Девочка Корь : История матери Доминика. Часть 1.

Монастырь, где с четырнадцати лет жила Елена, молясь и старея, находился среди дубовых лесов, кишащих зверями и птицами. Постоянно находясь в одиночестве и гармонии, девушка научилась чувствовать окружающий мир… Сидя часами под густыми деревьями, она слушала разговор гнущихся от ветра трав, звон листьев, тишину тумана, и вскоре стала понимать не только тот язык, на котором говорили люди.
Монахиня чувствовала настроение, душу каждого предмета, каждого живого существа, находящего рядом с собой, пусть то были деревья, камни, птицы или дикие лесные животные. Растворяясь душой в небе, она постигала ту конечность бытия, о которой знал окружающий ее мир. Но монахиня была уверена, что смерть существует только для самой смерти, и однажды наступит великое пробуждение. И не умрут камни, не умрут деревья, не умрут летающие над головой птицы. Но мир не знает, не помнит об этом, неся в себе печать неизбежного. И Елена стала проповедовать миру, рассказывать ему о вечности, чтобы исчезла та скрытая гнетущая тоска, то страшное предчувствие, которым наполнена природа даже в мгновения самой светлой радости. В течение четырех лет Елена, едва проснувшись, задолго до начала заутрени, шла к ручью, становилась на колени и говорила о Господе Боге. Часто к ней подлетали птицы или подходили дикие звери, садились рядом с ней и слушали. А она, творя молитвы, видела напротив себя Ангела.
Елена была на редкость грамотной и трудолюбивой девушкой, поэтому она знала много Житий, которые так любила рассказывать настоятельница монастыря – матушка Иоанна. Елена запоминала всё слово в слово, память заменяла ей умение читать.
Однажды, во время утренней молитвы, тлевшая лампада, освещавшая лик Христа в темной церкви с окнами-бойницами, ярко вспыхнула, и Елена решила, что это знак. В тот день ей исполнился 21 год. Дождавшись ночи и прочитав три раза «Отче Наш», Елена обрезала свои длинные чудесные волосы, переоделась в мужское платье и покинула келью, поклявшись отныне не задерживаться в одном городе дольше половины светового дня. И везде, где она ни шла, она проповедовала Слово Божие.
Елена отправилась на Запад, питаясь подаянием и не меняя облачения ни зимой, ни летом. За это время она ни разу не предала свою православную христианскую веру. Но чем дальше она направлялась, тем непривычнее становился язык, на котором говорили окружавшие ее люди. Так, однажды Елена пришла в селение, где она уже не могла выполнить свою миссию, на которую сама себя подвигла.
Тогда она встала на колени и начала жарко молиться, и вскоре услышала шелест, происходящий от тысячи крыльев. Звук был настолько сильный и громкий, что Елена попыталась закрыть уши руками, но это не помогало. Внезапно шум стих, а вместе с ним и звуки всего мира.
В этот момент монахиня почувствовала понимание любого языка, на котором говорило бы человеческое существо. Только проповедница больше не слышала ни людскую речь, ни шум дождя, ни пение соловьев. Елена попыталась что-то сказать, но язык ее онемел, и с тех пор она больше не смогла произнести ни слова. Но глухота и молчание не помешали ей проповедовать.
Язык, которым одарил ее Господь, не был слышен ушами, его воспринимал внутренний взор. Стоило Елене мысленно обратиться к человеку, как он понимал это и внимал. Монахиня слышала все мысли, которые посещали находящихся рядом людей, она плыла в них, как челнок среди волн. Хватая ниточку рассуждения, она разматывала клубочек умозаключений и мечтаний. Елену удивляло то, что она обнаруживала. Мало кто думал о Боге, но при этом мысли о суевериях сетью опутывали небо, кишащее образами, видимыми только ей. Приходя в селение, Елена ходила по домам, где встречала католиков, катаров, альбигойцев… Она опускалась на колени, молилась, глядя на хозяев дома, и ее проповеди яркими картинками мелькали перед их глазами. Луч ее внутреннего света разгонял уродливых химер, селившихся в страшных людских фантазиях. И ни разу Елену не выгнали, не прокляли, ни разу даже не поспорили с ней. Но как бы ни верили ей люди, они так и не могли узнать, что это за религия, о которой Елена проповедует. Монахиня показывала рукой на Восток, в качестве награды брала только корку сухого хлеба и шла дальше.
Слава Елены росла, и постепенно весть о немом проповеднике дошла до ушей одного из каноников из свиты кардинала Оттобуоно Фиески. Бенедитто Гаэтани был в это время по папским делам во Франции. Шел декабрь 1275 года. Елена бродила по деревням в окрестностях Парижа, как всегда одетая в свое мужское платье. Она снова и снова проповедовала, но, прислушиваясь к себе, она вдруг почувствовала неведанную ранее тревогу. Казалось, будто в ее жизни должно что-то произойти, что-то страшное… И вскоре это случилось.
