lblz : Рбскй в''''з''''

Галлюцинации начались внезапно. Холодным ноябрьским утром. Когда я решил позвонить любимой, до рези в желудке знакомый голос поприветствовал меня арабской вязью, рвущейся белой нитью из маленьких дырочек в телефоне. Впрочем, я не придал этому никакого значения. Перезванивать не стал, хотя не скрою – Араба я знал, только имя его навсегда застряло на кончике языка.

Зеленый абсент.
Двадцать капель спустя – чёрный.
Горькая полынь.
Сейчас – ржавый металлический вкус вечности.
Мир исчезал глоток за глотком. Еще один, и мое тело растворилось в густой каше, которую кто-то по неосторожности назвал биением жизни. Меня явно понизили: еще десять минут назад я был актером, причем явно не второго плана (по крайней мере, в этой греческой трагедии-пьеске). Теперь я стоял у камеры, наблюдая, как в полутьме играет бездарный комик. Нет, правда, таланта ему не хватало. А мне было не по себе: знакомый голос паутиной арабской вязи спутывал и без того липкий воздух, – Араб то и дело отдавал мне приказы.
«Поверни камеру направо».
«Теперь левее».
«Крупный план».
Не скажу, что фильм мне сильно нравился. Скорее он походил на хорошо скроенную рубашку: пуговицы на месте, нитки не торчат, в плечах сидит хорошо, по силуэту. Впрочем, от араба я и не ждал другого.
-Я вам не понравлюсь, — в полутьме себе под нос мямлил актеришка.
-Нет, правда, я вам не понравлюсь, — повторял он, пуская слезу. Араб грозно, но по-отцовски назидательно, смеялся. «Камера отъезжает».
Свет стал мягче. Араб нахмурился. Актер как был тряпкой, так ею и остался.
Впрочем, того требовал Араб. На этой съемочной площадке все происходило по плану-листку, который где-то в самом темном углу то и дело мял Араб. Тут все принадлежало ему. Камеры, свет, звук, актеры, я. Я особенно.
-Моя жизнь – липкая сперма. Никогда не говорите никогда! А то я вам расскажу историю про девочку, которая… — не успевал закончить бездарный актеришка.
-Нет, нет, и еще раз – нет. Все не так. Не верю, – гневливо восклицал где-то сзади голос Араба. – Вот ты сам посуди, — продолжал он, — кто тебе поверит с такой игрой? Смешно сказать может каждый, тебе же нужно быть не смешным, а веселым. Ты понимаешь разницу? – вопрошал мощным голосом Араб. Актер покорно качал головой, и только тогда я заметил – из его головы тянулась едва заметная леска. Я испугался: леска вырывалась из макушки, кожа в этом месте сильно натягивалась, искажая лицо, словно оно из резины. Я нажал «zoom». Красным лицо актера было не по сценарию. Кровь заливала его глаза. Алые нитки стекали от места, из которого вырывалась леска. Тонкие струи алой крови сливались с широкие реки. Реки – в моря. Моря – в океаны.
Леска дергалась. Актеришка повиновался. Кровь заливалась в рот. Люди жили. Карлики танцевали. Араб командовал. Леска дергалась. Дергалась. Дергалась. Дергалась.
-Моя жизнь – сухие страницы книги. Никогда не говорите никогда! А то я вам расскажу историю про одну девочку, — актеришка хвастливо поглаживал живот, — девочку, которая говорила, что она никогда не будет сосать член.
Араб смеялся. Ему явно нравилось происходящее.
-Нет, я вообще-то человеконенавистник, но это шутки ради, – актеришка заливисто смеялся. Араб молчал. Свет падал. Камера следила.
-Ну что еще сказать, — актер-на-леске задумчиво чесал кровавый затылок, — ну вообще-то я просто подвешен тут на леске… — леска внезапно дернулась. Актер повис на леске. Леска резко. Резко дернулась. Актер исчез. Араб сильно ударил по чему-то. Я почувствовал спиной угрозу.
-Иди, — скомандовал он. – Твоя очередь.
-А кто же будет у… — не успел я спросить.
-Камера тут не нужна. Эта запись не на камеру, — разрезая скользкую тьму, откуда-то издалека командовал Араб. – Начинай, — скомандовал он, как только резкий сценический свет софитов оцарапал мои глаза.
-Я не знаю слов…
-Их нет, импровизируй.
-Я боюсь.
-Не бойся, начинай.
Я почесал затылок. Что-то липкое склеивало мои волосы. Что-то твердое вырывалось из моей головы. Что-то алое накрывало мои глаза. Что-то металлическое стекало мне в рот. Что-то сказало мне: «Просто будь душкой. Диалог. Любовь. Нежность».
-Когда-то я родился… — Араб, не дав мне договорить, прервал меня.
-Продолжай, ты замечательный комик, — командовал он.
-Когда-то я родился. Э, — я задумался, — а потом началось. – Араб где-то корчился от смеха, стараясь не мешать мне. – Я вообще-то плохой актер…
-Очень, — громко смеясь, рвал воздух голос араба.
-Так вот, — продолжал я, — я вообще-то ничтожество, но это так – ради смеха. Все кругом слишком серьезные, нужно быть либо здоровым, либо ничтожеством. Только тогда будешь не таким, как все…
-О, да ты неплохо справляешься!
-Вот, скажем, один мой знакомый умер от своей гордости. Забыл ее завязать. Бантиком. Сержант наступил на его гордость, и он споткнулся. – Араб засмеялся. – В общем, если вы когда-нибудь видели разобранный кубик Рубика, то для вас не составит труда представить вместо цветных квадратов части тела моего знакомого.
-Я не узнаю тебя. Ты превосходно справляешься!
-А одна моя знакомая однажды превратилась в гриб, забыв о личной гигиене. Впрочем, это грустная история. Хотя шляпка ей определено шла. – Араб бился в конвульсиях, задыхаясь от смеха и темноты.
-Ты великолепен!
-Или вот еще: мой знакомый уж очень любил Толкина и его творчество. Однажды ему с криком «За Рохан!» проткнули деревянным мечом череп. По чистой случайности.
-И где ты этому научился? Продолжай!
-Не хочу…
-Что ты сказал?
-Не хочу. Пожалуйста, не нужно. Я больше не хочу.
-Ты уверен?
-Пожалуйста, не надо…
-Увести! – скомандовал Араб.
Леска дернулась. Мир покачнулся. Свет упал. Сознание не вернулось. Тьма ненадолго наступила.
Кругом все белое, а я блюю зеленой слюной. Такой же липкой и густой, как арабская вязь. Зеленая слюна липнет к белому полу, белому потолку, белым стенам, белому мне. Ртом рисую зеленых червей. Эти черви – арабские буквы. С пеной у рта спорю о вечном. Зеленые черви расползаются в разные стороны. Задом-наперед, сжимаясь и растягиваясь. Губами зажимаю длинного зеленого червя. Он выскальзывает.
Я остаюсь.
Ползите, черви!