Мартин П. Stalker : Беседы с Силантием Матвеичем. Беседа первая.

Вступление.

Его зовут Силантий Матвеевич. Я встретил этого деда в одном из глухих районов, которых так неисчислимо много в нашей неохватно огромной и многообразной стране. Описывать его внешность бессмысленно. Лично я не в силе описать этот яркий и в то же время незамысловатый образ. Скажу только, что это простой российский Мужик. Именно так. С большой буквы. Тот самый, узнаваемый и легендарный. Которого почти не осталось в центральных регионах. И на котором держится вся российская деревня. Это его мы, городские, представляем себе, когда говорим о деревне. Это он является источником искаженного Арбатом, замордованного пиндосами, но тем не менее не издохшего колорита сельской жизни. Ватник, видавшая виды кепка, кирзовые сапоги, неизменная беломорина и настоящая, аккуратно подстриженная борода. Я уж и не думал, что такое все еще встречается. А самым впечатляющим был контраст его вида с теми вещами, о которых он порой рассказывал. И хотелось бы воспринимать все это как беззастенчивое вранье, но проскальзывало в нем что-то такое…
Впрочем обо всем по порядку.

Беседа первая. Силантий Матвеевич об аномалиях и интервентах.

Ты, мил человек, небось, думаешь, коли мы тут в глуши живем, коли до нас токмо на катере да на винтолете и доберешься, так мы тут все щи лаптем хлебаем? А ты тут такой умный будешь среди нас темных? Накося – выкуси. Все у нас тут есть. И телевизор, вон, спутниковый. Лешка-техник всей деревне провел. Теперь в каждой избе по двести каналов. Пакости всякой. И этот твой антырнет есть у того же Лешки. Приходи к нему, когда хошь, приноси четвертную и хоть всю ночь пользуйся, если хозяин в хате. И раций четыре станции. И даже телефон спутниковый у Арсена Давидыча есть.
А места, брат, у нас такие, каких нигде нет. К нам, в нашу глушь, кто только не приезжает. И из областного центра, и из Москвы, и из загараницы тоже бывают. А ты что думал! Тут чего только нету.
Ты вот про аномальный взрыв-то слыхал? Ну как же, его еще вторым Тунгусским метеоритом прозвали. Нет? Ну ты даешь, паря. А еще нас за темных держишь. Что ты! В тот год большая шумиха была. Шарахнуло так, что и не описать. Лесу пожгло да повалило – от Совиного ручья и аж до Марфиных болот.
Военные первые переполошились. Еще бы. А ну как новую бомбу кто жахнул. Это же агрессия и интервенция. Третья мировая. Ну что. Примчались, значит, и давай вынюхивать. Вынюхивали, вынюхивали, да, видать, ни шиша не вынюхали.
Опосля ученых запустили. Эти каких только приборов сюда не притаскивали, все впустую. Глохнет и все тут. Потому как шибко сильный взрыв был. А чего взорвалось – не поймет никто. Долго они тут маялись. Каких токмо объяснений не придумывали. Смехота одна. Особо финны старались. Из этих наука перла, что из пьяного частушки. А все в пустую.
Ну что ж. Позамеряли, пофотографировали да разъехались по своим академиям умные статьи писать. А швед один задержался. У него в России, кажись, родня какая-то еще с петровских времен. Вот и наводил справки. Историк задрисанный. Он-то на Угрюма-то и вышел…
Да ты, я гляжу, вообще про ту историю ничего не знаешь! Эх ты, олух столичный. А еще нос задирал. Слушай. Потом с официальной версией сравнишь.
Степка наш сиротой рано стал. Мамка его, Настасья, при родах померла. Ух, красивая баба была. Вся деревня по ней тогда рыдала. Муж ее любил до беспамятства. Любка, своячница, после смерти сестры за ним хвостом ходила, боялась — руки на себя наложит. А Петруха ничего, молодец, сдюжил. Работать стал за троих. Все для сына. Да только, как Степке пять стукнуло, не уберегся Петр-то. Сухой год тогда был. Пожары были страшные. Вот аккурат возле Совиного ручья и сгинул, сердешный. И костей не нашли.
Ну вот. Любка племяша к себе взяла, даром у самой четверо. Тетка она хоть и родная тетка, да не мать. Баба-то она добрая, заботливая, да все одно, когда своих столько чужому особо не перепадет. Тут бы озлобиться на судьбу. Ан нет. Степан добрым мальчонкой рос и трудолюбивым. Весь в отца пошел. Здоровый такой, плечистый. Хотя, конечно, особо компанейским не был. Любил один быть. Особливо когда взрослеть стал.