В одной из деревень она повстречала вереницу из богато украшенных экипажей. Елена остановилась на обочине и стала разглядывать их. Монахиню никогда не интересовали мирские богатства, и перед ее глазами все эти лошади, накрытые попоной, всадники в дорогих одеждах, подбитых мехом, показались единым организмом, червем, ползущим по заснеженной дороге. Видение становилось невыносимым, как вдруг его разбила яркая вспышка, видимая только ей.
Один из экипажей остановился, и оттуда вышел смуглый человек с орлиным носом и черными блестящими глазами. Он был каноником, но его внутренняя сила так кипела внутри него, что монахиня замерла, на мгновение разучившись что-либо осознавать. Это был Бенедитто Гаэтани. Он стремительно направился к Елене. Его поток мыслей и чувств, казалось, был настолько четок и мощен, что его мог бы прочесть любой человек, находящийся рядом. А монахиня поняла и подавно. Это была страсть, дикая, глубокая и запретная. Гаэтани не видел в Елене ни женщины, ни мужчины. Он своим непонятным, звериным чутьем понял ее насквозь, выцепив самое притягательное в ее теле и, вспыхнув, возжелал это. Он смутно осознал, что Елена – человек из другого мира, и это только распалило его еще сильней. Он подошел вплотную, крепко схватил ее за руку и прошептал, обжигая своим дыханием:
- Пошли.
Елена не пыталась сопротивляться. Он сломал ее еще секунду назад, когда посмотрел на нее. Быстро и четко он затащил ее в экипаж и крикнул слуге:
- Едем к С.! Потом нагоним остальных.
Елена сидела напротив Бенедитто и смотрела на него как попавшая в силки птица. Каноник почти физически наслаждался ее видом, ее взглядом, но отдаленно при этом чувствовал, что его как будто накрыло, ибо никогда он не испытывал таких эмоций.
- Я не знаю, мужчина ты или женщина, — Бенедетто ощущал себя пьяным, хотя не выпил за день ни капли. Ему казалось, он сходит с ума. – Мне плевать кто ты и из какой страны. В любом случае я знаю, что буду с тобой делать. И мне плевать, что ты об этом думаешь.
Экипаж резко остановился, и Гаэтани выволок Елену. Монахиня не сопротивлялась, она чувствовала какое-то странное ощущение неизбежности, злой судьбы, которую никто не в силах уже исправить. «Ангелы падают в бездну, схваченные злыми демонами», — промелькнуло в ее голове. А Бенедитто уже тащил ее в комнату небольшого дома, пахнущего плесенью.
- Вот и всё.
Гаэтани срывал с нее одежду, наслаждаясь ее телом, и, как будто, не понимая его. Елена, утопая в собственном ужасе, видела те картины, что проносились перед глазами Бенедитто. Его страсть, утратив человеческое лицо, превратилась в дыхание огненного зверя. Да и сам клирик превратился для себя в химеру с красными глазами и хвостом с железным наконечником. В его глазах Елена не была женщиной или мужчиной. Бенедетто видел некое существо с идеально гладкой, сверкающей кожей, но абсолютно бесполое, которое хотелось рвать когтями, пока всё вокруг, даже воздух, не станет безупречно красным. Страсть граничила с жаждой убийства ради еще большего наслаждения недоступной плотью. Бенедитто перестал себя контролировать, он только видел перед собой черно-алые кружащиеся разводы. И в момент наивысшего наслаждения Гаэтани вцепился зубами в ее тело, так сильно, что почувствовал вкус крови. Елена не могла кричать, она застыла, измученная болью, не в силах ни оттолкнуть своего мучителя, ни ударить его.
Когда наконец-то силы Гаэтани иссякли, и к нему вернулось его природное самообладание, он увидел перед собой расцарапанную, растрепанную бледную некрасивую женщину. Она дрожала, не в силах даже заплакать. Гаэтани замер, ужаснувшись собственным поступком. Он встал, но голова его закружилась, и он оперся о стену. Бенедитто хотел что-то сказать, и не мог. Горло пересохло, липкий пот покрыл тело. Канонику стало холодно, тревожно, хотелось высказаться, оправдаться, объяснить.
- Кто ты? – спросил он монахиню, боясь взглянуть в ее сторону. – Я не знаю, что это было, прости, я не хотел. Я не такой как ты думаешь.
Гаэтани смотрел куда-то в пол, не поднимая глаз. Ему было ужасно стыдно, тяжесть страшного греха навалилась на него. Он впервые изнасиловал женщину.
Елена лежала и смотрела внутрь себя. Она чувствовала Гаэтани, и ей вдруг стало его жалко. Что-то ей подсказывало, что весь ужас, произошедший в этом доме, хоть и был спонтанным, не был случайностью, и свершившееся зло еще не скоро окупится ее обидчиком.
Воздух в комнате был душным и мертвым, а за окном шел снег.