Арлекин : Дети боли

Жила в Бактрии, затерянной где-то в Гиндукуше, на верхней Амударье, женщина, и рождались у той женщины уродцы. В силу генетической предрасположенности она зачинала всегда только близнецов, и те ещё на ранней стадии эмбрионального развития вступали в борьбу за внутриутробное лидерство. Один побеждал в этой борьбе, а другой терпел поражение, и в результате из рассечённого чрева матери извлекали причудливые композиции из частей человеческих тел, которые нередко служили иллюстрациями самого неслыханного тератогенеза. Бывало, проведут кесарево, выложат на стол бесформенную груду шевелящегося мяса и диктуют стенографистке: «У первого, самого крупного компонента, в области рта находится приросший бесформенный второй компонент, а к нему на раздвоенной пуповине присоединены ещё два уродливых зародыша… два последних включают в себя только по недоразвитому тазу и по паре ног с проявленной фокомелией...» А в другой раз родится у женщины младенец, от макушки которого растёт ещё одна, перевёрнутая голова. Или со второй парой недоразвитых ног, торчащих из спины. Разные врачи говорили ей разное, но было в их словах и общее зерно: никто, дескать, не знает, почему это происходит каждый раз – почему непременно зародыша ждёт делеция, и почему потеря участка хромосомы из двадцать третьей пары, всегда протекает одинаково: в хромосоме происходит два разрыва недалеко друг от друга, маленький участок хромосомы между этими разрывами выпадает, а целостность хромосомы восстанавливается. Как следствие – поражения внутренних органов, анэнцефалия, дефекты скелета, расщепление нёба, нарушение формулы крови, отсутствие просветов в пищеводе и двенадцатиперстной кишке, атрофия желчного пузыря, воспаление аппендикса, аномалии сердца, лёгких и почек, мутации глаз и ушей, синдром Марфана, синдром коротких рёбер и полидактилии, синдром Дубовитца, нарушение дерматоглифики, сверхгибкость в суставах и великое множество патологий, которым ещё не придуманы имена.
В общей сложности незадачливая роженица породила на свет десять мутантов различной степени уродливости, которые суммарно не прожили и недели, перенесла шесть выкидышей на разных триместрах и дважды подарила миру науки мертворождённых близнецов с неизвестными аномалиями скелета. Ещё однажды родила почти здорового мальчика с крупной опухолью в мозгу, каковая опухоль оказалась, при детальном изучении, неразвившимся эмбрионом его брата-близнеца, которого более сильный брат поглотил ещё на ранней стадии гомозиготы. Рана от кесарева сечения на животе женщины никогда не заживала. В конце концов, утробу перестали зашивать хирургической нитью – в НИИ Цитологии и Генетики разработали уникальные органические застёжки, которыми чрево закрывалось на время беременности, а в момент родов клапан отстёгивали, словно нагрудный карман военной рубашки. Её вагина до самой старости оставалась узкой и нежной, как у никогда не рожавшей женщины.
В ней текла кровь древних правителей Бактрии, но до наших дней семейная история не дошла. Дед рассказывал, что их предки пять столетий назад были крупными чиновниками в государстве Сассанидов, а до этого, при скифах – влиятельными феодалами, а ещё до этого их древний праотец служил в армии Селевкидов. А праотец этого праотца – градоправителем при Александре, а его праотец – при персах, а прадед – при мидянах. Ещё прежде их предки стояли у истоков религии Зороастра, а самые глубокие корни их семейного древа сосали гумус из плодородной почвы древней Бактрии, страны мудрых и кровожадных. Более тысячи лет их род жил в этих землях, и, возможно, естественные, но неявные кровосмесительные связи сыграли тут свою роль. На протяжении пятидесяти поколений формировался особый набор отклонений и аномалий, который в конечном итоге унаследовала эта женщина в виде сложного и недоступного научному анализу мутагена, и в результате, с двадцатой попытки, на пятьдесят третьем году жизни, она родила жизнеспособных близнецов с двумя головами, общим торсом и одной парой рук, раздвоенным тазом и двумя парами ног, с тремя горбами в точках вершин равностороннего треугольника, охватывающего обе лопатки и середину позвоночника, и абсолютно здорового, за исключением описанных уродств. Того, чья головка показалась из утробного кармана первой, мать нарекла Бактрианом – в честь древней страны, на территории которой их семья коротала текущий миллениум. Второго, уже просто ассоциативно – Дромедаром, дабы уровнять именем количество горбов.
