Ярь-медянка : Капкан

— Ну же, Марко, скажи. Убудет с тебя, что ли?
Он стоял перед стойкой, но, казалось, еще немного, и грозил через нее перевалиться.
Солнце сквозь окна светило на два пустых стола, и видно было, как над теми кружат мухи. Жирные, как всегда в это время года. Но сейчас кроме меня и Кери Януварии здесь не было никого, и кружили они зря.
Он так и не сводил с меня помутневших от жары глаз.
- Где это было?
За мутью во взгляде Кери стояло и кое-что еще. Он затянулся сигаретой, и дым поплыл между нами. Янувария был единственным в городе, кто курил сигареты вместо самокруток, и даже пахли они по-другому. Но Кери нравилось, настолько, что он даже мотался ради них в такую чертову даль, как Нарвик.
- Далеко. Так сразу и не объяснишь.
Я поставил перед ним виски, но он даже не взглянул.
- Ты попробуй, Марко, а я послушаю. Все равно ведь тебе сейчас делать нечего.
Тут он был прав. Стоял полдень, и с тех самых пор, как Кери зашел, на улице не показалось ни души. Ни одной завалящей душонки. Только белели под солнцем доски ссохшихся настилов, кое-где совсем щербатых: последний раз их меняли перед закрытием карьера, и я начинал подозревать, что не сменят уже никогда.
Что ж, нельзя отказать, когда тебя так просят.
- Дорогу к горам знаешь? – спросил я.
Янувария кивнул.
– Вот там, где она к Красному Пику поворачивает, сходишь с нее и идешь дальше наверх. До середины склона или вроде того. Только тропу я и тогда с трудом нашел, а теперь даже пытаться бы не стал.
Кери дернулся, будто хотел что-то спросить, но в итоге только снова закурил. Хотя, кажется, я знал, что его заинтересовало.
- Вот там, этой тропой, я шел дальше на север. До самого соленого озера.
Пепел с сигареты Кери упал на стойку, а я взял тряпку и стер его. Янувария следил за каждым моим движением. Такой тощий, будто жравшая его мозг лихорадка добралась уже и до крови.
- Ну а дальше, дальше-то куда? – не удержался он.
Я пожал плечами и отошел, чтобы положить тряпку в таз, но все это время знал, что он смотрит на меня. Средний сын начальника карьера, Кери Янувария, который уехал отсюда вместе отцом, но теперь вернулся. Янувария, который годился в сыновья и мне. Но у меня не было сыновей, а дочь сбежала с разъездным торговцем, который был еще младше Кери.
Он взял стакан, но пить так и не стал. И было в этом тоже кое-что тревожное, потому что на весь месяц, что он провел здесь, виски заменило ему воду. Но Янувария пил не так, как пьют ради веселья, и не так, как когда уже не могут не пить. Влечение к алкоголю досталось ему от отца, а у того была не только эта тяга.
- Почему ты вернулся, Кери? – заглянул я ему в глаза.
Его пальцы сжались на стакане, а потом Кери поставил тот и крепче запахнул куртку. Такую узкую, будто и не на него шилась. Но я знал, что именно такие сейчас носит молодежь в городах. Когда он приехал, кроме куртки был еще серебряный браслет, но его я давно уже не видел — с тех самых пор, как Кери в последний раз привез себе сигареты.
- Как твоя учеба? Ты ведь не закончил?
Он тряхнул давно не стриженой головой и промолчал. А потом снова поднял взгляд и посмотрел на меня в упор.
- Там, у соленого озера. Куда ты пошел дальше?
Но я молчал, и тогда он прибегнул к последнему средству.
- Я же не собираюсь идти туда, Марко.
Все то время, что Янувария стоял передо мной, я знал, что его отец объявил себя банкротом, пытался скрыться и теперь мертв. Но я видел руки Кери – нервные руки мошенника, а не скорбца, и даже здесь мы понимали, что долговые псы не оставили бы его в покое, если бы у него оставалось хоть что-то. Но только тогда, когда Кери, и глазом не моргнув, солгал, я все-таки сказал ему, где видел вход в тайник старого Даллоу.
