Платон Сумрaq : На взгляд подонка...

НА ВЗГЛЯД ПОДОНКА.

Опустошив колчан, Амур повел нас дальше.
Мы — в метро. На станции «Чеховская».

Амур нетерпеливо ерзает на скамейке и жадно ест майонез, — отхлебывая его непосредственно из ведерка. Извазюкался, — чисто ребенок.
Я и шлюха — смотрим на него выжидательно. С немым укором.
— Ты скажешь, наконец, — не выдерживаю я. — Каких дел у нас по горло? Мы второй день с тобой дурью маемся, а я до сих пор не знаю, чем занимаются призраки, будучи призраками!
Амур кулачком стирает с губ ошметки майонеза и, кивая на шлюху, изрекает:
— Дурью мается она. А ты дело делаешь. И по моему неплохо.
Это уже, ни в какие ворота не лезет!
Крылатая малявка нарывается на грубость.
— Я?! — воплю я.
— Ты, — умиротворяюще констатирует Амур. — Зачем некоторые люди… при жизни столь целеустремленно ищут приключения на свою талантливую голову — и без того одаренную безмерным воображением? Правильно! — майонезный обжора — менторски машет указательным пальчиком, не нуждаясь в ответе. — Чтобы перед смертью — было что вспомнить. А если кто-то не успеет заболеть… каким-нибудь раком… или проказой? А если кому-то… в темном переулке… ткнут под ребро острым ножичком? Или кто-то подавится праздничным тортом? Такая смерть — секундный процесс! Когда уж тут перемалывать косточки нескучно прожитым годам?
— Ответ частично принят, — закругляется призрак. — Но ты что-то не договариваешь. Не верю я в вашу божественную благотворительность… А ты почему молчишь? Тебе плевать на свою призрачность?!
Шлюха безучастно пожимает узкими плечами и отвечает:
— Меня Амурчик просветил. Тогда… в спальне.

Меня, кажется, тоже. Он читает мои мысли. Став призраком, я не прекращаю — это анализировать. Я при жизни столько натворил. Ни в одном романе не поместится… Столько было плохого. И ведь все — все, чем не стоит гордится, я совершал — по доброй воле.
Ума не приложу, откуда на меня снизошла столь пафосная аксиома. Но с семнадцати лет — я безоговорочно верю: оставить различимый след в искусстве — под силу одним подонкам. А я с десяти лет мечтал стать безукоризненным поэтом.
Может, какой-то поп-идол напел. Может, старший товарищ по институту. Может, книжка — не та попалась. Я всегда много и бессистемно читал…
Но с семнадцати лет — я безоговорочно верю: оставить различимый след в искусстве — под силу одним подонкам.
Вообразите, как сложно стать подонком, — если ты вырос в парниковых условиях. В зловещем лоне благополучной семьи. Под всеобъемлющей опекой родителей. Любящих. Неблядствующих. Непьющих. Всемогущих.
После отличной школы — отличный институт. А в нем — сверстники. Самостоятельные. Без комплексов. Самоуверенные. Самодостаточные. Не ровня мне — маменькиному сынку.
И я начал учиться. Не только литературному мастерству.
Я начал учиться — быть подонком.
Правда, в конце концов — я тоже умер. Бесследно. Безвозвратно. Бессмысленно. Как и те, — кто не читал Вольтера, не любил безумно, не топил в унитазе слепых котят.
Или смысл все-таки есть? Но какой?!
Умереть ради подведения жизненных итогов. Неслыханно. Против правил. Непоследовательно.
Нет, Амур что-то недоговаривает. Не зря меня пасет именно он. Этот летающий пизденыш — работает — с любовью. В ней — моя беда. В любви. Иначе — мной занялись бы типичные черти.
А еще — мне константно мерещится, что за мной кто-то наблюдает. С первой минуты моего фантастического перерождения. Мой призрачный рассудок — мне не по душе. Голова кружится. Мысли в ней — неповоротливы. Они путаются, спотыкаются, затаптывают друг друга.
Призрак-параноик! Неплохой способ свести счеты со смертью. Если жизнь — тебя уже обсчитала и пустилась в бега.
Не хочу заговариваться.
Призраки не сходят с ума.
Умереть ради подведения жизненных итогов. Неслыханно. Против правил. Непоследовательно.

