Арлекин : Урок поэзии

Отец маленькой Киры ещё три месяца назад перестал быть её настоящим отцом, но, до недавнего времени, ей удавалось закрывать на это глаза. Она убеждала себя, что папины изменения – это такая своеобразная болезнь, и его новая личность всего лишь соответствует одному из симптомов. Кира ничего не сказала, когда папа продал почти всю коллекцию грибов – единственную память о маме, – а за несколькими оставшимися экземплярами назначил приглядывать её; сам же вовсе перестал спускаться в подвал. Она смирилась с тем, что он запрещал ей покидать пределы их приусадебного участка. И даже, когда он перестал разговаривать с ней, и вообще, замечать её присутствие, она терпела. Она прятала старую мамину фотографию, все, что у неё осталось, и терпела. Но в последние дни появилось ещё что-то. Папа стал считать себя русским писателем Михаилом Афанасьевичем Булгаковым, и на все попытки Киры его образумить реагировал крайне агрессивно, что уже по-настоящему её беспокоило, а иногда его крики попросту пугали. Кира догадывалась, что это дело рук последнего гриба, который остался в подвале – Крыса Клоаки Странный Гриб сам ей несколько раз на это намекал.
Возможно, её отец всё ещё существовал, затаился где-то в секретном уголке, но дух Михаила Афанасьевича был слишком силён, и полностью контролировал тело. В отличие от отца Киры, Михаил Афанасьевич иногда спускался вниз к Грибу и подолгу разговаривал с ним на незнакомом языке – это был не язык даже, а хорошо знакомое Кире тихое шипение, которое всегда раздавалось из ниоткуда, пока корни Гриба копошились в сознании, образуя чуждые и странные мысли. Михаил Афанасьевич возвращался из подвала усталый и постаревший и спал по нескольку суток, иногда просыпаясь, чтобы записать что-нибудь в свой дневник. Он стал вести дневник после того, как горбатые сиамские близнецы принесли ему тонкую книжицу, изданную журналом «Огонёк», которая называлась «Под пятой», и в которой содержалось несколько лет его дневниковых записей двадцатых годов. «Под пятой 2» сильно отличался от прежних записок – ученическая тетрадь была заполнена ровными горизонтальными полосами, которые Михаил Афанасьевич медленно проводил перьевой ручкой от левого края страницы к правому. На одну линию уходило по полчаса, а то и по часу, после чего он приступал к следующей прямой чуть ниже.
А Кира, чтобы хоть как-то обезопасить себя от недоступной её детскому пониманию реальности, стала глубоко – глубже обычного – погружаться в мир игры. У неё было много игрушек, но две из них Кира любила больше остальных: старого и потёртого плюшевого бельчонка и Петрушку, которого можно было надеть на ладонь и двигать его руками и головой в смешной шапочке. Но она никогда его не надевала. Она брала бельчонка и Петрушку, аккуратно, чтоб не падали, устанавливала их на полу перед собой, и самостоятельно воображала весь игровой процесс, не спуская с игрушек глаз, но и не прикасаясь к ним. Петрушке обычно доставалась педагогическая роль (вероятно из-за его дубинки), а бельчонку – роль ученика.
Этой ночью Петрушка решил преподать бельчонку урок стихосложения. Маленькая Кира сидела подле, внимательно наблюдая.
– Вер-си-фи-ка-ци-я, – по слогам произнёс Петрушка, чтобы бельчонок успел записать новое слово в тетрадку, – это искусство строить речь размеренными и созвучными частями. Такие части называются стихами… стихами, записал? Ритм стихотворения достигается правильным чередованием ударяемых и неударяемых слогов – такое стихосложение называется силлабо-тоническим. Бывают ещё метрические или силлабические, но русскому языку они не свойственны, поэтому тебе, бельчонок, о них знать незачем. Учение о стихосложении называется просодией или метрикой. Так, дальше. Простейшая стихотворная единица есть стопа. Стопа, успеваешь?
– Угу, – пробубнил бельчонок, не переставая строчить в тетрадке.
– Стопа – это то же, что и музыкальный такт. Стопа состоит из одного ударяемого слога и одного или более без ударения. Мы с тобой изучим разные стопы, порядок и количество которых и образуют стихотворный размер. Отдельные стихи соединяются в строфы по два, по четыре, по шесть и восемь стихов в строфе. И ещё важный момент – рифма. Это созвучия в окончаниях стихов. Рифма связывает стих, делает его цельным и музыкальным. Бывают мужские рифмы – односложные, и женские – двухсложные. А ещё дактилические из трёх слогов, но построить стихотворение на такой рифме очень сложно. Ты всё записал?
– Записал.
– Хорошо, тогда теперь попробуем составить стишок. Это просто, если не знаешь правил, и чуть сложнее, если их соблюдаешь. Видишь ли, и тот и другой подход одинаково допустим, в зависимости от личного выбора поэта. Ты можешь либо освободиться от рамок и выплеснуть стих как импульс, порыв, аффект – либо же сосредоточиться на формальном ограничении, которое позволит сконцентрировать силу мысли в максимально ёмкий и плотный поток. Я предлагаю начать с академических основ. Вот, например, ямб. Ямб – это стопа, в которой сначала стоит неударный слог, а затем ударный. В нашем учебном процессе будем рассматривать четырёхстопные двустишия – их нетрудно составлять, и они достаточно наглядны. Вот четырёхстопный ямб:

Опять отец ушёл в подвал –
Вернётся зол, угрюм и вял.

Бельчонок захихикал.
– Ты понял, бельчонок, как это устроено? Если ямб, значит «та-ТА». А если четыре стопы, то выходит «та-ТА та-ТА та-ТА та-ТА».
– Ага, легко.
– Ну тогда давай теперь ты сам. Только не ямб, а хорей. Это то же самое, только наоборот. Хорей будет такой: «ТА-та ТА-та ТА-та ТА-та». Сначала ударный, потом неударный.
– Ладно. – Бельчонок задумался, пытаясь сочинить что-нибудь строго в рамках размера. Он поглядел на чёрное небо за окном, потом на Киру, и вдруг обрадовано выпалил:

Кира, может, ты мне скажешь,
Что нам ночи тёмной гаже?

– Молодец, – похвалил Петрушка. – Ты быстро научишься и, может, даже станешь великим поэтом.
– Хочу! Хочу великим! – загорелся бельчонок.
– Хорошо, только сначала нужно ещё многому научиться. Давай попробуем другие стопы. Трёхсложные. Они бывают трёх типов. Первый тип – дактиль. Первый слог ударный, а остальные два – неударные. «ТА-та-та». Ясно? Второй тип – анапест: «та-та-ТА». И третий – амфибрахий: «та-ТА-та».
– Проще простого!
– Ну, эти стопы чуточку посложнее. Сочини мне три четырёхстопных двустишия. Первое – дактилем, второе – анапестом, третье – амфибрахием. А я пока отойду разогреть вермишель, – сказал Петрушка, и Кира ушла на кухню.
Стараясь не греметь кастрюлей, она выложила в жестяную миску немного слипшейся вермишели и поставила её на огонь. Пока грелся ночной ужин, Кира спустилась вниз проведать Крысу Клоаки – она целый день у него не была, а его злило долгое отсутствие внимания. Если Кира долго с ним не разговаривала, он начинал распускать споры по всему подвалу и маленькие грибки крошили бетонные стены. Кира боялась оставлять его надолго одного, потому что тогда весь дом начинал дрожать, и ей даже казалось, что он медленно проседает.
Гриб спал.
Привычным усилием Кира отогнала порыв выскочить за дверь и сбежать в лес – понимала: несмотря на то, что Странный Гриб спит, и она, и её отец целиком в его власти. Он мог добраться до них через своих близнецов, которых Кира боялась больше всего на свете, не считая падающих с неба камней. Но камни не причиняли ей вреда, а Дромедар с Бактрианом – могли. Поэтому она сняла с плиты тёплую вермишель и вернулась к своим игрушкам.
– Ну, – спросил Петрушка, – как продвигается твоя поэма?
– Я уже давно сочинил. Главное, понять принцип. – Бельчонок был страшно горд собой.
– Тогда давай первое двустишие, дактиль.

Заново начали стены ворочаться,
Спрятаться в норку отчаянно хочется.

– Неплохо. Теперь анапест.

Хорошо бы нам, Кира, сбежать насовсем.
Я готов рисковать и пожертвовать всем.

– Молодец, в тебе уже проклюнулся бунтарский дух. Ты хочешь быть, как эти революционеры, да? Жечь глаголом?
– Ну, я просто боюсь, когда ночь, и всё такое...
– Твой амфибрахий так же хорош?
Бельчонок повторил стишок про себя, убедился, что прочтёт его без запинки, и нараспев продекламировал:

Мы сможем дорогу найти даже слепо,
Но главное, сделать с ключа надо слепок.

