Рамзай : Куйбышев. (Продолжение. Начало см. в майской

№ 13
Утром встретил в проходе сварщика второго участка Сеню Тюкина. Не дойдя до меня пары шагов, Сеня вдруг пизданулся на спину и его начало колотить. На лицо била изо рта пена. Налицо был кондратий, люди уже бежали на шум, а кто схватил палку — не помню. На месте припадка скапливались досужие работники цеха. Мне крикнули: «Хватай ноги!» Башку сварного прижали ногой к полу, а между зубов с усилием впихнули хвойный дрын. Чтобы язык не откусил. Всё ебало Тюкина Сени после этой процедуры залилось кровью. Анамнез и эпикриз его состояния утвердили быстро: «Не успел похмелиться.» Через несколько минут сварщик пришёл в себя и присел на верстак. Сквозь сопли и слёзы мечтанул про граммульку и рассказал нам примечательную историю:
Хуй проссышь этих спиногрызов.
Когда сварщик затягивался сигаретой, лицо его приобретало измождённое выражение. Мы не прерывали:
— Позавчера пиздюк домой из школы вовремя не пришёл. Время — вечер, а его нет. Всех родных, всех друзей оббежали-обзвонили. Нет паразита. Всё-таки во втором классе только. Ебануться можно ведь. Училка двойку поставила, вот он и психанул. Из школы вышел, домой не пришёл. Ночь не спали, по улицам бегали вместе с училкой. Да весь дом с нами бегал, всю Безымянку обыскали. На вчера отгул взял, — ищем.
Сварщику поднесли искомую граммульку. Он втянул, покашлял и продолжил:
— Утром является. Плачет. Придурок. У моей — с сердцем плохо, я — то ли — пороть, то ли — тоже плакать. В подвале прятался. Такой ведь шибздик — и просидел всю ночь. А ведь обыскивали мы подвал. Вот как спрятался. А там половины стёкол нету. Не спал он, говорит. Боялся, — темно, но терпел. К утру замёрз, проголодался, решил каяться идтить. Чё с родителями творишь, говорим. А он, оказывается, из-за собачки убёг из дому. Я ему давче пригрозил тоже за двойку собачку из дому выгнать. А он говорит — собачку жалко стало, маленькая совсем, помрёт на улице. Решил своим умишком, что лучше домой не ходить с двойкой. И чё вот с таким вот психованным делать? Жене сказал — не трогай его. Чё он — ревёт, да жалостный весь какой-то. Вчера нажрался я, ребята. Чё-то не то мы делаем, живём как-то...
Сеня всхлипнул и закончил рассказ.
Перед глазами работников завода «Прогресс» стояла трогательная картина полного раскаяния сварного. Кто-то из самых сентиментальных выразился, мол, ну его на хуй. Мол, всё что ни делается, то — к лучшему. У Сени из глаз текли слёзы, а изо рта — кровавые слюни.
В 2006 году я двинул дикарём в Бангкок. Успел слетать в Камбоджу, посмотрел на Ангкор — Ват. Обратно в Тайланд ехал автобусом по привычно ужасной дороге и пил пиво. В автобусе не было кондишена, поэтому ебальник я высунул в окошко. Западенцы негодовали на отсутствие удобств. На границе в славном городе Пойпет творилась страшная жара и погранцы накопили хуеву тучу туристов. Кое-как проходим границу, все в мыле. На бумажке из турагентства, которую мне выдали в Сиемрипе, написано по-ихнему: «Каля. Маля.» И ни одной цифры. Куда идти? Иду куда все идут. Впереди — толстый европеоид. Вроде как пьяный, качает его. И вот он падает на асфальт. Моментально появляется изо рта пена, башка стучит о мостовую. Все в ахуе. Тут-то и пригодились цеховые навыки. Правда, палкой в упитанное ебло иностранца тыкать стрёмно, да и палок на границе нету. А вот башку коленкой придавливаю. Вокруг стоят западные туристы и смотрят. У припадочного гражданина ноги крутят велосипед, а ни одна блядь с места не тронется. Наконец подскакивает тётка, кричит: «Айм медишн!» Вроде и остальной народ задвигался, переносим другана в холодок и оживляем. Оказалось — одинокий швед. И по-английски, видать, подзабыл манёхо. Чё там дальше было, я не знаю, потому что подошёл косоглазый хер и рассортировал нас по минибасам.
Пока ехал до Ко Чанга, жрал пиво и вместо сна представлял себе лицо пацанёнка Тюкина. Оно выходило в конопушках, а глаза на нём — большими и синими.