Как будто из дневника…
До моей смерти — почти два месяца. Я пьян и обкурен. Я получил отличный заказ. Я ждал его полгода. Я праздную. Пройдет запой, — сяду сочинять. Тысяча СМС о любви. Для бессловесных идиотов, которые не умеют красиво тиражировать свои чувства. Мои заказчики — опять заработают миллионы. Я — два доллара за СМС. Редкая удача.
Так я и живу. Вру про любовь. Десять лет — в чужих песнях и стихах. Восемь лет — в чужих поздравительных открытках. Три года — в чужих СМС… Везде, где платят. Везде, где у меня есть богатенькие знакомцы, которым могут понадобиться мои поэтические услуги. В коммерческих масштабах.
Жаль, врать доводится не часто. Предложения — эпизодичны.
А я — очень плодовитый сводник-невидимка.
Особенно — в области телефонных сообщений.
Мне скорее наплевать. Но порой — приятно ужаснуться. Сколько ж народу я заставил переебать друг дружку, страдать, — если мои слова дали осечку, или стыдливо дрочить, — ожидая ответ на придуманные мной СМС?!
Однажды я послал своей Мире:
«Ангел тайного нежного мира, если вдруг на моем плече — ты б уснула светло и мило, я б не дал пожалеть тебе.»
Мира отреагировала мирно:
«Я подумаю…»

К счастью, так реагируют не все.
Мои жены, например.
Или их мужья.
Но — сперва о женах. О бывших.
Обе — любили меня, как кошки. И развелись.
Их новые мужья — мои богатенькие знакомцы.
Ведь кошкам — не всегда хочется трахаться. Чаще — кошкам хочется есть.
А мне — не по нутру кормить жен. Кормить жен — по нутру моим богатеньким знакомцам.
Правда, я готов с ними дружить.
Мы часто перезваниваемся. Обмениваемся СМС. Я их доверенный фрейдозаменитель.
Однажды я послал своей Мире:
«Ангел тайного нежного мира, если вдруг на моем плече — ты б уснула светло и мило, я б не дал пожалеть тебе.»
Мира отреагировала мирно:
«Я подумаю…»
В противовес Мире, жена №1 была отзывчивее. Она ответила мне цитатой из моего безымянного шлягера:
«Позвони, я сегодня одна. И приди, обними, — я же женщина!»
Отличилась и жена №2:
«Приди ко мне из грешных снов. Не прячь раскаявшихся слов. Ведь, как дитя, любовь — права!»
Тоже моя песня!
Польстили, сучки…
И опять со мной переспали. Обе. Поочередно.
И опять растрепали мужьям. Обе. Одновременно.
А я — опять прослыл умницей. И незаменимым стражем порядка и мира в дорогих мне домах.
Женщины — послушно соврали, что оболгали себя ради ревности.
Мужчины — послушно обманулись, засыпав любимых подарками и моими СМС. Начать я посоветовал — с «ангела тайного нежного мира…»

Так я и живу. Вру про любовь. Потом это вранье продаю.
А как живут те, кто про любовь не врет, — однако, пользуется враньем, купленным у меня?
Неплохой вопрос.
Сочиню еще тысячу, — тогда и посмотрим, что под елкой.
Пока в употреблении у широких масс — уже находятся 7250 моих любострастных СМС.
Неплохая ответственность!

До моей смерти — почти два месяца. Я пьян и обкурен. Я получил отличный заказ. Я ждал его полгода. Я праздную.
Естественно, я в компании. Сколько тут людей, сказать уже сложно. Да и где я, — мне поэтически безразлично. Есть водка, настроение и шлюхи.
Еще есть Мира. Есть любовь. Но это все — в сердце.
Мой праздник стар, как мир. Он — на зло. На зло Мире. На зло депрессии. На зло великому множеству причин, — не дающим мне жить в мире с самим собой.
Шумно, грязно, безлико, без сантиментов.
Я выхожу из туалета. Понос одолел; в еде и выпивке мы были не прихотливы. Надо подмыться: пора кого-нибудь трахнуть.
Ванная комната занята.
Некая особа женского пола блюет в раковину. У нее шикарный вид сзади. И я остаюсь. Помня, что Мира — не такая. Ей претит алкоголь. А мне притягательна чья-то не идентифицированная задница.
Джинсы — на той, что блюет — на пол; колготки с трусами — спущены без сопротивления. Она всего-то предупреждает меня:
— Я не подмывалась…
Может, месячные у человека. Что ж, я не привередлив. Для приличного праздника — сойдет и жопа.