Дети росли здоровыми. Бактриан и Дромедар были отдельными личностями, если забыть об их общем теле. Задними ногами управлял мозг Бактриана, передними – Дромедара. Руки были в равнозначной власти обоих, что влекло за собой массу ребяческих шалостей: например, ковыряет маленький Дромедар в носу указательным пальцем правой руки, а Бактриан возьми да и загони этот палец в нос Дромедару глубже, чем то позволяет анатомия. Первая пара черепных нервов в верхней и средней носовых раковинах посылает сигнал жуткой боли Дромедару – а Бактриан заливается смехом. Или подросток-Бактриан подтирает задницу предварительно измусоленным обрывком газеты, а Дромедар эту же руку отодвинет чуть в сторону – и вот, вся левая ягодица Бактриана в говне. Стоит отметить, что при общем пищеварительном тракте и желудке, прямых кишечников у братьев было два, и фекальные массы распределялись между ними спонтанно и, как правило, равномерно. Ели они в две головы, но пищеводы сливались воедино, и желудку приходилось работать за двоих. Печень тоже надрывалась, но поскольку братья не нагружали её ядами, исправно функционировала. Почки были у каждого свои. Лёгких была всего пара, то есть каждому брату по штуке, но они научились подстраивать ритмы дыхания таким образом, чтобы за вдохом одного следовал выдох другого. Пульс вдвое превышал норму, но сердце, как ни удивительно, с лёгкостью выдерживало нагрузку.
Росли братья в маленьком узбекском поселении, пока весть об удивительных близнецах не достигла столицы, куда и были они вывезены в порядке научного и медицинского обследования. Со здоровьем у Бактриана с Дромедаром всё было превосходно, но отпускать их домой учёные не спешили. Невиданная гармония столь дисгармонично скомпонованных органов вызывала у исследователей одышку и микроинфаркты. Все компоненты общего тела работали исправно, никаких нарушений жизнедеятельности общего организма не отмечалось, а это значило, что Бактриан и Дромедар – совершенно здоровые сиамские близнецы. Что казалось нонсенсом, но таковым не являлось. Как бы то ни было, принудительно удерживать братьев научный свет не имел никаких прав, и пришлось позволить им вернуться к матери в забытую богом деревню.
Время от времени Дромедар и Бактриан проявляли разные психические отклонения, но им всё сходило с рук – от уродцев никто и не ждал нормального поведения, и пока они не докучали окружающим, претензии им не предъявлялись. Таким образом братья получили надлежащее воспитание – они могли заниматься, чем их души пожелают, но только до тех пор, пока это не причиняет людям неудобств. Друг с другом у них существовала мысленная связь – кортексы близнецов обменивались речевыми и абстрактными образами, и при этом оба рта были закрыты, как ни в чём не бывало. К двадцати годам они смогли выразить то, что никак не сформулированным смущало обоих с самого детства – в их сознания вторгался некто третий. Всего одна ночь искренности помогла им оформить словесно тот странный груз, что тяготил их многие годы. Вторжения извне были им привычны – уж больно тесно их окручивали межличностные связи, но признаться даже самим себе в том, что инородная мысль в сознании одного не была следствием проникновения другого оказалось очень трудно. На исходе упомянутой ночи братья пришли к нескольким существенным выводам. Во-первых, с самого раннего их детства к мыслям Бактриана и Дромедара примешивались мысли третьего субъекта, которого они идентифицировали как Крысу Клоаки Странного Гриба, что бы это ни значило. Во-вторых, Крыса Клоаки Странный Гриб вот уже двадцать лет звал их. В-третьих, названный субъект обладал властью над сознаниями Бактриана и Дромедара и был способен заставлять их совершать поступки им неподконтрольные. В-четвёртых, Бактриан и Дромедар питали сыновние чувства к Крысе Клоаки Странному Грибу, кем бы он ни был – возможно вследствие того, что никогда не знали своего отца, а их семидесятидвухлетняя мать ничего им на этот счёт не сообщала.
Столь необычные открытия должны были бы шокировать нормального человека, но Бактриан и Дромедар, не будучи таковыми, отнеслись к ним вполне спокойно. Их образ жизни и внутренняя целостность практически не пострадали – лишь только появления Странного Гриба теперь встречались во всём внимании и со всем радушием, на которые братья были способны. Однажды Папа Гриб, как ласково прозвал его Дромедар, сообщил близнецам о скором прибытии посланника, который заберёт их вместе с собой и препроводит в отцовскую усадьбу. Братья стали готовиться к скорому отбытию.
Когда в деревню приехал профессор Ртищев, близнецы уже знали, по чью он душу. Представившись Владимиром Ивановичем, лысый профессор Ртищев уверил старуху-мать в том, что увозит её сыновей всего на несколько дней для медицинского обследования, братьям же намекнул, что Крыса Клоаки Странный Гриб ждёт не дождётся, когда же они его навестят, после чего без лишних проволочек отбыл вместе с Бактрианом и Дромедаром с железнодорожного вокзала города Ургенч в неизвестном направлении.
