Веселый Гном : Бесславные геронтофилы (На конкурс)

Не знаю, как вы, поцоны, а я, вот, по старушкам прусь. Такой уж у меня вкус. И мне положить, кто там и чо про это думает. Я вам так скажу – кто бабульку в жизни не отведал, зря время тока потерял. С бабулями всигда самое термоядерное порево получается. Не то, что с ссыкухами малолетними, которые даже в элеватор правильно не могут принять. Бабушку помять – совсем другое дело, мужики… Прижмешь ее, теплую, сдобную, паклю на лобчине залохматишь, пряность телесную вдыхнешь – у-у-ух! Молофья из залупы хлыщет, как фонтан из китовой башки! Если правильную бабушку встретил – щитай жизнь твоя обеспечена. И варенья тебе навалом, и пироги, и стирка. Ну и секс, разумеется. Это только в анекдотах старушки не ебуцца. А в обиходе – такова жару дают, што уздечки к ебеням лопаются.
Я со старушенциями с 18 лет зажыгаю. Уж в чем в чем, а в геронтофилии знаю толк. Пожилые женщины – это как хорошее вино, типа «Тамянки» или «Токая». И вставляет и порыгать можно. А малолетки – хуйня какая-то, вроде «Шейка» или «Винса». Никакого толку от них, только головная боль и сладкие тягучие слюни. Иную малолетку прижмешь – она пищит, вырывается, ногтями своими злоебучими щиплет. После этого не то что ебли не хочеццо, а вообще вера в человечество пропадает. А вот старушку в угол затолкаешь – она как горлица: молчит испуганно, дрожит всем телом, воркует у нее там чото в кишках. Ты ей только фиделя покажи – сразу растает, потечет… И главное – конкуренции никакой! Дедужки-то вымерли почти все, а кто живой еще, у тех время навсехда застыло на пол шестова. С бабушками чего угодно вытворять можно, и даже рожу тебе никто не набьет. А за самую паршивую восьмиклассницу с прыщавой муфтой строгача лет семь впаять могут.
Кароче, ребзя, поделился я соображениями своими с чуваками с района, и двое тоже сразу любовью к старушкам прониклись до самых мошонок. Митя Ссыч и Гера Одноногий. Митя по призванию, а Гера – от безысходности. Ему еще в детстве отчим как-то раз случайно ногу отрубил, и с тех пор у Геры с девушками все время проблемы какие-то были. С ровесниц-то хули возьмешь? Мозгов нету нихуя, не знают, что в человеке главное не нога. Вот Гера даром што инвалид, зато хуй у него – натуральный цыклоп, им и убить можно, не то што девственности лишыть. Такой монстр, а простаивает из-за глупых средневековых предрассудков. Подумаешь, ноги нет! Может, лет через триста человечество так эвалюцыонирует, што ноги эти гребаные и ваще нахуй не нужны будут, и щупальца вырастут вместо них.
А вот бабушки сразу в Гере разобрались. Опыт, хули. Их какой-то култышкой не испугаешь. У них Одноногий ностальгию адову вызывал по послевоенным временам. Тогда-то мужыков нормальных почти не осталось – иль поубивало, или конечности поотхуярило. Так все бабы с инвалидами в молодости и еблись. Пиздатый трэшак был, наверно. Кто колясочника жарит, кто самовара… Сейчас такого ни в одной парнухе не показывают.
Гера у старушек сразу по рукам пошел. Я даже позавидовал успеху такому. Бабушки за него драки устраивали — страсти нешуточные кипели, как в собесе. Гера от такого внимания будто переродился. Помню, деньгами меня даже отблагодарить хотел. Говорил, спасибо друган, за то, што смысл жызни вернул мне, дня теперь не проходит без лютой ебли.
