Платон Сумрaq : Не тем временем...

НЕ ТЕМ ВРЕМЕНЕМ.

Дом некроманта медлительно кутался в зябкие, будто изъеденные молью, апрельские сумерки. Все огни погашены. Все двери и окна — распахнуты. Даже парадные ворота сегодня не заперты. Те, что на въезде в усадьбу. Те, что давно забыты. И богом, и гостями.
Единственный слуга — Исайка Грымов — отправлен в Москву. Для подготовки надлежащих похорон хозяина.
Ночь идет. И ей не нужна сутолока людская. Такова воля некроманта. Он единолично раскрашивает свою прощальную ночь. Раскрашивает в цвета первозданного страха. Он единолично ставит крест на своей жизни, — истлевшей в пепле магических бдений.
Яков Вилимович Брюс сидит в своем кабинете. Сидит в идеальной темноте. В узком и неудобном кресле с готической спинкой.
Некогда — могущественнейший человек в империи Петра.
Ныне — могущественнейший некромант на земле.
И сегодня его уже не беспокоит, что Россия благополучно забудет, сколько он для нее сделал. Да и знала ли она когда-нибудь — подноготную правду о его деяниях?
Брюс — потомок шотландских и ирландских королей.
Брюс — открывший для Петра Европу. Еще в годы их безусой юности.
Брюс — вечная темная сторона Петра, которая направляла и следила за каждым шагом великого реформатора.
Это он — Брюс — заставил Петра изнасиловать дремотную и дремучую Россию.
До него — она была неуклюжей и угловатой старой девой.
После него — Россия стала распутной и наглой стервой, что мастерски вила веревки из своих великодержавных соседей.

Но Петра давно нет. Нет и страсти контролировать возмужавшую империю.
Есть лишь клятва. И она — пока не исполнена. Петр. Он взял ее с Брюса. За несколько минут до смерти.
Это к нему — к Брюсу — были обращены конечные слова Петра: «Оставляю все...».
В них — не тайна императорского завещания. В них — напоминание о таинстве воскрешения человеческого…
Сорок дней и ночей тело императора оставалось не погребенным. Сорок дней и ночей — бился Брюс за оживление Петра.
Но тогда — он проиграл. Политика и магия — оказались вещами взаимоисключающими. И повторив на могиле Петра свой невероятный обет, — Брюс на десять лет заперся в своем подмосковном имении Глинки. Где всецело отдался ревнивой власти магии.
Сегодня — пришел черед и Брюса. Три года назад он, наконец, вычислил свою смертельную дату.
Все эти прошедшие десять лет — Брюс упрямо и уверенно балансировал над ужасающей бездной запретных знаний. Но, заигрывая с ближайшим окружением Люцифера, — Брюс преодолел искушение хоть единожды обратиться к нему — напрямую. Не исключено, что Брюс мог бы приструнить и его. Но Брюс предпочел не рисковать ради праздного любопытства.
Брюс был мудрее рядовых колдунов, вроде доктора Фауста. Он никогда не заключал с Люцифером унизительного договора о закладе души.
Лишь перебравшись в Глинки, — он позволил себе слегка поозорничать. Брюс, бывало, скучал. Семьи он лишился. Обилием учеников — пренебрегал. Один Алешка Сотников — любимчик и отрада — останется после него.
А потому Брюс, подобно легендарному Агриппе, как-то призвал к себе в компаньоны высокородного демона Астарота. С позапрошлой весны — это исчадие тьмы повсюду следовало за Брюсом. В образе исполинского, беспородного, лохматого пса.

У Брюса есть ровно два часа. Шестидесятипятилетний некромант жутко нервничает. Будто он — невинный отрок, впервой попавший в бордель и замерший у дверей шлюхи, которую купил для него неведомый доброжелатель.
Брюс силится не произнести вслух преждевременные слова. Это слова, так называемого «крайнего заклятья». Боясь сбиться в урочный миг, — он беспрестанно повторяет их в уме.