Для братьев началась новая жизнь. Ночевали они на веранде двухэтажного дома, день проводили в прогулках по прилегающему лесу, на берегу реки или за ловлей серебристых струек чуть влажного воздуха. Хозяин дома, Михаил Афанасьевич, относился к ним хорошо, но без уважения, впрочем, простоватым близнецам это было невдомёк. У Михаила Афанасьевича была маленькая дочь Кира, которой стоило только выйти из дому на свет божий, как на неё тут же неведомо откуда сыпались огромные камни, порою с футбольный мяч величиной. Поэтому Кира всё больше времени проводила в стенах дома – в своей комнате с игрушками или в подвале с грибами. Бактриан и Дромедар прекрасно знали, что в подвале среди простых грибов обитает и их метафизический отец – Крыса Клоаки, но попасть в подвал они не могли с одной стороны потому, что не имели ключа от массивной двери, с другой – поскольку Папа Гриб сам не позволял к нему спускаться. Горбатые близнецы довольствовались ментальными триалогами между ними и Странным Грибом, которые случались обыкновенно по ночам, пока Михаил Афанасьевич и Кира спали. Иногда Папа Гриб давал братьям поручения: отпугнуть от усадьбы заплутавшего ягодника, разбудить соню-хозяина, поймать в траве жука или, например, всю ночь не спать и прислушиваться к ночной тишине. Но по дому братья ничего не делали и вообще ни к чему не прикасались – предметы не любили их. Вещи так и норовили нанести им урон. В минуты рассеянности и неосторожности братья получали от предметов синяки, шишки и ссадины. Уродство близнецов как бы конфликтовало с предметным миром – тот не любил инородных ему Бактриана и Дромедара с самого детства и старался всячески выжить их из себя; мир тотчас убил бы их, дай ему близнецы такую возможность.
Однажды ночью – они спали в своём гамаке на веранде – Крыса Клоака Странный Гриб пришёл в их сон и показал им, как маленькая Кира спускается из окна своей комнаты по водостоку на землю и убегает к лесу. Затем братья увидели себя, просыпающихся и устремляющихся за нею вдогонку. Они бежали иноходью, быстро и плавно, и настигли бы Киру ещё до редколесья, но та прошмыгнула в невидимый лаз под кучей валежника и скрылась. Им пришлось делать большой крюк, чтобы войти в лес, а затем найти следы маленькой девочки. После этого фора беглянки стала стремительно таять – братья её догоняли.
Старый медвежий капкан был тут с незапамятных времён – о нём не знали ни Михаил Афанасьевич, ни маленькая Кира, ни даже Крыса Клоаки Странный Гриб. Сухая хвоя, мелкие веточки и мхи прекрасно его замаскировали. Проржавевший механизм был потревожен, когда на него ступила лёгкая Кирина ножка, но не сработал – лишь тихо скрипнул и стал надуваться изнутри потенциальной энергией. Предметный мир злорадно потирал ладоши. Дромедар и Бактриан в пылу погони вновь утратили бдительность и наступили в маленький след, и тотчас же капкан сомкнул зубы на ноге Дромедара.
Братья словно попали в иное пространство, смазанное и белёсое. Они растворились в боли Дромедара, которая была столь сильна, что и Бактриан смог прочувствовать её во всей полноте. Они услышали напряжённую тишину, ощутили в ноге густые и мерные удары пульса, увидели синхронные красные струи, они плавали в своей боли, как в вишнёвом киселе, чувствовали электрические вибрации, бегущие по нервным волокнам по направлению к мозгу, они пережили подобие клеточного распада, и всматривались в свою боль, как в диковинную заморскую цацку, разглядывали ткань этой боли, тёплую и колючую, как шерстяной свитер, тело этой боли, холодное и красное, как мёртвый первочеловек, боль съела близнецов и медленно переваривала их в своём шиповатом желудке, а нервный импульс всё бежал вверх по стволу, пока не достиг центра боли в мозгу одного из братьев и тут же фантомно отразился в мозгу другого, и тогда боль размазала их в себе, абсорбировала окончательно, и всё, что они могли воспринимать сузилось вокруг стальных зубьев старого капкана.
Близнецы рухнули с гамака на дощатую веранду, осоловело осмотрелись в предутреннем сером сумраке и в ужасе обхватили ногу Дромедара обеими руками. Боли, как и раны, не было – лишь кошмарный сон, навеянный Папой Грибом. Маленькая фигурка Киры отделилась от тёмной глыбы дома и ринулась к лесу. Не давая себе времени на раздумья, братья устремились за нею вдогонку.