Платон Сумрaq : Старость из космоса...

СТАРОСТЬ И КОСМОС.

Амур зябко проснулся, потянулся, оправил примятые крылышки и протрубил сбор:
— Поворковали, голубки? Пора!
— Куда? — приуныл я.
— Да хоть туда, — Амур ткнул пальчиком в сторону эскалатора.
— Что там, Амурчик? — спросила шлюха.
— Там у нас дел по горло! Займитесь чем-нибудь полезным! Сколько можно лясы точить?! Мира, Мира, Мира, Мира… Луком ее пришибить, что ли? Жуете сопли, как живые! Взбодритесь, мертвые вы мои! Взбодритесь, и действуйте!
— Но как?! — озадачилась шлюха, плывущая к эскалатору.
— Думайте! Думайте! Можно, к примеру, изобрести новый сорт майонеза… — бормоча про любимое лакомство, Амур, похоже, кого-то высматривал на эскалаторе. Кого-то конкретного. Потом резко взмыл под своды станции, сосредоточенно приземлился и добавил: — Можно спасти мир… Не хотите? Эх… Странный сегодня день. Битый час прождали, и всего одну засекли!

Неужели мальчик скушал просроченный майонез? Какая божественная беспечность! Вероятно, отравился, бедняжка. Бредит — не хуже моего. Ботулизм или старческий маразм? Возраст-то у ребенка — олимпийский. Не ровен час, — в детство впадет.

От мыслей о помешательстве Амура, на душе у меня — живо потеплело. В призрачном разуме — воскресла цепкая наблюдательность выпускника литературного института. И на мороз я вышел — покойным и прижимистым до деталей.
Объектом пристального интереса Амура — послужила одинокая старушка. Обыкновенная. Одетая — еще по-советски. Правда, опрятная. Слегка сутулая, — но не сломленная беспросветной старостью. За собой она везла — крупногабаритную, наглухо застегнутую тележку.
Мы довели ее до площади Маяковского. Там она вошла в арку дома Ханжонкова. Дальше — старушка стала нарезать утомительные круги по мелким улочкам в районе чешского посольства. Будто почуяла нашу слежку. И не поторапливалась домой.
Вскоре — мы ее потеряли. Никто и глазом не моргнул, — а старушка, как сквозь землю провалилась.
Мистика!

Может, Амур и не в себе. Но я — был заинтригован. Мне приглянулось это призрачное приключение. Мое природное поэтическое чутье — прорицало умопомрачительное развитие сюжета.
— Опять! — взвыл крошка Амур. — Опять упустили…
— Ты убиваешься, будто она тебе денег должна, — заметила шлюха.
— Дура, она должна мне немыслимую для тебя вещь, — и голый малыш сконфуженно уселся на обледеневший тротуар. — По меньшей мере, она должна мне — раз-вле-че-ни-е! Кто-нибудь из вас задумывался, как мало развлечений в повседневной жизни Амура?! Я способен состарить в бесподобной любви любую человеческую пару! Голодранца и королеву. Карлика и баскетболистку. Пушкина и Дантеса… Кого угодно! Но я?! Мне, какая корысть? Сплошное божественное предназначение и ни грана удовольствия… Вы мою пиписку видали?.. То-то! И я не видал… Хорошо. Я еще могу смириться с тем, что у кого-то… — при этих словах несчастный мальчик опасливо кинул взгляд на сумрачные, зашторенные тучами небеса, — и перешел на ворчливый полушепот: — … не хватило смекалки наделить меня взрослеющим организмом. Но зачем было начинять мой детский череп мозгами Платона и обрекать меня на такой извращенский труд?! Вообразите, что мне пришлось увидеть… на моем-то фронте работы? И при моих физических данных? За несчетные, бессмысленные тысячелетия… Увидеть! Но — не пережить! Не вспомнить!.. — и уже смелее и громче: — Кто-то боялся, что бог с разумом грудного ребенка не справится с волшебными стрелами? Начнет пускать их без разбора? И на земле вновь воцарится хаос…
— Амурчик, — участливо протянула шлюха. — Я тоже хочу трахаться…
— Ты трахалась при жизни! Тебе есть, что вспомнить. И ему… А мне?! Трудно было порадовать внука нормальным членом?
— Амурчик, — смекнула шлюха, — а ты насадки пробовал?
— Какие насадки?
— Ну… Бывают такие накладные искусственные члены… На ремнях… и другие конструкции. Я когда работала с лесбиянками, приходилось надевать. Прикольно…
— А… — вздохнул Амур. — Набалдашники. Я ж их и изобрел. А дядя Гефест — смастерил. У меня их накопилась немереная коллекция. Потом смертным присоветовал… Я и конилингус с риммингом внедрил. И много иной разноласкательной херьни. В общем, худо-бедно, но какой-нибудь бабе с нестандартной похотью — я счастье причиню…
— Понимаю… — утешительно улыбнулась шлюха. — Тебе к нам в середку залезть охота. Стоячей шишкой ощутить, что ты в женское нутро внедрился. А не изощренным умом. Чтоб не только на руках нас к небу, к звездам подымать, но и несгибаемым рычагом между ног… Как Архимед землю… Бывали у меня импотенты… Жалко их. Трогательные они. Нежные, как щенята. И плачут так же… Тоже ведь — люди.
— Это тебя импотенты наблатыкали столь витиеватым штилем про наши беды мужские выражаться? — спросил я.
— Они…
Амур внезапно взвился над тротуаром, хлопнул себя по ляжкам и воинственно произнес:
— Хорошо, господа призраки, поплакаться в жилетку я завсегда успею. Я на редкость бессмертен. Пойдем старушек с тележками отслеживать.
И мы пошли.