А потом срок подошел – в армию забрали. Уж не знаю, правда – нет, а говорят, он тогда сам на войну эту попросился чеченскую. Все оттуда правдами и неправдами, а он туда, в самое пекло. А опосля еще и на контракт остался. Ходили слухи, что это он от несчастной любви, да то бабы брешут, поди. Романтики подпускают. Да и не в том дело.
Вернулся через семь лет только. В шрамах весь. С контузией. И до этого-то молчуном был, а тут совсем стал бирюк бирюком. Нет, чердак у него не потек, но Степан другим стал. И глаза у него стали такие, знаешь, пустые, страшные. Будто два ствола на тебя смотрят. И чтобы с кем общаться, ни-ни. Видать неуютно ему среди народу было.
Люди сунулись к нему раз, сунулись другой, да и оставили в покое. Не клещами же из него все тянуть. Хотя, конечно, интерес был.
Лишь раз он с Гришкой разговорился под бутылочку. Гришка ведь Любкин сын. Брательником, значит, приходится двоюродным. Родня. Росли вместе. Уж не знаю, как там он Степана разговорил, да токмо прорвало хлопца тогда на откровенность. Досталось ему, не приведи Господь. Такого повидал, что любой озвереет. Руки-ноги целы, а все равно что инвалид. Вот так вот. Уходил неприкаянным, а вернулся, от души один уголек остался.
Так он опосля той беседы и вовсе внутри себя заперся. Вот тогда-то его Угрюмом-то и прозвали.
Пожил Угрюм тогда среди людей меньше года. И то не скажешь что среди людей. Все чаще в лесу зверя бил. Реже у себя в избе или в огороде что делал.
Потом тихо как-то незаметно совсем лес перебрался. Хатку себе малую сладил, огородик. И появлялся в деревне с тех пор раз в три месяца. Пушнину сдать да запасы патронов и соли пополнить. Ага. Придет, до тетки или до брательника зайдет, гостинец лесной оставит. Чаю выпьет, помолчит, да обратно в лес, к себе в берлогу.
Ну что ж. Коли человек желает один жить, нехай живет. У нас тут такое бывает. Вон даже старообрядцы где-то на севере живут не тужат. Так что никто не удивился. Степка-то он свой, хоть и диким стал. Худого никогда никому не сделает. А случись беда какая – поможет.
Он и помогал пару-тройку раз. В лесу-то всякое случится может. Места у нас, сам видишь какие. Тут и здешние не застрахованы, а уж пришлые и подавно. Так Степка, коли в его стороне что, обязательно находил и к деревне выводил, а то и на себе выносил. И без разговоров опять исчезал. Угрюм, он и Угрюм и есть.
А один раз в наши края занесло трех беглых мазуриков. Что весьма странно. До ближайших лагерей тут верст четыреста, если не пятьсот. К тому же в стороне от нас… Заплутали, видать, основательно. Нас по рации предупредили, что они могут в нашу сторону податься.
Их вообще-то гораздо южнее искали, у большой воды. Там и до трассы добраться можно. И прочее. А нас так, на всякий случай оповестили. Как-никак бандиты бежали. Вооружены и очень опасны.
Так на третий день утречком нашли всех троих на крыльце у нашего участкового. Руки-ноги связаны. Крепко, по-охотничьи. Лежат, глаза выпучили. Уж не знаю, что там с ними Степка сотворил, а только они со страху ни слова вымолвить не могли. Так и мычали, пока винтолет не прилетел. Мы тогда решили сказать, мол, своими силами лихих людей одолели. К чему парня тревожить, раз он того не хочет.
Вот. Степан-то у Совиного ручья обосновался. Так бабы-то поначалу сплетничали, что твоя сорока. Дескать, неспроста он там ошивается. Хочет останки отца разыскать. А то и вовсе не верит, что отец погиб. Верит, что жив до сих пор. Чушь сплошная. Ну, сам понимаешь, бабы есть бабы.
Ну да я сейчас не про то.
Когда рвануло, и военные тут рыскать-то начали, Угрюмову хату не затронули. Еще бы. Они-то все больше с воздуху разведывали. Ага. А поди ее сверху угляди. Уж что-что, а прятаться Угрюм умеет. А уж по лесу-то к нему токмо он сам и может добраться.
