дервиш махмуд : Suburban jazz

Зотов, мужик с помятым, но интеллигентным лицом (такое лицо было у актёра советского кино Георгия Буркова), стоял в сторонке и спокойно курил сигарету, дожидаясь, пока основной поток пассажиров зальётся в вагон электрички. Пассажиры были кипешные, негабаритные и отвратительно одеты – типичные континентальные дачники. Зотов сравнил их мысленно с муравьями, но тут же признал собственное сравнение ошибочным, ибо в действиях общественных насекомых всегда присутствует системообразующая сила коллективного разума, а здесь был каждый сам за себя, в крайнем случае, за свою семейную ячейку. Мест было много, а пассажиров – не очень (был сугубо будний день; среда, полагаю), но они всё равно торопились, толкали друг друга локтями и ругались по матушке, вели себя, в общем, как вздрюченный электрическим током скот, желая попасть – не куда-то там в эмпиреи, в царство божие – всего-то на свои жалкие дачные участки с покосившимися от паводков халупками. Сама жизнь, так вот нудно и тяжело протекая и дойдя до определённой точки, выработала в их мозгах сей убогий поведенческий стереотип. Безликая масса государственного человеческого компоста априори предполагала худшее: что не хватит, что отберут, что уедут без них, что ссадят на первой станции, что всё будет плохо. И они, что самое смешное, были правы.
Бедный мой народ, иронически подумал Зотов, и добавил вслух, не сдержавшись: вот уроды! Платформа очистилась. Он не спеша поднялся в вагон по металлической лесенке и постоял немного в тамбуре. Сделав последний затяг, он выкинул окурок на перрон, запоздало поморщившись от осознания недостойности свово поступка, и отодвинул металлическую дверь.
Ну вот, всем хватило сидячих мест, даже осталось. Зотов привычно окинул вагон на предмет посторонних субъектов – за долгие годы своей не совсем обычной деятельности у него появились определённые навыки – и сел на пустую лавку. Придвинулся к окну. Поставил рюкзачок рядом, оградив личное пространство. Вагончик тронулся, мир в окне задрожал и пошёл убегать. Проплыла мимо простейшая, как амёба, собственно станция, потом – местная достопримечательность: старинная пожарная башня вся из крупного красного кирпича (знаменитая ещё и тем, что в смутные времена власть исполняла там свои смертные приговоры – неугодный люд вешали, расстреливали, лишали бошек; всежрущий Молох развлекался в своём формате, как умел), за ней – угольные кучи (с вершины одной из них малолетние ублюдки местного разлива обстреляли окна состава овощной гнилью; помидорная мякоть красиво текла по стеклу, повинуясь закону), затем сторожевые будочки… Мирок ускорился и заспешил от пассажиров прочь, в солипсическое ничто, всхлипывая и ухая.

Раз уж время поездки нужно каким-то образом проводить, Фёдор Зотов любил смотреть в окно электрички. Особенно на пограничные между природой и цивилизацией места, пространства антропологической нежити – так называемые промзоны. Он обожал эту особую страну до крайности, до дрожи в солнечном сплетении. Вот и сейчас с внутренней улыбкой он наблюдал, как сменяют друг друга завершённые, замкнутые сами на себе, как решённые инопланетянами головоломки, пейзажи. И всё пропитано сладчайшей тоской, напоминающей о смерти, или о вечности, или об обратной стороне всего на свете. Светлая, жуткая в своей опустошающей ясности тоска!
Лето было на излёте. В открытое окно электрички врывался воздух, пахнущий костром. Зотов благодарно впитывал в себя истину этого мира.
Полуразрушенный завод с выдыхающей плотный дым трубой и окружившими её зданиями, покрытыми чёрной копотью, как адским загаром.
Стальные конструкции неясного назначения, с подвесными мостиками, арками и перекрытиями. Что это – цирковые снаряды для инфернальных акробатов?
Кладбище монструозного вида фабричных станков. Что производили на этом оборудовании? Боеголовки? Лопаты? Инвалидные костыли?
Всё здесь как бы поделено на не связанные друг с другом разнородные сегменты с собственными внутренними законами, и всё здесь полумертво и полуживо. Зотов отмечал, как знаки рока, каждое, довольно редкое, присутствие в зонах человеческих существ, больных и странных, не подлежащих социальной идентификации. Вон старик в шляпе, при галстуке и с грязным мешком за плечами. Что в мешке? Куда он идёт, что ищет? Вон баба в фуфайке промелькнула за кирпичным домом без окон, у бабы в руке то ли мясорубка, то ли орудие убийства, баба то ли танцует, то ли бьётся в истерике. Вот мужики сидят вокруг испаряющей желтоватый туман ямы. Что там, в яме? Кто все эти люди? Зотов не то чтобы очень хотел ответов. Ведь можно было, задавшись целью, углубиться вдоль рельсов пешком, преодолеть многочисленные посты и заборы, выяснить, спросить, рискуя быть битым или даже ухайдоканным наглушняк (мы всё равно этой проигранной жизенью ни капелюшечки не дорожим!), но пусть лучше всё будет как есть: загадочно и неразрешимо. Тем паче, у нас на сегодня есть кой-какие другие планы.