Пока не встретилась новенькая возница загадочной тары, — Амур развлекал нас своими домыслами.

Амура с рожденья привлекали всевозможные тайны. Мы уже поняли, что развлечься иначе — Амуру было не дано. Но и со стоящими тайнами, — он сталкивался нечасто. Ему, как лицу божественного происхождения, с молоком матери всосалась непереосмыслимая порция сакральных знаний.
А к старушкам с тележками — Амур присматривается уже четыре года. С той минуты, как одна из них — отдавила ему ножку. И с той минуты — эта социальная прослойка, буквально, не дает ему покоя.
За четыре года — Амур педантично исследовал любые доскональности. Относительно особенностей всех виденных им тележек. Он навострился различать их так, — как иной фанат различает марки автомобилей.
То же касается и владельцев тележек. Он выделил их в особую касту престарелого населения Москвы.
Это, как правило, — женщины старше шестидесяти пяти лет, вдовы на пенсии, имеющие на иждивении, как минимум, трое голодных ртов: дочку с излишним весом, тестя-алкоголика и внука-наркомана.
Но и по сей день, Амуру было невдомек, — что перевозится в этих тележках. Порой виднеется из них пучок петрушки или укропа. А кроме этого — тугой комок невидимой тайны. А как важно знать, — внутреннее содержание. Там — ответ! Там — причина того, что старушки с тележками так сходственны с членами одной секты.
Лишь две недели назад, — что-то проклюнулось.
Когда Амур летал к Гефесту за новой партией стрел, — он встретил Пегаса: поэтически настроенная лошадь меняла подковы в той же кузнице. Помимо прочего — Пегас слыл искушенным приверженцев порнографического искусства. И он похвастался Амуру, что намедни — видел на одном закрытом сайте несравненное диво. Фильм был с участием совершенно невозможных с виду существ. В титрах их заявили, — как «пришельцев из дьявольских глубин космоса».
Любопытный Пегас нашел и дополнительную информацию о порнонеофитах. В сюжете о съемках их дебютной картины дотошный Пегас даже углядел, — каким курьезным образом осуществляется доставка столь неординарных артистов на съемочную площадку. Уж больно они маленькие. Их привозят в обычных хозяйственных сумках, пристегнутых к двухколесным тележкам. А верховодят этими тележками — обычные старушки-пенсионерки. Правда, съемки велись в Питере. Выходит, дело — дрянь. Распространяются сволочи…