— Тебе не противно?! — спрашивает меня кто-то, кого я уже минут десять наделяю разнообразными женскими лицами.
— Врача вызвать? — осведомляюсь я. У девчонки не прекращаются рвотные спазмы. Вызываемые ими толчки — мне здорово помогают. Ее смуглая, великолепная задница — трахает меня почти автономно. Я расслаблен. Лица желанных женщин деликатно обволакивают мое поэтическое восприятие мира. И Мира рвется наружу.
— Врача вызвать? — повторяю я.
— Кончай молча… Если хочешь. Я пока зубы почищу.
Мира меня достала. Я достаю из кармана сотовый телефон. Нахожу в нем фотку Миры. Я собираюсь на нее кончить…
Выскользнув из чьей-то задницы, — подношу к члену телефон с Мирой…
Ебаная тьма! Мой член в говне. А к его головке — прилипла шкурка от помидора. Девчонка, действительно, не подмывалась.
Эта помидорная шкурка на измазанном в говне члене…
Меня едва не стошнило.
Я уже не хотел кончать. Но — поздно. Сигнал от мозга уже поступил. Санкция о семяизвержении получена. Правда, мой поэтический член оказался более впечатлительным, чем я. И он — не обрызгал спермой справную ляжку незнакомки: он ее дословно заблевал…
Мира снова вышла сухой из воды.
Источенный противоречивыми ощущениями, я мутно взглянул на телефон. Но в нем я увидел не Миру. В говне оргазма, — мои пальцы непроизвольно поменяли фотку. И я недоуменно уставился на лицо абсолютно другой женщины…
Однажды я послал своей Мире:
«Тебе нет дела до запойного поэта, — красивая, чужая, не моя…»
Через час она прислала:
«Ты ошибаешься, дружок! Я всегда с тобой!..»

— Хватит витать в облаках, — одернула меня шлюха. — Мы, в принципе, под землей.
— Кого ждем? — откликаюсь я.
— Амур молчит. Я не в теме.
— Он же спит! Полкило майонеза сожрал, и спит, как человек.
— Не тревожь. Он такой хорошенький… во сне. Хоть сиську вынимай, чтоб пососал. И не подумаешь, что из-за этой малютки — все беды человеческие.
— Как скажешь, дорогая. Мы ничего не теряем. А про сиськи, осторожней. Тебе повезло, что они без плоти и крови. Ты его зубки видала? Откусил бы по самое сердце…
— Ладно поэт, зачем за глаза обсуждать. Трахаться нам с тобой не с руки. Почитай, что ли?.. Как трахаться хочется!
— Со Степой?!
— Почитай про Миру, — взволновалась шлюха. — А я о себе после… Как она от тебя отступилась? Дура! Если б мне… Для меня… Всего одну похожую строчку… Я б твой член изо рта… ни минуты не выпускала…
— Я пока не проверял, стоит ли у призраков… Но еще парочка твоих профессиональных фраз, — и мы отроем истину. Заткнись и слушай…
— Я сейчас, как обыкновенная баба говорю.
Зачем же подалась в проститутки?
Мне вдруг подумалось; в литературе — продажная любовь — избитый штамп. Ее — либо ругают, либо восхваляют. И никакого прозекторского вскрытия блядской души. Никакой ее анатомии. Никакой вивисекции. Им приписывают прописные причины выхода на панель: материальная нужда, враги вынудили… Или, — как у моей спутницы: совесть замучила.
А что вам снится, милые мои бляди? Какие книжки вы читаете? Какую музыку слушаете? О чем думаете, заваривая себе чай? И какого он сорта?
Не все же вы прикатили в столицу — из мифического города «Н»?! Не все же вы — пустышки с проторенной пиздой?! Кто-то из вас, очевидно, — тоже чья-то муза.
Какая ты, муза-проститутка? Какая — ты настоящая? Не из сериалов и дамских романов. Из жизни.
И еще: некоторые светлые головы божатся, что любая профессия — это искусство. Значит, есть и муза проституции? Я бы с ней познакомился…
Опять я про муз? Меня, будто на них замкнуло… Я одержим ими?
Одержимый призрак?!
Когда-то я обозвал Миру своей музой. Так и обращался к ней в СМС: муза, музочка, музонька…

— Ну? — нукнул призрак шлюхи.
Вечно судьба у поэта такая — улаживать радости шлюх. Надеясь склеить свое окостеневшее сердце, — разбитое какой-нибудь воплощенной музой, вроде моей Миры…

Ты скажи, поволокой завешенный
Русый месяц на сини ночной,
Что мне ждать от непонятой женщины?
Рядом с ней — я душевнобольной.