– А зачем нам слепок, бельчонок? – удивился Петрушка.
– Мы сделаем дубликат ключа и сбежим! Сбежим навсегда, и я больше не буду бояться.
– И как? Ты умеешь делать ключи? Мы не сможем отпереть дверь, бельчонок, придумай что-то получше. А пока продолжим изучать стопы. Пиши: спондей – это стопа из двух ударных слогов, русскому стихосложению не свойствен. Спондеический стих – гексаметр, пятая стопа которого спондей. Впрочем, это уже не важно. Вернёмся лучше к рифмам. Их так много, что никто даже не знает точно, сколько видов бывает. Бывает, например, увенчанная рифма – как эхо:

Жданной, желанной явись взыскующим света совета,
Радость и сладость сердец, поправшая змия Мария!

– Прикольно.
– Да, теперь ты сам. Можешь не соблюдать размера, просто что-то наобум.
– Ладно, сейчас попробую.

А вот мне интересней всего на свете: ответить,
Сколько ночей провела ты в подвале, нельзя ли?
На улице страшно, но и в подвале небезопасно – согласна?

– Да уж, – вмешалась в их диалог Кира, – тебе легко говорить. Давай цепную рифму.
– А как это?
– Это, – объяснил Петрушка, – когда окончание одной строки является началом следующей:

Вагоны уходят в тоннель
Нельзя убивать стариков
Ковер на третьем выбивают...

–… и так далее. Усёк?
– Да это вообще легко, – небрежно отмахнулся бельчонок и выдал экспромт:

Опять мне боязно,
Я снова задрожал.
Жалеть меня не вам,
Вампирам и грибам.
Бамбуковым удилом
Ломаю ваш хребет,
Бетонный пол в крови –
О, видимость победы!
Беды не ушли,
Лишь в щели уползли.
Не зли меня, тиран.
Ранение смертельное,
Но я мало протяну,
Тону, темнеет, боль.
Я больше не живой,
Войне конец, покинут пост.
Поставь мне, Кира, пять!

– Ишь ты, даже зациклил! Ты настоящий вундеркинд. Только не очень понятна батальная история.
– Ну, – бельчонок замялся. – Это как бы мой последний бой с силами зла из подвала, и я проиграл. Вот поэтому я и хочу убежать. Прямо сейчас, пока все спят.
За дверью послышался скрип половиц, Кира обернулась и увидела, что в коридоре зажгли свет, затем затрещали ступени, ведущие в подвал. Михаил Афанасьевич проснулся по зову Гриба.
– Не отвлекайся, бельчонок, – строго сказал Петрушка. – Урок ещё не закончен. Раз уж тебе так легко даются простые приёмы, давай попробуем сложные. Например, составление палиндромов. Это, когда текст или слово можно прочесть задом наперёд. Допустим, «а муза раба разума». Но это трудно, придумать такое самому. Людям палиндромы обычно являются в озарениях. Однако есть и словесные палиндромы, когда в обратном порядке читаются не сами слова, а только их порядок во фразе. И иногда бывает так, что смысл предложения меняется на прямо противоположный. Это называется анациклическим стихотворением.
Десять минут спустя задание было выполнено:

Кира, слушай: папа вновь кричит –
Пира требует голодный Странный Гриб.
Папа воет, палкою стучит,
Капать начал дождь, ивняк скрипит.

Кричит вновь папа: слушай, Кира,
Гриб Странный, голодный, требует пира,
Стучит палкою. Воет папа.
Скрипит ивняк, дождь начал капать.