У Мити Ссыча другая тактика была. Он старушек песнями завлекал. Даже целое музыкальное направление придумал – олдкор. У нас ведь вся проблема в чем? В том, што все под молодеж заточено. Книги, кинчики, музло. Все делают для тинейджеров ебаных, а потом еще возмущаются, почему старики такие нервные и не понимают поп-культуру нихуя. Да потому что там поют про говно всякое, которое бабушек не интересует – про дом-2, про бухло, про то как круто отдаться богатому хачу. Сплошной секс, драгс, рок-н-рол. А если б темы актуальные поднимали, ну там, про пенсию, про стаж трудовой, про болячки, про цены – тогда пиздец бы какая популярность была у таких песен. Вот Митя и стал современные хиты под пенсионеров адаптировать. На гармошке играл, тексты переделывал. Особенно понравился бабулям кавер на «Руки Вверх» — «Потому что Дед Алешка у тебя». Там такая грустная песня была, про то, как один дед-импотент у парня молодого пожилую спутницу отбил и увез ее на дачу, мять безжызненые лиловые мудя и заживо разлагаться.
Ну а я ничо нового не изобретал. Я старушек на камунизьм ловил. Еще Дейл Корнеги говорил, что черви хуйня, но жрать их надо, чтобы рыба клевала, вот я по ево совету и действовал. В смысле, в камунизьм я не верил, конечно, но штобы старушек развращать, все время молодым комунякой представлялся, Ленина цитировал, еблище корчил, как у дядюшки Зю. На пожилых эта хуйня похлеще шпанской мушки действует. Одна матюра как про Сталина только слышала – на три метра стреляла гнилостным сквиртом. А другая настольным бюстом Дзержинского мастурбировать очень любила. Он ей в нефритовый грот целиком умещался, по самые яишники, так сказать.
Ну вот, значит, ебли мы старушек, ебли, но все это как-то тухло было, рутинно и без огонька. Не было в жызни щастья. Каждый день одни и те же складки, букли, усы… У миня даже хуй загрустил от такой серости. Все хотелось мне встретить ту единственную, строгую и страстную, с каторой и жысть узами геменея связать не стыдно. Пора ведь было уж и о семье задуматься, двацать три года все-таки…
Случайные связи мне боле удавольствия не приносили нихуя. Еще полгода назад есле в лесополосе дачнецу заблудшую встречал с корзинкой – так еб, шта патиссоны сморщивались. А теперь – равнодушие какое-то навалилось, залупа к трусам присохла, и дажы Путен по телеку какой-то стал не такой.
Поцоны мне базарили, типа, не парься, все ж хорошо, встретишь еще свою перечницу, какие твои годы. Ну и пример с них брать предлагали. Мы, говорят, старушек дрючим – и все нам похуй, не заморачиваемся на лирику. Сколько уж разбитых сердец оставили после себя – одни кардиологи участковые только и знают.
А мне страстей хотелось, и хоч ты тресни. Промучался я от духовного вакуума две недели, и тут вдруг пруха пошла нечеловеческая. Новая соседка в подъезд заехала. Лет шестидесяти. На вид интеллигентная, видать учительница бывшая. Одежда чистая, очки с диоптриями, горб. У мене сразу прифстал от радости. Поглядел я, как ее вещи из грузовика выгружают, и в магазин за пряниками побежал.
Весь день от волнения места себе найти не мог. Корешам звонил, делился впечатлениями. Вместе с ними стратегию соблазнения выработал, до вечера, как на иглах, просидел. Уж очень я опасался, што старушка моя совсем неприступной окажецца, старой, так сказать, закалки.
Ну а как стемнело – переоделся, пряники подхватил и погнал знакомиццо к соседке.
Она меня сразу запустила. Я даже удивился. Думал, придецца долго ей пояснять кто я и откуда, но бабушка уже и без меня обо всем была в курсе. Я, говорит, уже севодня с соседками познакомилась, они мне рассказали, что ты парень хороший, камунист. Заходи, потолкуем с тобой, поделюсь былым опытом.
«О, — думаю – опыт это хорошо».
Звали старушку Капиталина Антоновна. Засели мы с нею на кухне. Стали за революцию тереть, буржуев хуесосить, чай пить. Смотрю, поглядывает она на меня как-то странно. Ис под очков глазищами стреляет. Горб почесывает.