Тридцать пять лет назад — Брюс вызвал дух Ивана Грозного. Тогда он только начинал пробовать себя в спиритическом искусстве. И извлекал из небытия — кого ни попадя. Но неслыханная удача с Грозным — застигла его врасплох. Молодой некромант спросил у взбалмошного призрака первое, что пришло в голову.
Путешествуя с Петром по Англии, Брюс познакомился с Исааком Ньютоном. В одной из бесед с ним — он и услышал о загадочной библиотеке кровавого царя. Он также узнал и об ее бесследном исчезновении. Мог ли знать Брюс, что нечаянный мальчишеский вопрос о ней, в конце концов, — приведет его к сердцу величайшей тайны человечества.
В пылу продолжительных спиритических переговоров каверзный дух Грозного лукаво подтвердил, что провокационная ценность его библиотеки заключена всего в нескольких книгах. И самая вожделенная из них — «Чернослов». По преданию — она написана Гермесом Трисмегистом. Основоположником магии. В ней, якобы сокрыты все секреты власти над силами зла, тьмы и хаоса.
Со слов Грозного, книги эти чародейские — достались ему от матери. От царицы Елены Глинской. Которая — получила их в дар от странствующего доктора Фауста, — однажды посетившего Московское царство со своими магическими фокусами. Правда, причину столь крамольной щедрости — непреклонный дух скрыл.
И летом 1700-го года Брюс, действительно, отыскал библиотеку Ивана Грозного. В тайнике под Спасской башней Кремля. «Чернослов» — был в его распоряжении. Всю оставшуюся жизнь — Брюс потратил на то, чтобы среди сотен тысяч магических формул Гермеса Трисмегиста — найти и расшифровать — «крайнее заклятье». Удача настигла его — всего два дня назад. 1331 слово кошмарной тарабарщины. Смертельный рывок надорвавшейся памяти некроманта.

Внезапно вспыхивает камин. Он был потушен со вчерашнего вечера. Брюс ждет у него своего смертного часа, — а не тепла для старческих костей. Поджав тонкие, иезуитские губы, некромант презрительно скашивает глаза на голубовато-зеленоватое пламя.
Пес-демон, дремавший у корзины с поленьями, с оглушающим лаем бросается к плотно зашторенному окну. Его шкура тут же становится огненно-красной. Брюса всегда раздражала это шутовское хамелеонство.
Отбежав от окна, Астарот усаживается у ног Брюса, — и впивается в него непроницаемым взглядом бесполого демона.
- К нам пожаловали гости. С севера люди Бирона. С юга гонец от Остермана.
Для придания пущей важности освещенному событию — Астарот принимает облик покойного Петра.
- Мне осталось 109 минут. Выбери сам, — гневливо произносит Брюс.
Выходка демона задевает его за живое. Он снова видит перед собой подлинного Петра: молодого, здорового, сильного. Точно таким — Брюс поклялся воротить его к жизни.

Астарот, вновь обернувшейся громадной дворнягой, бесшумно выскальзывает сквозь распахнутую дверь кабинета, и мчится навстречу незваным гостям.
А Брюс — отрешенно сидит в своем любимом кресле. И даже пальцем не шевельнет. Кресло это — подарено ему гениальным безумцем Ньютоном. Но когда-то — оно принадлежало Жаку де Моле. Последнему великому тамплиеру. Дух сожженного на костре храмовника частенько захаживает к Брюсу. Так. По-приятельски посидеть в своем кресле. Из которого он — надменно перебрасывается с Брюсом туманными словосочетаниями о сокровенных тайнах вселенной.