Так вот. Опосля того как все утихло, швед-то этот, который ученый, задержался. И сподобился этот швед к старому устью, где монастырь раньше стоял пойти. Сам, в одиночку. Дурной. А наши места дурных не любят. Так что заплутал он основательно. И вышел не куда-нибудь, а прямо на одну из Угрюмовых тропок. Что уж совсем невероятно, потому как Степка по лесу ходит, что зверь ночной. Тихо да осторожно. Лишней травинки не колыхнет. Иные звериные тропы видней да шире, чем места, где Угрюм ходит.
А Степан-то, как в лесу обосновался, так подступы к хате своей и обозначил. Вешек наставил. Зверю эти вешки без надобности, он носом все чует. А человек, коли забредет, поймет – неподалеку Угрумов дом, и гостей незваных он хлебом-солью встречать не будет. Разве что только солью, хе-хе…
А ничего. Лес большой, на всех хватит. Я так думаю — раз не рады тебе здесь, так и нечего соваться.
А вешки у него незамысловатые были. Угрюмовские. Черепа разные звериные. Чаще заячьи да бобровые, конечно. Но и лосиные имелись. И волчьи. Как-никак охотник старался.
Только швед на такую черепушку наткнулся, что застыл как мешком ударенный. Глаза тер, да головой мотал. А потом, шарахнулся оттуда, да с перепугу направление перепутал и в сторону Марфиных болот поскакал. А там же весь лес повален. А дальше и выжжен. Пропал бы швед, кабы его Угрюм не перехватил.
Швед этот Степке всю обратную дорогу вопросами досаждал. Что, да как, да откуда такой череп? Да все без толку. Не на того напал. Вывел его Угрюм на опушку, да и сгинул молча, как обычно.
А швед помчался к Ильинишне. Он у нее в избе на постое был. Ага.
А я как раз тогда у нее сидел. Чаевничали да балакали о том, о сем. И тут швед этот влетает. Грязный, оборванный. Глаза заполошные. И с порога лопотать начал. А русский-то у него ломаный. Но через пень-колоду понять можно. Череп этот, мол, не звериный и не человечий. Неземной разум, говорит. Во как! Срочно, мол, надо обратно экспедицию организовывать. Опять за рыбу гроши!
Тут-то я кое-что и скумекал. Вспомнил, что незадолго до взрыва-то этого Степка в деревне появлялся. Да не просто появлялся, а с катером в центр ездил. Я еще тогда подумал, чего это Угрюм наш к людям-то подался? На него это не похоже. А вернулся он тогда через неделю с сумкой такой здоровенной. Даже не сумка, а целый сундук с ручками.
Вернулся и, не заходя никуда, к себе скорым шагом. Народ говорил, лицо у него было такое, знаешь, озабоченное. Ну, люди, само собой, давай догадки строить, что за новости такие. Побалакали денек, да забыли. А там уж и взрыв этот, военные. Никто и не вспомнил боле.
А я вот вспомнил. И подумал, а ну как и впрямь наш Степка-Угрюм тут начудил. Кто его молчуна нелюдимого разберет.
И еще одно понял. Что ежели швед не ошибся, не видать покоя ни нашей деревне, ни, тем более, Угрюму. Беда!
Ну, думаю, надо Степана спасать, хочет он того или нет. И нас всех заодно.
Попрощался я с Ильинишной, со шведом, мол дела у меня дома, а сам схватил дома ружьишко свое и бегом в лес, Степана догонять.
Да догнать-то и не надеялся. Часа полтора прошло уж. И куда мне старому с Угрюмом тягаться. Решил так, пойду в сторону Совиного ручья, да пошумлю, авось услышит.
Прошел я, значит, по лесу версты две и давай Степку звать да из ружья палить. А дело-то к вечеру, солнце уж село. А в лесу, скажу я тебе, темнеет быстро.
Ну, думаю, угодил ты, Матвеич, как кур в ощип. И дело не сделаешь и сам, не ровен час, пропадешь. Года-то уж не те, чтобы ночью по лесу скакать. Честно говоря, перетрухал малость.
Ан нет, Бог не тимошка, видит немножко. Услыхал меня Угрюм, вернулся. Вынырнул из чащи, что твой леший и глядит исподлобья молча. Чего, мол, ты тут забыл? Почто шумишь? Я, чай, тебя на пироги не звал.
Ага. Ну, я и выложил ему коротенько все как есть. И догадки, значит, свои и опасения.