— Значит, они есть, — мечтательно молвила шлюха. — И почему все самое классное происходит только после смерти?
— Дура, — рявкнул Амур. — Все самое классное — это секс. А инопланетяне — все самое плохое. «Люди в черном» смотрела?
— Это же комедия.
— В кино — бесспорно. Но в жизни… В жизни — это такая трагедия, какая не снилась и старику Эсхилу.
— Грядут реальные «сумерки богов»? — вмешался я.
— Начитанный, да? Не бойся, вам призракам тоже не поздоровится. Про Гидру слышал? Помнишь, небось, как ее в тартар упекли? Так вот! Тартар — аморфная метафора. Гидру — сослали в далекий космос. Как говорится: в тридесятую галактику — на тридевятую планету. А та нечисть, что в человеческой порнушке фигурирует… по описанию Пегаса… дюже смахивает на детенышей Гидры.
Я восхищенно присвистнул:
— Кажется, в ваших мифах что-то сказано о том, что именно от Гидры должна загнуться олимпийская компашка.
— Ну, не от нее конкретно… Но приложить свой хвост к нашему концу она не преминет. И даже, если эти пришельцы никак и не связаны с Гидрой, один лад — им здесь не рады.
— Как интересно! — оживился призрак шлюхи. — Блокбастер какой-то…
— Так вот, — проигнорировал ее Амур. — На этой безбожной планетке столько богов, что чертям тесно. Я отдаю себе отчет, что по версии мировых монотеистических религий, любой языческий пантеон — то же сборище чертей. Но, тем не менее… Мы есть! И нам надо где-то быть! Нам не с руки ютиться бок о бок с космическими переселенцами. Где родился — там и сгодился. И так с людьми промашка вышла. Мечтали сотворить разумную рабочую силу… Расплодились. Развоевались. Разосрались. Хозяевами природы себя возомнили… Слава богу, нашелся умник, который изобрел любовь. Эта зараза — эффективнее ящика Пандоры. Пока люди влюбляются — они разделены, разобщены, и, как следствие, слабы и уязвимы. Я уж об этом позабочусь. Стрел у меня в избытке! Был бы ЧЛЕН…
— Хорошо, — перебил я бога. — Найти в Москве старушку с тележкой — труда не составит. А дальше?
— Дальше, — молвил Амур. — Мы без приглашения проникнем к ней в гости. Вернее — вы…
— Амурчик, — развела руками шлюха. — Но ты на своих крылышках…
— Я не могу!
— Как так?!
— Принципиально…
— А подробнее? — спросил я, беспрестанно думая о Мире, моей любимой Мире.
Как она там — в мире живых? Лично мне, — если не думать беспрестанно о Мире, — в мире мертвых — почти весело.
Не будь я призраком, я бы допытался у Амура, где он берет столь радикальные галлюциногенные средства, — от которых с его божественных уст слетает такой феерический вздор. Но я — призрак. Мне не пристало колебаться.
— Я и не скрываю, — сдался Амур. — Руководствуясь профессиональной этикой, я позволяю себе общаться — исключительно — со своими клиентами. А среди старушек с тележками — таковых нет!
— А подробнее? — повторил я, беспрестанно думая о Мире, и уже догадываясь, — о чем речь.
— Я и не скрываю… У Гефеста рук не хватит, чтобы выковать стрелы для всех человеческих сердец. Да и не надо! Как говорится: разделяй и властвуй… Так вот! Несчетные тысячелетия назад была установлена не обсуждаемая норма. Под нее сработали колчан. Ежедневно я обязан его опустошать. Затем вновь наполнять. Сколько в нем стрел помещается, — столько людей и влюбляется. И число их неизменно!
— А остальные?! — воскликнула ошеломленная шлюха. — У тебя ж стрел-то с гулькин… Ой, прости, Амурчик…
— А остальные… — выдержанно продолжил Амур. — Остальные просто обезьянничают. Слухи об истинной любви — из века в век — укореняются в людском подсознании. На кого не хватает моих стрел, — тем хватает его подсознания. Оно и внушает обделенному мной человеку чувство ложной любви. Отсюда и пошло заблуждение, что полюбить возможно многократно. Нет! Даже те, кто поражен моей стрелой, подчас ошибаются. И путают любимое лицо…
Тут Амур со значением взглянул на меня.
Я непонимающе отвел глаза. Мира! Твое любимое лицо я ни с кем не перепутаю…
Амур сокрушенно покачал златокудрой головой:
— Мира, Мира, Мира, Мира… Ничего ты не понял, поэт. Неужели ты настолько слеп? Поумней, пожалуйста, пока меня Цербер не сожрал. Хотя бы перед смертью… каждый, в ком засела моя стрела, обязан олицетворить свою любовь. Подстреленные Амуром — любят лишь однажды. Одного! Предопределенного! Человека! Остальные, — как хвост ящерицы. Отвалится — вырастет новый. Остальные — пешки настоящей любви, которыми никогда не жалко пожертвовать… Они чувственные отходы. На них мне — плевать. Пускай вешаются от фальшивого горя. Пускай плодятся от самозваного счастья. Я отвечаю сугубо за подстреленных Амуром.
— Ой, Амурчик, — просветлела шлюха. — Значит, мы с поэтом тоже… подстреленные?
Амур досадливо кивнул.
— Амурчик, а кто он? Мой предопределенный, он кто?
— Ты знаешь! — вскипел Амур. — И он знает! Постыдились бы. Вроде, и сдохли оба… А тупят, как живые. Я знаю, кого вы любите. Сообразите и вы. Будьте любезны!