К усадьбе Брюса — с севера и с юга — вели две широкие и разухабистые дороги. Одна шла через густой, былинный лес, — где на каждом суку мог подстерегать Соловей-разбойник. Другая — шла через размашистое поле, еще не воспрянувшее после занудной подмосковной зимы.
Сквозь лес — мчалась легкая и скромная черная карета с гербом барона Остермана. В ней — притулился молоденький адъютант канцлера российской империи. Его лихорадило от предстоящей встречи со старцем, опутанным сетью немыслимых слухов. Кучер, гнавший черную карету, был пьян в стельку. У него, как и у его пассажира, — волосы вставали дыбом при приближении к вотчине проклятого колдуна.
Сквозь поле — к Глинкам — катила роскошная белая карета. С императорским гербом на изящных дверцах. Запряженная четверкой холеных белых лошадей, гордо топчущих вязкую дорогу, щедро усыпанную зачарованным светом полной луны. За великолепным экипажем чинно двигался караул из восьми дворцовых гвардейцев.
В этой карете — перепугано развалился личный адъютант Бирона. Обрюзгший в бесконечных попойках, — он похмельно трясся на шелковых подушках. Его нисколько не радовал ориентальный уют каретного нутра, отделанного пурпурным бархатом с золотым шитьем. Оно напоминало ему бессмысленные недра аристократического гроба.
Весь путь от Санкт-Петербурга он хлестал водку и почти не ел. Циклопический аппетит, будто испарился. Может, поэтому — несчастного адъютанта беспрерывно тошнило. Он регулярно стопорил кучера, выпрыгивал в поле, — и до захлебывающейся хрипоты блевал в зазвонистую весеннюю темень. А в последнюю остановку — тридцатилетнего кутилу и бретера — сбил с ног исступленный приступ поноса… Шутка ли, колдуна Петра Великого под арест взять приказано?!
Вот уж показался подковообразный пруд, — преграждавший въезд в усадьбу с северной стороны. Кучер не сразу разглядел узенький арочный мост. Едва он собрался притормозить своих резвых лошадей, чтобы поточнее вписаться в коварный поворот, — они сами застыли, как вкопанные.
- Оборотень! — по-бабьи завизжал кучер и, бросив вожжи, спрыгнул на реденькую апрельскую траву и слепо понесся к ледяному пруду.
Адъютант Бирона, которого вновь скрутили приступы тошноты и поноса одновременно, — поначалу несказанно обрадовался несанкционированной остановке. Чтоб не наделать в штаны, он ногой вышиб дверцу кареты — и кубарем вывалился под копыта караульных лошадей, беснующихся в шальной пляске. Растоптанный, мертвецки пьяный, обосравшийся и облеванный, — адъютант Бирона сиюминутно сравнялся с Брюсовой землей. Он даже не успел заметить устроителя убийственной вакханалии. Исполинского, беспородного, лохматого пса.
Сделав свое черное дело, — Астарот хохотливо лаял в кабинете Брюса.
А на берегу пруда — замерла роскошная белая карета. С императорским гербом на изящных дверцах. Вокруг нее — озверело ржали двенадцать лошадей. Холеных. Белых. На восьми из них — восседали восемь дворцовых гвардейцев. Не утративших военную осанку. Прямых, как шомпол. Обезглавленных.

- Астарот, ты уйму лет провел с Эразмом, подарившим миру идеи гуманизма? Неужели Роттердамский мудрец не убедил тебя, что жизнь человека — дороже жизни лошади, — бесстрастно журит Брюс кровожадного демона. — Обратись-ка ты, любезный, в дворецкого и сопроводи ко мне гонца собаки немецкой. Коль ты… его избрал мне в собеседники. Да. И живодерню прибери. А то поселяне сызнова шум подымут, — распоряжается циничный некромант.
Тут же — взлохмаченный и неопрятный дворецкий — благоговейно раскланивается перед своим господином. В засаленном парике, сползшем на левое ухо, и залатанной ливрее
- Неправда ли, неказист дворецкий у мага, обладающего секретом превращением грязи в золото, — щерится Астарот, и, вприпрыжку, ковыляет встречать черную карету…

