие-то грязные, немытые, рокеры-шмокеры, волосы у них длинные… В этот момент Александр Андреевич Проханов понял главное предназначение своей жизни, свою основную отличительную черту и объект, создающий его витальность одновременно. С тех пор он стал отращивать волосы…