Однажды я послал своей Мире:
«Я знаю, как тебя зовут. Я даже знаю, как красиво — твои глаза мне зло несут, как можно тронуться счастливо.»
Ответ меня взбесил:
«Дорогой дружок, ты меня ни с кем не путаешь?!»

— Ой, Амурчик, — и шлюха бесшумно захлопала в ладоши. — Спасибо, спасибо, солнышко! Я по-моему сообразила… Я… По-моему я Степу люблю. Правильно?
Призрак поэта дико расхохотался.
Амур пристыжено ссутулился.
— Угу… Ты, прости. Поздновато я прицелился. Но когда я вас заметил… Вы из машины выходили… Он на тебя так смотрел. А у меня, как на грех, последняя стрела в колчане. Ну, я и…
— Не извиняйся, Амурчик! Я тогда со Степой… впервые кончила. А теперь — дошло. Я тогда не только впервые кончила… Я тогда впервые — полюбила. Думала я и раньше любила. Думала все-все про это знаю. Сколько раз я говорила кому-то: люблю! И верила. Сколько раз кто-то говорил мне: люблю… И тоже, наверняка, верил. А любить… Любить я способна была только Степу. Остальные — так… типа заменителя вкуса. И пахнет, как сыр, и на языке — вылитый бекон… А все равно — сплошная химия!
— Святая шлюха, — захихикал Амур. — Ублюдок ее задушил, а она — души в нем не чает!
— Он не виноват. Ты глаза его не видел. А я видела. В них веры нет! Не в бога… Это мне по фигу. Степа в людей не верит. И в любовь! Его никто не любит. И он никого… Он испугался меня. Испугался моей женской правды. Он не виноват…
— Разумеется, — занервничал миниатюрный бог любви. — Всегда виноват Амур.
— Эй, потусторонние силы! — прикрикнул я. — Перестаньте ссориться. Лучше ответь мне, Амур, зачем ты тогда болтался возле моего дома?
Амур нервно затрепетал крылышками, и вдруг, как заорет:
— Вон она! Вон! Догоняйте, умоляю!
И мы бросились догонять кряжистую торопливую старушку. За собой она везла — крупногабаритную, наглухо застегнутую тележку.

Погоня была недолгой. Она завершилась в подземном переходе под площадью Маяковского. Завершилась — фиаско. На последней ступеньке выхода из перехода — старушка с тележкой вздумала помилосердствовать. Там собака сидела. Милостыню просила. Потешная. В клоунском колпаке с бубенцами. Табличка у нее на шее — с жалостливой надписью. Обувная коробка у лап: для мелочи.
Старушка с тележкой, — как кинет туда копеечки, как потеребит собачий загривок…
А в собаку, будто бес вселился. Она лает на тележку, зубы скалит, шерсть дыбом.
Старушка с перепугу отшатнулась, оступилась на слякоти, — и кубарем вниз. Тележка за ней. На беду — внизу молодая мамаша. По телефону трещит и коляску с ребенком поднимает. Старушка — ей под колеса. И с ребенком нехорошо получилось. Не по-людски.
Когда грянула свалка, он из той злополучной коляски, как устрица из под неопытной вилки, катапультировался. И было бы ему больно, если б не Амур. Крылатый бог — подхватил его за мгновенье до падения на грязный, зимний кафель. Потом обратно в коляску определил. Надеюсь, в сложившемся бедламе, — никто этого чуда не заприметил.
Мы трое — ретировались. Главное — ребенка спасли. А взрослые — пусть калечатся, как им вздумается. Особливо — старушка с тележкой. Даже если башку себе расшибет, плакать не станем. Ее мозги только на то и годятся, чтобы со слякотью слиться, да в сточную решетку стечь. Она же не какую-нибудь локальную родину продала. Она — целую родную планету — за мизерную надбавку к пенсии спустила. Планету — под названием — Земля!
Я-то в курсе. Ибо через десять минут после инцидента — нам, наконец, повезло. Повезло вдвойне! Старушек с тележками — было двое! Мы удачно сели им на хвост. И вскоре очутились в их логове. Там-то они и проболтались. Конечно, проболтались они друг другу. Но призраки их подслушали. И слово в слово — передали услышанное Амуру.
Перед нами тогда разверзлась уморительная бездна грандиозной тайны. Тайны того, — как такие вот старушки с тележками — умудряются жить на пенсию. Жить — припеваючи. И не просто жить! Но и умирать в почтенном возрасте. Пережив: дочку с излишним весом, зятя алкоголика и внука наркомана. И то — умирают они только потому, — что им становится некого содержать. Ведь для себя — старушкам с тележками — ничегошеньки сверхъестественного надо.