№ 14.
Кстати о шведах. Один чувак в телике сказал, что есть такой комплекс заложника — «стокгольмский синдром». Это когда ты к своим мучителям хорошо относиться начинаешь. Свободный выход с завода «Прогресс» имеют единицы, остальные — в заложниках у начальства. Со временем это начинает нравиться и ты довольно скептически относишься к свободной жизни кооператоров, фарцы и бандитов. Их всё же стреляют. Максимум, что может случиться с нами — случайно сдохнешь от палёной водки и гидролиза. А так — спокойная смерть в кругу друзей и близких годам к шестидесяти от рака лёгких. Его вызывает алюминиевая пыль, разносящаяся по участку, и сигареты «Полёт». Пока молод — не думай об этом. Побегал, расписался, поорал. Посидел, получил. Покурил. Побегал, поорал. Расписался. В нашей ракетно — космической отрасли особое отношение к документации. Говорят, что когда поезд везет разобранный «Союз» из Куйбышева на Байконур, в его составе целый вагон бумажек. В нашей мастерской на каждый бак — техпаспорт. В нём за операцию расписывается рабочий, контролёр и мастер. Если ракета не дай Бог ёбнется из-за нас, будут искать крайних по этим подписям. В башке сразу возникает цифра шесть с половиной. Это — гарантия на наше изделие, и максимальный срок для мастеров-бракоделов в Уголовном Кодексе. Поэтому лучше уж скучать, и пресекать любые захватывающие сюжеты на участке.
Самое сложное для юного командира производства — подчинить себе здоровущих дядек. В Бауманском этому не учили. Послать меня на хуй было для них вполне естественным делом. Со временем я выработал свою собственную тактику. Кратко обрисовав тревожную ситуацию в стране и мире, даёшь задание, быстро разворачиваешься и уходишь. Обычно вслед звучат проклятия и ужасные слова. Не оборачиваться и точка. Никуда не денутся — сделают. Особо беспроигрышно тактика действует на женщин. Визжат, бесятся и — боятся.
Работали у меня в смене две мойщицы — Валентина Ивановна и Валентина Петровна. Задача у них — протереть бак внутри и снаружи бензином и ацетоном (спирт организованно выпит мужчинами участка заранее) перед отправкой в пятую мастерскую. Бабки отличались трудолюбием, но иногда озорничали. Они жрали самогон и уходили в загулы. Валентина Ивановна приезжала на завод из Алексеевки, а Валентина Петровна жила у Кировского рынка, поэтому графики прогулов совпадали редко. В эти моменты я поднимал жопу и выезжал к баракам возле рынка. Не в Алексеевку же херачить.
Меня встречал типичной для этих мест бравадой темпераментный сожитель Вали. Обросший щетиной южанин возбуждался: «Опят ты сюда ходищь? Щас я тэбя зарэжю!» Я устал принимать это близко к сердцу и начинал орать: «Валя! Ну-к выйди быстро, а то завтра за вертушку вылетишь, сука такая!» Сожитель пугался поднятого шума и исчезал. В коридор высовывались дети и говорили непристойные гадости. Наконец из комнаты ото сна выползала Валя и плакала. Её несвежее лицо как правило украшал фингал. На следующий день Валентина Петровна выходила на работу.
Валентина Ивановна была завистлива и простодушна. Её цепкий взгляд издалека выхватывал в сумке профорга цилиндрические бока колбас. «Вон Лиза-то Хгудулман понапиздила сарделек. А нам опять хуй через плечо», — вылупив зенки, вещала она на весь цех. Елизавета Моисеевна Абельман ускоряла шаг, а Валя смеялась вдогонку по-мефистофельски хрипло. Как-то раз она и Шилову чё-то вякнула. В ответ шеф резюмировал: «Тебе кефир через тряпочку надо пить, а ты самогон дуешь. Иди и образуйся!» Этот совет Валентина Ивановна часто восторженно цитировала всей мастерской.
В спокойной обстановке эти дамы вкупе с контролёрами относились ко мне вполне по-матерински. Они чрезвычайно остро переживали мои переезды и беременность жены, и обстоятельно обсуждали каждый нюанс моей заводской биографии.

Авитаминозная.
Доверьте локти подоконнику
в ночной весенней темноте.
В ночной весенней темноте
по дурости и простоте
запели дворники:

«Нас очень мучила зима.
И градусник пугал местами.
Плюс застудили холода.
Как в марте вдруг весна настала!

Она сугробы упекла,
И обнаружились некстати
Пакеты, мусор, бой стекла,
Судьбой назначенных к уборке!

Наш трудовой товарищ прост,-
Мы не закончили гимназий,
Мы не хватаем с неба звезд,
И наша жизнь однообразна.

Из года в год из-под сугроба
Нам убирать довольно тяжко
Бациллы, трупики, микробы,
Гандоны, стеклышки, какашки.

