Валерий Морозов : МАТЕРИНСКИЙ КАПИТАЛ

МАТЕРИНСКИЙ КАПИТАЛ
Замуж за этого чмошника Жору, как выяснилось, Галка вышла совершенно зря.
Теперь, на пороге своего тридцатилетия, она понимала это совершенно отчётливо.
Непутёвый мужик не умел абсолютно ничего.
Ума особого не имел. Образования, соответственно, тоже.
Денег в семью не нёс — говорил, негде взять. Разворовали, дескать, страну алчные олигархи, простым работягам ничего не осталось. Хрен вам, дескать, простые работяги.
По дому делать тоже ничего не желал. Говорил, не для того он женился, чтобы самому себе борщи варить, да рубашки стирать. Галя не спорила. Ей проще было сделать всю работу по дому, чем слушать недовольное Жорино нытьё.
Впрочем, мужскую работу, такую, как прибивание полок и замена лампочек, выполнять не отказывался. Обещал сделать, вот только отдохнуть нужно немного.
Но дальше обещаний дело не шло.
В итоге Галя сама прибивала полки и меняла лампочки.
И ломалась на двух работах, не считая мытья полов в подъезде, чтобы хоть как-то прокормить семью.
А потом бегала по магазинам, торговалась на рынках, и тащила домой неподъёмные сумки.
Жора воспринимал это как должное.
Работал охранником на складе, сутки через трое.
Возвращаясь с работы домой, хватался за пульт и валился на диван перед телевизором.
Потом ел то, что приготовила едва передвигающая от усталости ноги Галя.
Следующие трое суток опять же проводил перед телевизором, курсируя между диваном, кухней и туалетом. Время от времени, впрочем, выходил курить на лестницу.
А в последнее время взялся ещё и выпивать.

Когда-то, давным-давно, Галя была в него влюблена. Думала, всё будет, как у людей. Родится ребёнок, и заживут они счастливо.
Ребёнок-то родился, но вот счастья у молодожёнов, к сожалению, не вышло.
Хотя начиналось всё вроде бы хорошо.
Во всяком случае, неплохо.
Гале в наследство от бабушки досталась небольшая квартирка — скромная, совершенно непрезентабельная, постройки хрущёвских времён, “двушка”.
Но, какой бы непрезентабельной она ни была, а всё же это было своё жильё.
Туда-то они и въехали после свадьбы.
Туда же год спустя привезли новорожденного.
Казалось бы — живи, да радуйся. Квартира есть, ребёнок — тоже. А что ещё нужно молодой семье для полного, безоговорочного счастья? Пожалуй что, ничего.
Ан нет. Не тут-то было!
Проведя несколько бессонных ночей (у ребёнка лезли зубки, и он криком кричал, не давая родителям спать), Жора однажды собрал вещички и ушёл ночевать к матери.
Вскоре, правда, вернулся.
То ли пожилая, мудрая женщина его образумила, то ли сам что-то понял, но ночевал он с тех пор всегда дома. Да и уходить больше никуда не подрывался.
Только стал он после этого случая жутко раздражительным, часто стал срываться по любому, чаще всего совершенно пустяковому, поводу. Срываясь же, грубо кричал на Галю, злобно блестя глазами, и топал ногами, и размахивал руками, и брызгал во все стороны слюной.
Гале было обидно. Она считала, что не заслужила такого к себе отношения.
Постепенно Галя поняла, что супруг попросту не любит Сашку — так они назвали первенца. Тот мешал Жоре предаваться излюбленному занятию — валяться на диване, да пялиться в телевизор.
Впрочем, были в их жизни и относительно счастливые минуты. Например, когда они на масленицу, подкинув Сашку бабушке, ходили гулять в парк.
Глотнувший пивка Жора шутил, правда, совсем не смешно, и смеялся своим шуткам, и прокатил Галю на карусели, и даже купил ей какой-то копеечный сувенир.
Но эти минуты были так редки…
К тому же Сашка-то был у родителей.
Подруги советовали Гале:
- Да разведись ты с этим обмылком! Ты ж взгляни на него — ни кожи, ни рожи! И где только такое счастье откопала, на какой помойке нашла! Да на него ж без слёз не взглянешь! Разводись, Галка, не будь дурой. Не то заездит он тебя!
Но Галя всё терпела и не разводилась — не хотелось оставлять ребёнка безотцовщиной. Уж лучше такой отец, чем вообще никакого — так рассуждала терпеливая Галя.
Так проходили годы…