А потом Янувария ушел, а виски его так и осталось стоять. Но, хоть он и сказал, что еще вернется за ним, не вернулся ни в тот день, ни на следующий. Как не вернулся ни за чем из своих вещей в гостинице. Стояла суббота, и закат уже горел за Красным Пиком, когда я запер за последним посетителем дверь, и вышел через черный ход. И пока я шел долгой дорогой к соленому озеру, я вспоминал.
Старого скобянщика Даллоу, падчерицу его Анну и дом, в котором он ее уморил, — так же, как уморил до того ее мать. Жадного скобянщика Даллоу, который взял себе в жены женщину из племени чавени, которой иначе пришлось бы расплатиться за свой позор, но которая в итоге заплатила куда больше. И то, как ее народ отомстил ему одной из зимних ночей.
Сухая трава у подножия гор качалась под ветром — целое море сухой травы — и где-то в ней чернели еще уголья той мастерской, которую Чезмо Даллоу построил для себя и где вместе со всей своею семьею жил. Но, хотя в доме его не нашлось бы корки для нищего в церковный день, Чезмо стал богат еще до того, как пришел в наши края. Потому что кроме замков и петель он умел ковать еще и капканы.
Дикие собаки завыли в траве, когда я начал подниматься по тропе. Но это были трусливые собаки, и ни одна из них не перешла на лай. Не то, что те, которые собрались в то утро вокруг Чезмо.
Их была почти дюжина – оголодавших тварей, которые, наконец, нашли, чем набить себе брюхо, и только когда мы взяли ружья, их удалось согнать. Но даже и тогда они остались невдалеке, надеясь, что им дадут закончить то, что начали до них другие. Потому что вытащили Даллоу в поле не собаки, и содрали с него кожу тоже не они.
Три дня мастерская Чезмо еще стояла, и никто не решался зайти в нее, а потом двое моих друзей ночью пошли и перерыли все вверх дном, но так ничего и не нашли. Ни одной монетки из того богатства, которое, как было всем известно, Даллоу скопил. Но, хотя они и решили тогда, что кто-то успел взять деньги раньше них, только я один знал, что это не так.
Но знал я и то, что Чезмо не оставил бы свой тайник без охраны. И, как оказалось, был я прав.
Горы за соленым озером шли все вверх, но горы эти не были пусты. Когда я двинулся по ним и засветил фонарь, глубокие лазы старых шахт темнели тут и там из-за можжевеловых кустов. Я не остановился ни у одного из них, кроме того, где видел двадцать лет назад скобянщика Даллоу и в котором тот устроил свой тайник.
Закат за Красным Пиком потух, а я поднял перед собой фонарь и протиснулся в шахту. Я пошел по ней вниз, и в левой руке у меня была лопата, а на поясе – моток веревки. А когда шахта уперлась в шурф, я обмотал эту веревку вокруг того перекрытия, вокруг которого обмотана была уже одна, и спустился вниз.
Но еще когда был наверху, я услышал эти звуки. Будто бы один из псов, что выли там, внизу, в полях, оказался отчего-то тут и все скулил. Однако это был не пес, а Кери Янувария, и я нашел его, спустившись, у стены, хотя не думал, что найду так близко.
Подняться обратно он бы не смог все равно. Потому что за ногу его держал десятипудовый капкан — такой же, как те, что таились в песке шахты дальше – а штанина почернела от крови.
Рядом с Кери лежал тугой мешок, и когда я взял его за горловину, мешок тот зазвенел, а Янувария вдруг перестал скулить. Он схватил меня за руку, и по сухим от жара его глазам я увидел, что он меня узнал.
Тогда я отпустил мешок, перехватил удобнее лопату и улыбнулся Кери, чтобы он не слишком-то боялся. А после опустил лопату.