Но не уйдем от вас в запой!
И алкоголь с утра не лопаем!
Когда — лопатой, где — метлой
России чистим путь в Европу!»
…

Наставьте в тьму тревожный глаз.
в тоску и шевеленье масс.
В тоске и шевеленьи масс
И снег под фонарями тает.
И музыка тихонько умирает...

№ 15
Мои сны полностью соответствуют специфике работы. Самый частый сюжет — охуенная толпа фашистов загнала меня в зависимости от географической ситуации на монумент Славы или на могучий волжский утёс и я оттуда упал. Иногда безликие хулиганы стращают и пытаются ткнуть ножики в грудь советского мастера. Что интересно: в снах этой категории не используется огнестрельное оружие, всё втихаря. Второй сюжет — я читаю какую-то ебаторию, где слова собраны не в сюжеты, но в мутные и малозначащие потоки. Изредка — в зарифмованный бред. Самый страшный сон находит меня к середине и концу месяца. В его прологе — составление нарядов, проверка, подробный подсчёт выплат каждому работнику. А дальше всю ночь мозг ищет недостающие нормочасы и не отдыхает.
Наяву эти самые недостающие часы можно купить за гидролиз у механика Редькина. Он являет собой нередкий для наших средневолжских местностей тип цехового бонвивана. Можно было бы назвать его и жуиром, но всё имеет свои пределы: где Редькин и где Франция? Жуиры сидят в бистро и не заедают гидролиз луком. Одним словом, механик мало работает, много выпивает, не забывая злоупотреблять при этом неограниченным кредитом доверия заводских дам. Чем подчиняет их сердца худой матерщинник? Что магического в его образе? Пропитое прохиндейское лицо механика обрамлено редкой сединой и окутано табачным дымом. Его такса за наряд — один час — один грамм. А что такое один нормочас? По четвёртому разряду — примерно рупь. А мы этот гидролиз пьём! Сделки вершатся в-открытую. Редькина нужно успеть словить до момента полной невменяемости из-за последствий бартерных операций. Тогда мастера жалуются Шилову. Шилов материт сначала их, потом звонит механику. Тот может понять только интонацию и крутит головой. Потом суёт трубку под жопу и хитро улыбается. Из-под глыб доносится рычание шефа.
Шилов несколько однобоко выражал своё отношение к делам и заботам Редькина: «В поле — ветер, в пизде — дым.» Но держал за стойкость и верность долгу. Однажды в цех должно было приехать французское телевидение. Мы отпидарасили полы, убрались и одели чистую спецодежду. В проходе нашей мастерской появился Шилов в свежевыглаженном белом халате. А наверху, под потолком, ребята из группы механика сидели на кран-балке. Они сливали воду с брезентовых пологов вниз в канализацию при помощи шланга. Замечу, что полога висят по всему цеху, туда капает вола с протекающей крыши. На ремонт крыши завод выделяет деньги, то есть нормочасы, но не все они уходят на ремонт. Так вот, наверху сидели Барыга с Угаром и сливали воду. Завидя Шилова, Угар непроизвольно дёрнулся и придавил кнопку на пульте. Кран тоже дёрнулся и въехал в полог. Вниз на Шилова обрушился поток. Мы спрятались за стенды. Шилов орал так, что с крыши снаружи взлетели голуби. Прибежал Редькин и обнял шефа за плечи. Тот почему-то сразу иссяк, постучал механика костяшками пальцев по лбу и ушёл переодеваться. Барыга и Угар под шумок съеблись.
А щас я расскажу вам про криминальные явления. Их как раз и олицетворяет группа механика. Ребята вообще мало занимаются оборудованием, им некогда. Они носятся по своим мутным делам по заводу, а изредка собираются у себя в каптёрке. Тут ржут, курят, в промышленных масштабах нарезают сигаретины чудовищной длины в привычный размер. За забором табачные изделия — по талонам. А нам «Полёт» выдают к праздникам метражом в качестве доппайка. Видимо, на каком-то этапе с помощью коррупции километры сигаретин не доходят до тружеников. А достаются тёмным заводским личностям типа Редькина.
В неофициальных замах у механика ходит сбежавший из Грузии от режима Гамсахурдиа милиционер. По его рассказам, он охотился в советское время за нынешним президентом, а тогда — известным диссидентом и даже арестовывал его. Поэтому погоняло у бывшего мента — Гамсахурдий. Он специализируется у механика на вывозе с предприятия материальных ценностей.
А один из электриков Редькина предлагал мне грабануть соседний авиазавод. Электрик Напор приехал в Куйбышев из Душанбе и был настроен решительно. В день получения авиастроителями зарплаты мы должны были перелезть забор, избить охрану, взять кассу и запрыгнуть обратно. Я категорически отверг хитроумный план и больше с Напором на эту тему не разговаривал. Вскоре электрик побил по пьянке Гамсахурдию и вынужден был уволиться.