– Ну хорошо, – сдался Петрушка. – Допустим, мы попробуем сбежать. Может, прямо этой ночью. Но как мы это сделаем? Я знаю, как пролезть через валежник, чтобы оказаться на той стороне, в лесу, и знаю, как добраться до речки, которая ведёт к городу, но мы не сможем выйти из дома!
– Пока план в разработке, – потупился бельчонок.
– То-то. Вот когда разработаешь, тогда и поговорим. А пока продолжим. Один из размеров – терцины. Это строфы, состоящие из одиннадцатисложных ямбических стихов, причем первый стих рифмуется с третьим и со вторым стихом предшествующей строфы: АБА – БВБ. Так Данте писал свою «Божественную комедию». Другой размер – сонет. Сонет состоит из двух четверостиший на две рифмы и двух трехстиший на три рифмы. А ещё есть такая штука, как триолет. И здесь: внимание. Новое задание – очень сложное, можно сказать, это твоя курсовая работа. Ты должен сочинить классический триолет. Это восьмистишие, где стихи четвертый и седьмой повторяют первый, а восьмой повторяет второй. Обычно триолет четырехстопный – хорей или ямб, но ты можешь сам выбрать удобное для себя количество стоп. А вот тип стопы выберу я – пусть это будет ямб. Ты ведь им ещё не писал, так? Вот и дерзай. Минимум четыре октавы. У тебя час. Время пошло.
Кира осторожно выглянула за дверь. Тихо. Крики из подвала прекратились. Михаил Афанасьевич наверняка сейчас шептался с Грибом, а эти разговоры длились у них, порой, до самого утра. Она постаралась не думать о побеге, чтобы Крыса Клоаки Странный Гриб не смог прочесть её мыслей и помешать. Она представила себя роботом, который совершает обратные командам операции. Подумала: «не подходить к входной двери» – и подошла. Подумала: «не трогать дверную ручку» – и подёргала, убедившись, что замок заперт. Подумала: «лечь спать» – и вернулась в свою комнату, где стала складывать в полиэтиленовый пакет из магазина свои платья, маечки и гольфы. Когда дорожная сумка была собрана, Кира оглянулась на свои игрушки – те мирно ждали её на полу. А на стуле под окном лежал листок с готовой курсовой работой бельчонка.

Немного сил истрать и выйди, Кира, прочь,
А там мицелий нас уже б не смог достать:
Мочь только тут его – шептать, душить и рвать.
Немного сил истрать и выйди, Кира, прочь!
У нас есть только час. И Гриб не будет знать.
Жалеть чтоб не пришлось, сейчас, покуда ночь,
Немного сил истрать и выйди, Кира, прочь,
А там мицелий нас уже б не смог достать!

Терпенью есть предел, тебе пора бежать.
Аркан ночных тревог, стянувший туго грудь,
Когда-нибудь тебя отправит в дальний путь.
Терпенью есть предел, тебе пора бежать.
Отбрось фальшивый фон, разглядывай лишь суть:
Стемнело только – он вмиг стал больнее жать.
Терпенью есть предел, тебе пора бежать –
Аркан ночных тревог, стянул так туго грудь!

Ночной кошмар давно слугою стал Грибу,
Ему приносит он твоих слёз горький сок,
Твою глазную слизь, холодный пот из ног, –
Ночной кошмар давно слугою стал Грибу.
А если бы кошмар и днём являться смог,
Мицелий съел бы всё! И корни пол скребут...
Ночной кошмар давно слугою стал Грибу,
Ему приносит он твоих слёз горький сок.

О Кира, дай мне шанс помочь тебе спастись!
Куда захочешь, мы уйдём с тобой вдвоём,
Нас ждёт огромный мир, где вся и всё твоё,
О Кира, дай мне шанс помочь тебе спастись!
Свободно мы вовне и спляшем, и споём,
Ты только будь смелей, сигнала их дождись.
О Кира, дай мне шанс помочь тебе спастись,
Куда захочешь, мы уйдём с тобой вдвоём!