Потом вдруг тему сменила.
- Я – говорит – знаю, што ты зрелых женщин дюже полюбляешь. Небось, и меня соблазнить пришел, шельмец?
Я растерялся немного, но честно, как коммунист, ответил:
- Да, Капиталина Антоновна.
Она так печально усмехнулась.
- А я уж – шепчет – думала, что не доведется мне больше комсомольского тела попробовать.
И слеза по щеке вдруг побежала.
Ну, думаю, самое время коржа макнуть.
Подсел я к бабушке поближе, и давай ее лапать мануально. За сисло потрогал, за огузок щипнул. В рейтузы полез. Нащупал устрицу и давай за клитор смЫкать.
- Ох – матюра стонет – ох, хорошо, внучек, хорошо!
Расстегнула кофту, дыни извлекла, и давай разминать, как тесто. Чую, у меня уже в труселях полыхает.
- Давай, Капа – бормочу – давай, подымайся. Прямо тут давай, на столе…
А старушка вдруг отстранилась немного и говорит:
- Послушай, родимый, обожди. Всю жизнь у меня мечта была – с самим Владимиром Ильичом вступить в связь. Ну, понимаешь, эротическая такая была фантазия. Только муж, царствие небесное ему, за сиськи схватит, так у меня сразу Ленин перед глазами появляется. Добрый такой, улыбчивый. Я когда его представляла, только и могла кончить. А если меня отвлекало что-то, то никогда оргазм не происходил. Я Фомушке своему как-то намекнула, чтобы он в Ленина переоделся, но он меня только выругал за антисоветчину. А какая же это, милый, антисоветчина, когда я из-за Ильича голову потеряла. Тут наоборот – советчина стопроцентная. Но не понимал он меня, Фомушка мой. Не мог мне радости сексуальной доставить. Может, хоть ты родной, подможешь?
- Так, а чем помочь? – спрашиваю.
- Давай эти сделаем… как их… ролевые игры. Я Крупской буду, а ты молодым Володей.
Я малехо призадумался. Капиталина Антоновна еще смахивала на Крупскую немного – старенькая, полная, глаза навыкате, видать базедова болезнь хуярила у ней нипадецки – а я ж разве на Ильича похож? Ну хули, картавлю немного, но в остальном-то полный антипод!
А старушка за свое: Ленина хочу. Давай, твердит, наряжайся в мужнин костюм.
- Мы тебе – сообщает – сейчас плешняк заброем, будешь натурально Ильичом. А отстриженные кудри к подбородью приклеим. Сначала речь произнесешь, а потом уже свою Наденьку получишь.
Я поначалу возмутиццо хотел, но потом забил. Жалко стало старушенцию. Пускай, думаю, порадуется перед скорой кончиной.
Пошол в ванну, череп побрил, затем в костюм переоделся. Возвращаюсь, а Капиталина ужо оголилась призывно. На диване сидит, горб выставила и маслом намазала, штоб блестел.
- Говори же, Володенька, говори! – кричит.
Я на стул запрыгнул. Клешню вперед выставил, с понтом путь указываю быдлу, и давай картавить.
- Товагищи, геволюция, о котогой так много говогили большевики свегшилась!
Матюра с первых же слов ошалела просто. Рейтузы свои с желтизной приспустила, и давай курагу теребить. Я даже слова забыл, до того засмотрелся. Песда знатная, мэйд ин юэсэсар – волос густой, зона бикини до колен висит. Прямо так бы и вцыпился бульдтерьером.
А бабушка времене зря не теряет. Ис под падушки «Историю КПСС» достала, стала ей в щели своей водить, будта карточкой «Маэстро».
Ну я и сам, пока речь толкал, стал потихоньку раздеваццо. Клифт снял, бруки скинул. Хер колом стоит, на плешы выбритой испарина выступила. Мелю хуиту какую-то, а сам уже трусняк сорвать готовлюсь и в прореху шнобаком нырнуть. Капиталина мои намерения разгадала. Закончила транзакции свои, книжку разбухшую отложила и ревет ослицей:
- Иди же ко мне, Володюшка!