Промышленные зоны закончились, начался лес. Сначала чахлый, прерываемый загаженными оврагами и вытоптанными мутантами полями, а потом полноценный, наливной, жирный и раскудрявый. Зотов ощутил прилив воодушевления. Лес был для него родным домом. Он провёл в лесу довольно внушительную часть своего существования, и хорошо знал, как там, внутри, себя вести, чтобы не выпадать из контекста, быть частью пейзажа, а не мутным посторонним пятном.
Начались остановки. Пассажиры выходили, зело шумные и неосторожные. Одна старуха чуть не зацепила Зотова пустым ведром, в миллиметре прошёл металлический снаряд, как по критической планетарной орбите. Двери открывались и закрывались. Зотов с независимым видом глядел в окно, следя за зазубренной строем деревьев линией горизонта. Электричка неслась вперёд, без труда обгоняя тучки.
Но вот и нужная станция. На этот раз не так далеко. Надпись на деревянном стенде: «Дубрава». Он вышел после других на платформу, огляделся и зашагал небыстро к лесу, мимо дачного посёлка, мимо маленького магазинчика, в котором ему не нужно было абсолютно ни-че-го. Он уходил он призраков цивилизации в свою личную освобождённую сторону.
Из-за тучи выкатилось жёлтое колесо, и тень Зотова длинной загогулиной протянулась по ржаво-зелёной августовской мураве. Он вошёл под сень деревьев, снял рюкзак и глянул окрест – не пасёт ли его какая-нибудь гнида. Двуногих по близости не наблюдалось. Зотов извлёк из рюкзачка свой верный портативный нетбук со встроенным навигатором. Надо было свериться с последними показаниями и отследить ночные передвижения Червяка. Зотов ввёл данные и посмотрел на экранчик.
-Ага,- сказал себе он,- недалеко, родимый, ушёл.
И зашагал по тропинке. Лес был полон звуков. Пели дрозды, кричали вороны и сороки, стрекотали кузнечики. В нужном месте тропики он сошёл вправо и двинулся по прямой на запад, как указал навигатор. Он брёл через дикий лес час или чуть больше, проламываясь, если было нужно, через кусты, переползая через балки и взбираясь на холмики, постоянно сверяясь с маршрутом по GPRS, и вышел на поляну. На поляне стоял, улыбаясь, удобный сухой пенёк, и Зотов, вытерев лицо рукавом бушлата, сел на него, сняв рюкзак и аккуратно поставив рядом. В действиях его чувствовалась профессиональная деловитость. Ещё такие повадки бывают у людей, рано оставшихся без родителей и сызмальства привыкших к чистоплотному самостоятельному бытию. Зотов посидел, потянулся телом и произнёс, глядя в синеву:
-Эх, хорошо-то как, милые вы мои!
Денёк был и вправду прекрасный. Утром ещё таки-да, было довольно пасмурно, а сейчас распогодилось и стало тепло и ясно, как в среднестатистическом раю. В такой день и умирать не страшно. Ветерок шевелил клёны и дубки. Зотов достал из рюкзака свёрток с припасами и бутылку водки. Расстелил на травке газету и стал аккуратно выкладывать продукты на этот импровизированный стол. Разложил огурчики малосольные, свежие помидоры, зелёный лук, укропчик, петрушечку и листья салата, варёные яйца, незамкнутый круг копчёной колбасы, куриный окорочок домашней обжарки с хрустящей корочкой. Нарезал свежайший, ещё даже тёплый хлеб, покромсал на маленькие тонкие кусочки шмат пахучего сала. Открыл баночку кабачковой икры. Перед командировками в природу он нарочно не завтракал дома, нагуливал хороший аппетит. Он открыл бутылку и налил себе в маленький пятидесятиграммовый стаканчик.
-Ну, за благополучный исход,- сказал он тост и выпил.
Стал с наслаждением, никуда не спеша, вкушать здоровую домашнюю пищу. Наливал и закусывал, хрустел огурчиками и луком, отгрызал от куриной ножки, намазывал ножичком икорку на хлеб, наслаждался, одним словом.