Выслушав наш отчет, Амур постановил. Слежку с космических прихвостней — снять. Тему о космических пришельцах — закрыть.
Я не против. Почти справедливо. Богам — они не угрожают. А бабушкам на пенсии — в помощь. Как выяснилось, эти инопланетяне — обыкновенные туристы. Причем — тоже на пенсии. Делать им нечего. А накоплений — тьма: не чета земным. Вот и снуют они по вселенной — в поисках оригинальных впечатлений. Естественно, что на Земле, — им сподручнее столковаться со своими. Пенсионер пенсионера — всегда поймет.
И половое предпочтение — логично. Ведь на планете, — откуда прибывают данные представители внеземной расы, — пол один. Женский. А спасать наш мир от женщин — бесполезно. Иначе вся вселенная прахом пойдет.
Но все-таки рано мы он них отстали. Мне не все ясно с инопланетным выбором транспортного средства. Почему тележки? Почему не авоська? Не туристический рюкзак? Не корзинка для грибов и ягод? Или что-нибудь иное, с чем передвигаются пенсионерки?
Кто ввел в оборот эти тележки? Когда? Их изобрели земляне, — или это продукт древнейших внеземных технологий? Где они продаются?
А еще — мне константно мерещится, что за мной кто-то наблюдает. С первой минуты моего фантастического перерождения. Мой призрачный рассудок — мне не по душе. Голова кружится. Мысли в ней — неповоротливы. Они путаются, спотыкаются, затаптывают друг друга.
Призрак-параноик! Неплохой способ свести счеты со смертью. Если жизнь — тебя уже обсчитала и пустилась в бега.
Бог с ними, с тележками!
С нами — бог иного рода.
С нами – Амур.
И разбираться нам придется — с любовью. А разбираться с любовью, — это вам не инопланетян в тележках мочить.
Однажды я послал своей Мире:
«Ну, зачем приходится в каждом взгляде вновь все искать разлучную, злую нелюбовь?! Нет такого ангела, чтобы дал совет, как забыть любимую, хоть на сотню лет.»
Ответ свел меня с ума:
«Я пока не знаю, что тебе ответить…»

Через три месяца — Мира вышла замуж.
А через год — я умер.
Сегодня — я призрак.
У меня есть сотни и сотни лет, чтобы забыть тебя, Мира.

Я почти понимаю Амура, — который вечно ищет развлечений. Развлечений — отвлекающих от мертворожденных мыслей о стержневом сюжете сценария бытия. Он, — как и я, — узник неосуществленной любви.
Не спорю, к этой проблеме — мы с Амуром — подходим с противоположных сторон: Амур со стороны теоретического опыта, — я со стороны практического. Но нам обоим — никогда не достичь аутентичного соития с воплощенной любовью.
Остается, — трепать о ней языком.
Когда-то я послал своей Мире:
«Я просто исполняю долг, написанный у нас в крови. Я просто отбываю срок — в холодной камере любви.»
В ответ она спросила:
«Дорогой, а в твою камеру посетителей пускают?»
При жизни — я написал ей:
«Нет!»
Сегодня — написал бы:
«Да!»
И скоро — я отвечу за свои слова.