Мне б, мой месяц, не надо так бешено
Нервной рифмой ее забавлять.
Мне б, мой месяц, не надо так сдержанно
Свою ночь с пустотой разбавлять.

Дай мне, месяц, зимы беспорядочной,
Чтоб не видеть, не слышать ее,
Чтобы ветер визжал как припадочный,
Заглушая желанье мое.

Месяц мой, ты прости, что обманывал,
Что легко обойдусь без нее,
Что себя бескорыстьем обкрадывал,
Что не жду, не ревную ее.

Месяц мой, погуби наваждение,
С ним уже не справляюсь я сам.
Разлюбить — это не преступление.
Только как совершить его нам?

Призраки не плачут. Но если б могли, — моя верная шлюха была бы в ударе.
Жаль, меня не трогают ее зримые восторги. Что может тронуть призрака? У призрака за спиной — целая смерть. Как крылья заповедных знаний. Как страх перед не пережитым. Как смысл обретения жизненных ценностей и борьбы за выживание…
Я мертв, — и только теперь начинаю понимать, что, действительно, существую. Существую с еще не осознанной, — но уже столь осязаемой надеждой на допустимую осмысленность своего времяпрепровождения.
Я мертв, бесплотен, нелюбим, — и мертвая шлюха бесслезно рыдает над моими стихами. И мне безразлично, что я заставил содрогнуться ее неведомую, голую душу.
Но сдается, меня уже гложет любопытство, на предмет несколько иной души. Тоже содрогнувшейся. Тоже неведомой. Тоже голой. Моей…

Кто ты, моя бедная душа?! Убывающая тень жизни, — обстоятельно загубленной в канонических грехах? Или — капля пиздатого взрывчатого вещества, способного расколоть космос.
Где ты, моя бедная душа?! Беспутно мотаешься по московскому метро? Или — маринуешься в специальном, призрачном рассоле секретной фабрики по производству новых богов?
Однажды я послал своей Мире:
«Я так скучаю по тебе, — как только грешникам известно: чьи души маются в костре, — а им, безумцам, интересно.»
И был мне ответ:
«Не майся, пожалуйста! Я тоже скучаю! Ты мне нужен живой, милый мой поэт. Твоя муза.»

С этой музой-предательницей, — судьба сводила нас дважды. Мы учились с ней в одной школе. Ее старший брат — был моим лучшим школьным другом. Закончив десять классов, мы с ним разлучились. На десять лет. И с Мирой — тоже. Она ведь младше. На четыре года. Я — ее первая любовь. Она — моя — последняя…
Но об этом я узнал лишь за пару лет до своей смерти. Случайно встретил ее брата в ресторане. Работая по контракту за границей, — он отмечал свой ежегодный приезд в отпуск. Две недели мы с ним прогудели. Потом — его отлет обратно. В аэропорту я встретил Миру.
Она уже любила не меня.
Зато на протяжении следующих шести месяцев — ежедневно — часа по три — требовательно выслушивала, — как люблю ее — я.
Это мне возмездие? За то, что в урочный миг не распознал любви подростка? Что увлекался тогда другими? Или за то, — что десятилетие формировал в себе хладнокровного подонка?
С семнадцати лет — я безоговорочно верю: оставить различимый след в искусстве — под силу одним подонкам.
Безоговорочно поверить в смертельную, сумасшедшую любовь к женщине — я сумел — только в двадцать семь.
Неужели поздно?!

Сперва, — вслед за любовью — явилась смерть. Теперь, — подступает сумасшествие…

Мне надоело подводить итоги. Жизнь — не дала мне достаточно труда для души. При жизни — моя душа всегда играла чужие роли, не заботясь о ее стационарном предназначении. А при жизни — душа не должна метаться по житейским пустякам. Эта задача нашего физического тела. Молекулярной помойки. Сладкозвучной икоты вселенской эволюции. Мне не стоило привлекать к этому душу. И голову в том числе.
Дабы стать нормальным подонком, — надо просто грешить: по-человечески — непроизвольно и сладострастно. Подключишь голову, — и тебе конец. Подключишь душу, — и за тобой придет миниатюрный бог любви. Который жрет ведрами майонез и нянчится с мертвыми шлюхами. И спустит тебя в метро. С неопределенной целью. И — на неопределенный срок…
Однажды я послал своей Мире:
«Как бы птицы нам ни пели, как бы ни мели метели, — только все на свете этом от любви!»
Мира пророчески отшутилась:
«А на том?»