– Какого ещё сигнала? – в недоумении пробормотала Кира. – И почему только вдвоём? А Петрушку разве не нужно взять с собой? Эгоистичный, самовлюблённый писака! Хотя, в целом, довольно неплохо. Раскидал на шесть стоп, размер выдержал и срифмовал неплохо. Цезуры везде чёткие, опять же.
И тут она заметила, что способный бельчонок взял на себя дополнительную нагрузку и превратил достаточно сложную структуру триолета в акростих. Кира прочла зашифрованное послание стула, на котором лежал листок, и мысленно похвалила бельчонка за прилежание.
– А что такое цезура? – спросил бельчонок.
– Это остановка, которая разделяет две части стиха, – ответил Петрушка. – Малыш, а ведь у тебя талант! Да, определённо, у тебя имеется некоторый талантец. – Петрушка похлопал бельчонка по плечу. – Выполнишь последнее задание, и урок можно будет считать завершённым. Я хочу, чтобы ты постарался написать секстину – это самая сложная стихотворная форма. Ей уже почти тысяча лет, и последними её исследовали члены «Мастерской потенциальной литературы». В секстине шесть строф по шесть одиннадцатисложных стихов в строфе, имеющих всего шесть различных окончаний. В конце секстины обычно вводят трехстишие-посылку, в котором каждое полустишие заканчивается одним из шести опорных слов. В каждой секстине перестановки опорных слов от строфы к строфе осуществляются по одной из возможных схем – правилу перестановок, единых для каждого данного стихотворения. Всего существует двенадцать типов последовательностей, образующих секстины. Можешь взять за основу самую банальную. Записывай порядок рифм в шестистишиях. АБВГДЕ – БГЕДВА – ГДАВЕБ – ДВБЕАГ – ВЕГАБД – ЕАДБГВ. И в финальном трёхстишии-посылке, следуя этой математической схеме, порядок рифм в полустишиях вновь возвращается к исходному АБВГДЕ. Если ты сможешь сочинить секстину – сможешь что угодно.
Бельчонок серьёзно кивнул и принялся грызть карандаш, разглядывая пока ещё чистый лист бумаги.
А маленькая Кира, тем временем, убрала Петрушку в сумку и ушла на кухню за остатками вермишели и хлебом, которые она собиралась взять с собой в дорогу.
Несколько часов бельчонок, забыв обо всём на свете, трудился над своей дипломной секстиной. Поначалу он ещё пытался придерживаться первоначально выбранных стоп, но потом сбился с ритма, и оставался верен лишь обязательным и неудобным одиннадцати слогам. Попутно сверяясь со схемой рифм – они у него были строго мужскими, – он медленно выписывал строфу за строфой, а когда закончил – комнату уже освещал утренний свет.
– Я закончил, – немного волнуясь, сказал бельчонок. – Слегка кривовато, конечно...
Тут он запнулся, потому что кроме него в комнате никого не было. Окно, распахнутое в зарю, тихо поскрипывало на сквозняке, а труба водостока, прибитая к стене, чуть покосилась, когда Кира спускалась по ней на землю. На стуле под окном лежала короткая записка от Петрушки: «Спасибо, бельчонок! Выпускной экзамен засчитан экстерном. Стремись к совершенству!» Тоска и одиночество вмиг наполнили нутро плюшевого поэта, но больше всего бельчонок жалел не того, что Кира ушла без него, оставив на растерзание Странному Грибу, и не того, что теперь его наверняка присвоят безумные горбатые близнецы. Самую горькую печаль в его пластмассовых глазах вызывала несправедливая судьба его, пусть слегка кривоватой, но всё же, с таким трудом и со всей ватной душой написанной секстины, которую теперь совершенно некому было оценить:

Бросим, маленькая Кира, этот грот –
Нам с тобою срочно нужен белый газ.
Выйдем вместе в яркий мир костров и плах,
Вкусим свет, серую пыль и выпьем шум.
Там ты сможешь обналичить первый чек,
Там воочию увидишь славный миф:

Розы дивные растут прямо из ваз,
Математик прилагает десять к двум,
Каждый русский понимает, что он скиф,
Медвежат весёлых дразнит сонный хек,
Птицы милями летят, не сделав взмах
И солдаты знать не знают слова «дзот».

Ну же, Кира, отпусти, расслабь свой ум,
Ты запуталась, твой дом не строил Джек,
В щедром мире даже чахлый нищий – мот,
В светлом мире, иллюзорном, как и в снах.
Так давай в песке начертим тайный глиф,
Что заменит нам пятьсот ненужных фраз.

В страхе спишь, не закрывая тонких век.
Ты читала, что легко изгонит страх
Пряный порошок гордыни. В этот раз
Ты не стала взрослой, нарядившись в лиф.
Ты должна всего лишь прыгнуть. Так-то вот.
Потихоньку отвыкать от тёмных дум.

Я уверен, Странный Гриб потерпит крах.
Он с тобой не проведёт бесплодный бриф,
Лошадей крылатых постаревший грум.
Своим спорам учредил в подвале сквот,
Ждёт погибелей, как воплощённый сглаз –
Много тысяч месяцев, за веком век.

Нас не схватит этот голошеий гриф,
Он не купит наши жизни, будто лот:
Там, снаружи, нам помогут финн и грек.
Ну, давай же выбираться! Знаю лаз,
Мне рассказывал о нём Петрушка-кум.
Пока Гриб воображает мёртвый трах...

Скрепим лёгкий плот, невидимый для глаз,
Дом истлеет в прах или взорвётся: бум!
Мы дорогой рек покинем этот риф!