№ 16
Мама и папа с детства заставляли ковырять землю. Мелкобуржуазное кулацкое происхождение побуждало их отвоёвывать всё больше и больше соток арзамасского суглинка. Ну а я родился в семье советских служащих и рано стал интеллигентом. Мне претил дух стяжательства, но по молодости пришлось выполнять грандиозные планы родителей по увеличению урожайности. Перетаскивал кучи навоза, копал и полол. Земля стойко сохраняла красный оттенок и неохотно одаривала нас урожаем. А я танцевал медленные и брейк на дискотеке в парке Гайдара и стеснялся источаемого собой неистребимого дикого запаха говна.
На заводе «Прогресс» запросто выделяли дачные участки. Все брали, и я взял шесть соток на двадцать восьмой линии Водинского массива. Назывался он так ошибочно, поскольку вода здесь отсутствовала. Зато напротив зеленела рощица, а в ней росли грибы, дубы и ландыши.
Для строительства дачного домика папа насобирал в Арзамасе попутный КАМАЗ с халявными стройматериалами. Привезли бак, еловые доски и сетку-рабицу. Бруса приехало мало, и для возведения каркаса оказалось необходимым воровать его по ночам со строящегося рядом завода. Завод строился как первенец советской пенобетонной индустрии. Ко мне отправили брата Алёшу. Для подростка он был довольно силён. Ночью мы перекидывали шестиметровую неподъёмную деревягу через забор в бурьян. Шатаясь от тяжести и темноты, рывками тащили брус к объекту. Поскольку дач вокруг завода было много, он запустился с недоделками и большим отставанием от графика.
В конце августа приехали родители и тесть. На участке поставили для сна палатку и за три дня зафигачили этакое бунгало без пола и потолка. Родные строители поздравили меня с новосельем и уехали догуливать отпуск. Я задержался на Водинке с недоделками.
Возвращался домой довольным на дачном автобусе с огромным рюкзаком. Имел в поклаже недопитую бутылку водки, палатку, инструмент. Пересел, втискиваясь, в переполненный троллейбус. Двери рогатого транспортного средства зажали рюкзак. Я резко дернул корпусом вперед и высвободился из ловушки. И в этот же самый момент водила запоздало решил мне помочь и раскрыл двери. А я облегченно на них откинулся. В результате совершил искрометный акробатический кульбит из троллейбуса на Московское шоссе. Хуякнулся башкой о гранитный бордюр и разбил недопитую бутылку. Засунул палец в рану на голове и определился с примерным количеством швов. Понюхал водку, намочившую рюкзак. Успокоил бодрым матом водилу и пассажиров троллейбуса, бросившихся мне на помощь. Дома собрал пожрать и почитать. В травматическом отделении отсидел законные четыре часа. Отвлекаясь от чтения, сокрушенно наблюдал мужчин с коленками назад, девиц с отсутствием части скальпа. Острых пропускали без очереди. Тогда народ умел веселиться.
Калган мне зашили и забинтовали. А на следующий день я обнаружил в почтовом ящике повестку в военкомат. Видимо, местные командиры что-то перепутали, поскольку работники «Прогресса» имели бронь. Но я решил прояснить ситуацию, обильно смочил забинтованную голову зеленкой и объявился в указанном кабинете. И человек в погонах не обрадовался визиту. Советский офицер замахал руками и громко отослал меня к продолжительному лечению. Мне опять не дали исполнить воинский долг.
Следующие поездки на дачу не были столь эффектными, зато эффективность трудозатрат выросла. Морозил мааааленькую картошечку в холодильнике и высаживал чуть ли не в сугроб. Терентий Семеныч плакал в могилке, а я выкапывал потом урожай — твердые как сталь, и мелкие, как орех, клубни. Сажал разные многолетние растения, а воду таскал за полкилометра из глубокого оврага. Заразил целинной идеей Захарова, чтобы стать добрым соседом по даче. Выпивали на воздухе винный продукт Чечено — Ингушской республики, ставили Захару забор. Отделались легкими ссадинами и ушибами. Ехали в автобусе и смеялись. Энтузиазм у Юрки скоро иссяк и дача его пришла в упадок.
И наша дача с ростом благосостояния постепенно утратила функции мелкого товарного сельхозпроизводства. Сейчас там остался лопнувший бак и роща из одичавшей флоры. Вокруг на сотках – запустение, и степь борется с лесом за ландшафт.