И теперь Галя уже и не знала, правильно ли она поступила тогда, не послушавшись подруг.
Но вот однажды Жора пришёл с работы в неожиданно приподнятом настроении. Не раздеваясь, прошёл на кухню, где Галя готовила обед на несколько дней вперёд — суп-рассольник и макароны с курицей, и бросил на стол газету:
- Всё, Галюха, кончилась нищета. Если сейчас подсуетиться, скоро нам бабки привалят.
Галя, привыкшая видеть мужа недовольно бурчащим, испуганно уткнулась в плиту, с удвоенным рвением продолжая готовить. Ничего хорошего от мужа она давно уже не ждала.
Тот, между тем, не обращая на Галину реакцию никакого внимания, радостно продолжал:
- Триста косых, считай, в кармане, Галка! Президентский указ вышел — за второго ребёнка триста штук дают. А у нас один-то как раз уже есть! Ща второго по-быстрому заделаем, и всё! Раскошеливайся, правительство! Эх, и заживём!
И он, не в силах сдержать рвущегося наружу радостного волнения, побежал на лестницу курить.
Оставшись на кухне одна, Галя недоверчиво взяла в руки газету. Разве может такое быть, чтоб за ребёнка давали деньги? Это ж не вещь, не предмет, а живое существо, хоть на первых порах и неразумное. Это ж надо такое удумать — деньги за ребёнка!
Но, прочитав статью, всё поняла.
Правительство, обеспокоившись снижением рождаемости, решило исправить ситуацию таким вот, прямо скажем, несколько странноватым способом.
Но получить обещанную сумму можно было лишь по прошествии трёх лет после родов.
И не на руки.
И потратить можно было лишь в трёх случаях: на жильё, на образование, либо прибавить к пенсии.
Да и вообще, Галя твёрдо была убеждена, что детей нужно рожать по любви.
А не ради каких-то там денег.
Всё это она и попыталась втолковать растерявшему остатки рассудка Жоре, когда тот, накурившись, привычно плюхнулся за обеденный стол в ожидании ужина, но куда там!
Обезумевшему мужику словно шлея под хвост попала — делаем второго ребёнка, и точка!
Против обыкновения, он даже не стал падать на диван перед телевизором, и весь вечер растолковывал Гале, как это было бы здорово — получить материнский капитал.
Едва улегшись в постель, он зашарил липкими руками по Галиному телу, и, неприятно щекоча, стал шептать ей в самое ухо:
- Слышь, Галка, получим денежки, по-другому жить станем.
Затем захватил в горсть её грудь и стал сжимать, словно кусок теста, неприятно и больно.
Потом неловко, как-то неуклюже взгромоздился на неё, и всё продолжал шептать:
- Триста кусков, Галя, триста кусков!
Галя лежала под ним, как бесчувственная кукла, и неотрывно смотрела в потолок. Потолок ритмично покачивался: туда-сюда, туда-сюда. Это Жора вбивал себя в Галино беззащитное тело.
Из глаз её неожиданно хлынули горькие слёзы. Она, вздрагивая, зашлась в беззвучном плаче.
Почему-то ей не хотелось, чтобы Жора видел сейчас эти слёзы, поэтому она вывернула шею и уткнулась лицом в подушку, что есть мочи сжав её зубами.
Жора же, по-своему истолковав её движение, ускорил темп и пробормотал:
- Щас, Галка, щас!
После чего дёрнулся всем телом, на секунду затих, а потом, отдуваясь, скатился с Гали, отвернулся и захрапел.
Галя полежала несколько секунд, глядя в потолок. Затем вытерла слёзы, тихонько встала, накинула халатик и побрела по квартире, осторожно ступая, стараясь не разбудить сына, спавшего в другой комнате. По ногам её потекла тёплая, густая жидкость.
По дороге она заглянула в небольшую кухоньку их старенькой “хрущёвки”.
Там, в нише, выдолбленной под подоконником, где даже летом, в самый жаркий июльский зной, было прохладно, почти как в холодильнике, а зимой, так и вовсе холодно, в маленьком шкафчике, слева от грубо сколоченного деревянного решётчатого ящика с картошкой и луком, хранилась аптечка с лекарствами.
Галя на секунду задумалась, затем решительно, в несколько шагов пересекла маленькое помещение и присела на корточки перед нишей (при этом остатки всё ещё находившегося в ней Жориного семени окончательно вытекли), открыла шкафчик, порылась в аптечке, и в руках у неё оказалась пачка снотворного. Галя с сомнением посмотрела на неё.
В это время в своей комнатке заворочался Сашка, что-то забормотал во сне, зачмокал губками. Поворочался ещё немного, видимо, устраиваясь поудобнее, и затих.
Галя медленно, словно во сне, перевела взгляд с таблеток на стену, после чего опять посмотрела на таблетки.
Затем, слегка обернувшись, покосилась на полуоткрытую кухонную дверь.
После чего осторожно, словно боясь обжечься, вернула снотворное на место.
Подумав немного, горестно вздохнула, снова порывшись в аптечке, извлекла оттуда спринцовку, и тихонько, боясь разбудить спящих мужа и сына, отправилась в ванную.