Шарнирно вошедший адъютант Остермана — с порога утомляет Брюса. Его нервические приветственные речи распаляют непростительную ярость.
- Давайте сюда ваши бумаги, и не кричите, как ограбленный, — не поворачиваясь к гонцу, молвит некромант.
- Нет бумаг. Барон наказал передать на словах, — конфузится юноша.
Он готов свернуть свою тоненькую шейку, оплетенную в модный голландский шарф, — больно ему охота лицезреть полумифического старика, скрытого от него готической спинкой кресла.
- Подойдите, сядьте напротив… На стул. И говорите дельно и кратко, — Брюс почти с жалостью смотрит на этого миловидного человечка.
И дерганный адъютант Остермана сбивчиво пересказывает Брюсу несвежие новости о кознях Бирона.
Фаворит императрицы — второй год тщиться умаслить подмосковного затворника, дабы тот вернулся в Санкт-Петербург и продолжил тайные опыты по воскрешению из мертвых. Под неусыпным меценатским оком Бирона.
Брюс и не думает соглашаться.
Терпение Бирона лопается — и он приказывает своему адъютанту, князю Шевелькову, в железах сопроводить строптивца в столицу.

Итак, с этим улажено…
Но что, взаправду, надобно ловкачу Остерману?..

Закончив говорить, — юный гонец резко вскакивает со стула.
Он едва не наступает на хвост приунывшему Астароту, и принимается нескладно размахивать худенькими руками, неумело чертя в студеном воздухе какие-то знаки. Только редкостная искушенность Брюса в масонской символике — позволяет ему прочесть сообщение канцлера. Оно, собственно, и является ключевой целью приезда его адъютанта.
Брюс, наконец, отрывается от готической спинки своего кресла. Склоняется к Астароту, — и говорит ему несколько отрывистых, кашляющих фраз на невозможном наречии.
Обернувшись османским янычаром, — Астарот театрально взмахивает ятаганом. Клинок из дамасской стали с замогильным присвистом рассекает леденеющий полумрак. Разрубив тело юноши пополам, демон-янычар деловито копошится в его молодом желудке и, восхищенно причмокивая, — достает из него миниатюрный золотой ковчежец.
- Пощадил бы старика, убивец. Мне осталось 49 минут. Я не просил устраивать заклание агнца. Сошли бы и слабительные, — ворчит осунувшийся некромант.
- О, да, я хорошо помню сию славную вещицу. В последний раз я держал ее в руках во дворце царя Навуходоносора. Мой господин был настолько глуп, что пошел на поводу у ассирийской бестии, и заставил меня, — Астарота! — вручить… человеку… столь опрометчивый дар. Получив Люциферов гостинец, хитрец Навуходоносор и вписал в «Чернослов» «крайнее заклятье». А ведь его — даже Гермес Трисмегист не решился книге доверить. 1331 слово! И все они — пустой звук. Без этого «красного порошка». Но о нем Навуходоносор умолчал. Того ли ждал от него мой доверчивый Люцифер, нарушивший завет Трисмегиста — не выбрасывать на потеху людскую тайну бессмертия?!
- Скажи мне то, что я не знаю, или оставь меня, — устало требует Брюс, достает из кармана аналог того ковчежца, что привез в своем желудке убитый юноша и с каменным смехом бросает ее в огонь — Выходит, я-то! — на подменный порошок рассчитывал. Подменили! Еще два года назад! Собака немецкая! А я, старый дурак, ни нюхом, ни рылом… Зато сегодня… Ох, Остерман! Ох, спаситель! Мог бы, помолился за его здравие…
- Хитер, бестия, — соглашается Астарот. — Хитер, и мудро труслив. Хотел в одну харю обессмертиться, да кишка тонка. Благо, хоть напоследок настоящего порошочка не утаил. Подкинул, каналья, щепотку. Мол, поглядим, что с Брюсом после смерти станется…
- Поглядим, — азартно ухмыляется некромант. — Повезло… Ой, повезло. На краю могилы повезло… А не то… сгнил бы бесплодно в фамильном склепе…