Угрюм постоял, помолчал, жевалкой поиграл да и говорит
- Лады, дядька Силантий, кажись и впрям я малость переборщил. Пошли ко мне, в хате все подробно расскажешь и покумекаем, что дальше делать. Да только держись, — говорит – за меня, а не то не ровен час свернешь себе шею в темноте.
И то верно. Кабы я за него не держался, как пить дать Богу душу бы отдал. По такой чащобе шли, солнечным днем бы туда не сунулся. А Степка знай себе вышагивает в темноте как по полю.
Ну, значит, добрались до его берлоги. Как у него там в нутрях, про то отдельный сказ. Ага. Сели за стол. Степка достал самогонки да закуси. Гляжу, бутыль-то у него пылью покрыта давней. Значит, сам редко пьет. Выходит, оценил важность момента, раз достал.
Ну, выпили мы чуть, обсудили, как быть. А чтобы что-нибуть решить, надо много знать. Так что хошь – не хошь а отмолчатся не получится. И рассказал он мне все, как было. Видать, проникся за доброе-то дело. Да и провинился он все же, как-никак. Раз уж сам это признал.
В общем, не ошибся швед. Инопланетянина то черепушка была. Угрюм на ихнюю посудину еще весной наткнулся, но шуметь не стал, а по военной привычке решил все как следует разведать. Благо свою диспозицию он не засветил.
И правильно сделал, что не вылез сразу. Эти чужаки солдатами оказались. Инопланетяне инопланетянами, а военные повадки везде одинаковые. Что на Марсе, что в Гондурасе, хе-хе…
Месяц за ними наблюдал. Потом увидел, как человека откуда-то притащили и допрашивали его по-русски. Допрашивали по всем правилам допроса пленного, с расстрелом в конце допроса. А человек-то Витька-шофер. Он у нас как раз тогда пропал.
Тут наш Угрюм и решил – война так война, дело привычное.
Для начала сам взял языка, раз уж они по-нашему понимают. Тот поерепенился малость, да выложил все как есть. Они, мол, разведотряд, готовят место для высадки основного десанта. И будет здесь большая база. А там уж пойдет захват по полной.
Вот так, паря. Это тебе не немец в каске. Полный карачун.
Ну, Угрюм языка-то и шлепнул. Не отпускать же. Зуб за зуб, как говорится.
Ага. И решил наш Степка дать бой интервентам, пока их сюда не наползло видимо-нивидимо. А что еще оставалось? Если он попытается до властей, да до военных докричаться, так кто ему, контуженному, сразу поверит. Пока раскачаются, поздно будет.
Токмо вот с промысловым стволом много не навоюешь. Вот он и поехал в город к однополчанину. Тот, между нами говоря, всякими темными делишками промышлял. И оружием приторговывал, помимо прочего. Вот Степан у него и разжился кое-чем посерьезнее. Назад ехал, молился об одном. Только бы успеть.
И успел. Всыпал им по первое число. Они-то к ведению войны по-партизански не готовились. В общем, никто не ушел. А рванула это их посудина. Тоже Угрюм постарался. Хорошо так рванула, ни одного осколка не осталось. Знай наших. Эти марсиане может быть и пытались еще раз сунуться, да ведь опосля-то тут вояк было как у Тузика блох.
А бошки этим интервентам Угрюм с самого начала стал рубить да остальным подбрасывать. Говорит, в Чечне нахватался.Противника деморализовывал. Кто нормальный сунется туда, где таким как он головы сносят да по лесу развешивает.
Да только птицам больно эти тыковки по нраву пришлись. Так что он трофеи начал обжигать да на колья насаживать.
Вот тебе и вся аномалия.
Ну, ясное дело, Степан все не так гладко изъяснил. Приходилось у него уточнять постоянно. Но то, что все так и было, можешь не сомневаться.
А черепа эти мы потом за два дня по лесу все собрали, отнесли на Марфины болота да и утопили в трясине. Все двадцать четыре. И вся недолга. Нету черепушек – нету доказательств. Мало ли что этому шведу примерещилось.
Кстати, швед-то этот как уехал экспедицию собирать, так и не вернулся. Видать не поверили ему там, в его академиях. Ну и слава Богу.
Так все и кончилось. Токмо сдается мне, не все черепушки Степка утопил. У него что-то такое над избушкой висело. Хотя, я мог в темноте и ошибиться.
Вот так, паря. У нас тут и не такое бывает.