Прикончив полбутылки, Зотов решил прерваться на перекур. Тем более назначенный час приближался. Зотов закурил и с кайфом пустил вверх струю дыма…
Из кустов жимолости вышла на поляну женщина лет тридцати. В джинсах, в лёгкой белой курточке. С аккуратной причёской, симпатичным, несколько порочным лицом. Женщина курила длинную дамскую сигарету, которую, впрочем, тут же бросила в траву и затоптала кроссовкой. Зотов внутренне подобрался, ожидая нужных слов. За долгое время практики он так и не научился угадывать с точностью ни пол, ни возраст очередных добровольцев. Да это, наверное, было и вовсе невозможно и уж во всяком случае – ни к чему. Его миссия заключалась совсем в другом. Профессор Григорович, он же Верховный Адепт, находит жертв, творя свои дела там, за сценой. Зотова это не касается. Зотов должен провожать добровольцев, куда следует, и делать это с максимальной эффективностью.
Женщина сделала несколько неуверенных шагов вперёд, чуть не споткнулась и, покусывая губы и глядя Зотову прямо в глаза, задышала, раздувая ноздри. Она была взволнована, будто до последнего момента не верила, что всё то, о чём ей неоднократно говорили в теории, произойдёт на самом деле.
-По велению сердца и по воле Олгоя-Хорхоя,- произнесла женщина,- я пришла сюда в здравом рассудке и это… в твёрдой памяти…. Или как там…- произнесла, запинаясь, жертва.
-Проводник приветствует тебя, сестрица,- ответил, следуя регламенту, Зотов. Имя Червя было произнесено, остальные слова роли не играли.
-Здравствуйте,- чуть склонила голову женщина и дальше говорила уже другим, обыденным голосом,- вы и есть этот самый загадочный и жуткий Проводник в верхний мир?
-А то ж,- ответил Зотов,- Фёдор меня зовут. А вас?
-Регина. Это имя такое.
-Ну я понял. Хорошее имя.
-Вот, возьмите передатчик,- она достала из кармана и сунула в руку Зотова прибор, с помощью которого нашла эту поляну.- Погодка-то какая стоит, а? В лесу грибов полно, а собирать некогда. Да и незачем теперь-то, да? я дура, да? вы ведь думаете, я дура, что согласилась на эту авантюру?- бойко прощебетала женщина.
-Ничего такого я не думаю. Я верю нашему Верховному Адепту. -Зотов действительно не думал. Наоборот, он испытывал к своим клиентам нечто вроде уважения и считал их в некотором роде избранными людьми, способными, по-крайней мере, к какому-никакому, но всё ж поступку.
-Да и ладно, если даже думаете. А вот вы многих же проводили уже туда – в бессмертие, хихи, видели всё собственными глазами. Страшно им было или нет, больно? Скажите, это больно?- продолжала трындеть мадам Регина.
Зотов в своей практике уже не раз сталкивался с такими словоохотливыми истерического типа бабами. Их приводила в пасть к Червю либо несчастная любовь, либо потеря близкого человека. Верили ли они в действительности в обещанную профессором потустороннюю вечность? И да, и нет. Зотов давно оставил в прошлом поиски настоящих мотивов своих жертв. Кто их, людишек, разберёт? К тридцати и более годам в их мозгах накапливается столько ненужного взрывоопасного хлама, что удивительно, как они все подряд не содержатся в психушках или не кончают собой. Роботы с непоправимым сбоем в программе. Зотов не особо любил людей и совсем не верил в будущее проекта под названием «человечество». Идейка эта изначально-то была так себе, а в нынешнее время и вовсе разжижилась до никчемного поносного состояния…
Однако с подписавшимися на добровольную ритуальную смерть надо вести себя осторожно.
-Боли не бывает. Это уж моя забота,- проговорил он уверенно.- А страх…. Страх можно приглушить. Кстати, вот у меня есть водка. Хотите?
-Хочу!- с неожиданным энтузиазмом отозвалась Регина. –Я люблю это дело. Любила, точнее…я ведь, когда Васятка-то погиб, несколько лет прям запоем пила, хихихи, пока профессора не встретила. Он ведь меня спас, глаза мне открыл, из болота вытащил! Теперь-то я знаю всю правду!
У Григоровича к каждому адепту существовал свой индивидуальный подход. Зотов старался не вдаваться в подробности этих дел по промыванию мозга. Он налил ей, дал закусить огурчиком. А сам в это время проверил за поясом свой верный нож, покоящийся пока в ножнах. Регина присела, поставила стаканчик на землю, и хотела было, судя по вдоху, снова начать балаболить, но в это момент Зотов, который в последнее время перестал любить душеспасительные предварительные беседы, ловко вынул оружие и, не останавливая движения руки, разрезал женщине горло. Всю эту операцию он проделал, так и не встав с пенька. Регина забулькала этим вторым страшным ртом и упала на спину. Подёргалась и затихла. Глаза её остекленели. «Пиздец»,- прошептал спокойненько Зотов. Он был профи – мучения жертвы длились очень недолго. Он наклонился над телом, отрезал от головы левое ухо с серьгой и, положив его в полиэтиленовый пакет – для отчёта Григоровичу, ушёл за кусты, где затаился в ожидании прибытия.