Ну чо, дважды просить не пришлось.
Для начала ришыл я мамулин торт шлифануть. Под срачельник старушечий подлез, брехало высунул, и давай клиторальный капюшон шершавить. Губатка там уже и без таво сочилась, а как я ее занаждачил, ваще слизью прыснула. Окорока затряслись.
Бабуля глазищи выпучила, как Петр Первый. Охает, стонет. Потом протезы клычные вытащила, шланг мой себе в пасть заправила и давай насасывать. Такой кайф. Чортов баклажан от напруги аж затрещал.
Отлэкал я ей, значит, слегонца, десна озалупил, и решил раком попежить немного. Сзади пристроился удобно так. В горбище ладонями уперся и давай дырявить.
Капа стонет:
- Ты только милый осторожнее, а то еще тромбы поотрываются. Не налегай так.
Но я уже себя к тому времени не контролировал нихуя. Разкочегарился, а кончануть не могу. Уж больно у матюры сычуг оказался здоровый, мечеца по нему залупа, как шаровая молния, а профита никакова. Пора, думаю, в кишку вкручивать.
- Потерпи, Надежда – говорю.
И в пердак кончеметом уколол. Зашло легко, очко то тоже разболтанное. Бабушка особенно и не дергалась. Бормотала ругательсва только, пока я жеппу ее надрывал сотонинской содомией.
- Негодяй! Хватит! Ох, хватит, луснет же щас!
А я от этих ругательств старческих только еще больше раздухарился. Стал еще сильнее мотовилом колотить. Сракотанище раздраконил до неприличия.
Капа в крик.
- Ах, стервец, прекрати! Ах стервец, прекрати!
А меня уже хуй остановиш. Я в горб старушечий зубами впился, руками бидоны сжал до синевы. Чувствую, скоро спускать буду. Затрясся.
И старушка моя тоже вдруг так крупно затряслась. Я обрадовался.
- Ты кончаешь? – спрашиваю.
Старуха хрипит:
- Кончаюсь! Скорую давай!
А мне слышится – «скоро давай». Ну я и говорю:
- Скоро так скоро.
И спустил ей куда-то в просак.
Откинулся на подушку, дыхание перевел, смотрю – а старушка бьется в корчах, по ногам у нее течет. Хуясе, оргазм чумовой, думаю. Эк ее Володин образ-то раззадорил.
- Капа, тебе хорошо? – спрашиваю.
А бабуля хрипит чото невнятное.
- Инсульт! Инсульт! Ахххххххххррррр! Ахххрррррррр!
Я подумал сначала, прикалываеца она. Заржал.
- Погоди – говорю – сейчас инсульт отдохнет чуть-чуть, придет в норму, тогда и продолжим.
А Капиталина все равно бьется. И хрипит. Хрррр. Хррррр, блядь.
Тут-то я и понял, што с бабушкой не то чего-то сделолось. Стал правда в скорую звонить. Но врачи злоебучие пока приехали, старушку уже основательно разбил брутальный паралич. Нихера уже сделать невозможно было. Превратилась Капиталина Антоновна в растение. В овощ превратилась, типа репы или кабачины. Лежит бессмысленно, зреет.

Ну чо, не пропадать же добру такому! Созвал я тогда своих корешков.
- Смотрите – базарю – как повезло нам. Хата теперь наша, других-то наследников нет. Будем здесь теперь все время тусить, Капу опять-таки ебсти можно периодически.
Поцоны обрадовались, нахуй. Разыскали мы бабушкину заначку, погнали в ларек за бухлом.
Пиздато теперь нам живется. А все потому, что вовремя мы в жизни сориентировались. Со старушками дружбу завели. Ну а вы давайте, продолжайте трахать своих бесполезных малолетних шлюшек.
Лузеры.