Лес жил своей жизнью. Листья безмятежно шелестели на ветру. Вдруг по поляне по направлению к мёртвому телу поползла борозда, как от огромного крота. Но то был совсем не крот. Рядом с головой убитой женщины из почвы появилось (брезгливо – как показалось Зотову – отбросив в сторону дёрн), огромное остроконечное змеевидное тело.
Это был ярко синий Червяк Олгой-Хорхой, подземное чудище, адская тварь. И хотя к виду монстра Зотов за годы работы уже привык, его кожа покрылась противными мурашками, а голова наполнилось болезненной звенящей пустотой. Что-то гипнотическое было в самом виде пришельца, что-то такое, что не позволяло ни отвести от жуткой мясистой туши взгляда, ни сделать любого другого движения. Находясь от существа на довольно приличном расстоянии, Зотов всё же чувствовал исходящий от того химический, ядовитый запах. Червь, изогнувшись вопросительным знаком, поднялся над трупом. Пятилепестковая пасть открылась, плавно двинулась вниз и вобрала в себя голову женщины. Червь с отвратительным присвистыванием высасывал самое вкусное – мозги. Утолив первоначальный голод, он застыл минут на пять, превратившись в корявое изваяние, а затем подхватил и стал заглатывать добычу уже целиком, сокращаясь телом, проталкивая еду внутрь пищевода. «Нет тела – нет дела»,- произнёс про себя Зотов. Ещё один житель мегаполиса будет числиться теперь навечно пропавшим без вести.

Справившись, Червяк удовлетворённо затанцевал, лоснящийся. Танец длился довольно долго, отдаваясь в теле Зотова неприятной физиологической нервозностью и ломотой. Солнцу, казалось, было западло освещать эту блестящую нездоровой синевой пакость, и оно скрылось за облачком. Напоследок Червь, как обычно, оглянулся на притаившегося в кустах Зотова – по крайней-мере так тому каждый раз казалось, что Олгой-Хорхой, не имея в сущности глаз, в последний момент обязательно оглядывается на него, Проводника, как бы подтверждая наличие соглашения и ставя печать на их договоре о долгосрочном сотрудничестве. Сделав кольцевидный изгиб, будто сообщив миру заключительное послание, Олгой-Хорхой скрылся в матушке-земле.
Зотов подошёл к ритуальному месту, достал из кармана бушлата респиратор и надел его, дабы не вдыхать предположительно губительные испарения. Вынул из рюкзака специальный контейнер и стал собирать маленькой лопаткой с травы и почвы налипшую на них синюю слизь. Это была плата Червя за принесённую ему жертву. Червь был гурман, и его интересовали только свежеубитые существа. Падаль и живых он не трогал. Что делал профессор Григорович с собранной слизью, Зотов не знал. Возможно, она нелегально продавалась куда-нибудь за границу, бог знает кому, а может, всё это и вправду было элементами некоего таинственного культа. Зотову платили не за любопытство, а за молчаливое исполнение. Профессор, помнится, говорил, что когда-то Черви обитали на территории Монголии и Китая, о чём свидетельствовали некоторые эзотерические мифы и легенды узкоглазых народов, но наступление цивилизации, техногенное воздействие на почву и вообще – суета, которую черви на дух не переносили, почти уничтожили популяцию и согнали единичных представителей сюда, в холодную Сибирь. Возможно даже, что этот синий красавец был последним из выживших, самый главный. Каким образом Григорович узнал обо всё этом, как он отыскал Червя и вступил с ним в договор, Зотова не интересовало. Что представляет собой слизь, он тоже никогда не пытался выяснить – себе дороже. И о том, что вообще, к собачьим чертям, здесь происходит – он не имел понятия. Этот мир – довольно безумное место. А у Зотова редкая специальность – Проводник в верхний мир. Он любил свою работу.

Зотов собрал всю слизь. Дело было сделано. Он сел на пенёк, быстро, прямо из бутыля, допил остатки водки, завернул недоеденные припасы в бумагу и зарыл в землю. Положил в рюкзак контейнер со слизью и всё своё оборудование. Вздохнул и пошёл прочь с поляны. Солнце вышло из-за облака и светило ему прямо в лицо. Зотов щурился и улыбался. В голове его звучал вечнозелёный джаз.