Платон Сумрaq : Почти про любовь...

ПРО ЛЮБОВЬ.

Однажды я послал своей Мире:
«Как хороши твои прохладные черты, твой снежный смех и колкие загадки. Мне нужно, чтоб — была хоть где-то ты; и я бы мог любить тебя украдкой.»
И она прислала:
«Дорогой, с тобой надо что-то делать. Мне очень стыдно, что я выгляжу в твоих глазах недоступной и холодной глупышкой. Может мне тебе отдаться?! Я уже на все готова! Если ты хочешь. Даже без любви. А то ведь и вправду кто-нибудь подберет — типа твоей Леры. Я думаю, ты не разочаруешься. Подумай! Целую! Твоя подружка.»
Я подумал. Подумал — и отказался. Я думал у меня есть время. Я думал, что Мира тогда всерьез рассталась со своим любимым Колей. Я хотел, чтобы она отдалась мне по любви. Но любовь не помидор. На грядке ее не вырастишь. Хотя Мира — заявляла обратное. А Коля — не унимался. Не смирился с разлукой с ней…
Они поженились…
И все-таки Мира меня ревновала.
Не любила.
И ревновала.
Не зря она частенько упоминала про Леру.
Эх, Мира, моя неподражаемая собственница. Я скучаю по тебе. Только по тебе, любовь моя. Я скучаю по тебе! Не по Лере.
Лера — это директор певца Сальвадора. Я познакомился с ней через месяц после того, как полюбил Миру.
Спустя смерть, я уже не знаю, любила ли она меня. Хотела — точно. Пока я платонически общался с Мирой — она одолевала меня неординарными, откровенными СМС. Я, как профессионал, их высоко оценил. Особенно меня умилил один ее ловкий телефонный трюк. На протяжении всего моего виртуального романа с Мирой, — Лера еженощно присылала мне одно и то же сообщение. Ровно в 00.00.
«Подбираю брошенных поэтов. Звонить круглосуточно. Лера.»
Лера…
Она была абсолютно уверена, что Мира меня бросит. А Мира ее подвела. Она — не бросила поэта. Она вышла замуж. За преуспевающего владельца туристического агентства.
Лера…
Мира неоднократно призывала меня завести любовницу. Я не скрывал своего прошлого. Она знала, что я — беспрестанно самоутверждающийся бабник. Не отъявленный. Не прирожденный. По убеждениям. И Мира не уставала повторять, что беспокоится за мое сексуальное здоровье. Ее — будто бы пугало мое продолжительное воздержание. Я даже пообещал ей над этим подумать. Потом, было, пообещал найти пастельную партнершу. Потом, было, пообещал ей изменить.
Изменить Мире.
Коль скоро я не могу ее разлюбить, — вменю себе в обязанность ей изменить.
Изменить Мире.
Когда я признался ей в знакомстве с Лерой и моих половых планах насчет нее, — Мира прислала:
«Я тебя придушу!!!»
На комментарии я не поскупился:
«Милая, душевная смутьянка, в жизни столько подлых перемен. У любви — не верная изнанка, если верность — требует измен.»
И еще:
«За что ты хочешь придушить меня, тигренок?! Ты же — не любишь! Не — ждешь! Просто читаешь, просто слушаешь: как люблю тебя — я, как спиваюсь, как распадаюсь на части, как теряю все, всех… А Лера, Лера — не такая. Она не скована бездушными принципами, не связана праведной жизнью. Обещаю, завтра я исполню твое желание и пересплю с ней. На зло тебе. На зло твоему мертворожденному мнению, что секс с «другой» женщиной способен что-то переменить между нами. Л.Т.М! Твой вынужденный изменник.»

Но с Лерой я — тогда — не переспал.
Хоть она и приехала ко мне. Соблазнительная. Непорицательная, проницательная и прорицательная. Настроенная. Настроенная на мои умелые, не ограниченные страстью ласки. На мой вздорный невнятный характер. На мою чуткую честную и бесчувственную приязнь к ней. На «Л.Т.М!», что сокращенно означает: «Люблю Тебя, Мира!»…
После бесконечного, трогательного часа нескромных, взаимоприятных и обаятельных объятий и поцелуев — я предложил Лере крепкий кофе-брейк и пошел на кухню. А Лера пошла домой. Это меня не красит. И: за девять с половиной месяцев до смерти — я поправил свою погрешность. Но только физически. Не — морально. Найдя Леру, переспав с ней и даже причинив ей череду неподдельных оргазмов, — я не устранил ее обид на меня и не удостоился ее ветреной, холостяцкой дружбы. Хотя я желал бы дружбы только с такой женщиной.
А любить хочу — одну Миру.
Я и Лера — по своей природе — непередаваемо похожи.
Я и Мира — по своей природе — безнадежно различны.
Лера — самовоспитуемый подонок женского рода.
Мира — самоодураченная праведница и латентная девственница.
Жаль, что я и Лера не удосужились стать друзьями. Зря возомнили себя соперниками на ниве селекции земных грехов. Могли бы превосходно посоюзничать, и, — растравливая израненные сердца друг друга, — исковеркать немало непуганых душ.
У Леры — тоже был персональный зуб на любовь.
У Леры — тоже был в голове заразный беспорядок.
Это я про взаимоотношения полов. Которые мы с ней часто обсуждали.
При жизни — мне довелось прослушать впечатляющее множество женских историй. Я всегда ценил их, как иной скряга, ценит бесцельно накопленные денежные знаки. Я их просто складировал. Не учитывал. Не анализировал. Не классифицировал. Чем больше я познавал женщин, — тем меньше я стремился применить на практике свою вполне сносную осведомленность в их элементарных секретиках, ужимочках и повадочках.
Кроме, как с Лерой, — я никогда не стремился отрекомендоваться женщине ради дружбы с ней. Мое общение с самками человека — как правило — обуславливалось двумя стандартными причинами. Либо я надеялся на новый секс. Либо — на новый заработок.
На свою беду, в сфере распределения материальных благ, — мужики уже лишены судьбоносных привилегий. Эта суровая и пошлая истина. И мне на нее плевать.
Конечно, есть истины иного свойства. На них — мне — не плевать. Да, не скрою, — их я выуживал из разговоров с женщинами, что шли со мной на контакт. Но, повторяю, — причины возникновения этих контактов и их следствия — зависели, исключительно, от меня. Разговоры с женщинами — это побочные эффекты от любых форм общения с ними. Кого-то они раздражают. Мне — они — никогда не вредили. Однако и не приумножали численность предлогов — гоняться за каждой юбкой.
Совокупление и работа — вот парочка окончательно стоящих аргументов для систематического пересечения разнополых индивидуумов.
Есть еще дети. Но тут — не над чем размышлять, грустить и зубоскалиться. Надо — просто размножаться. Иначе — вымрем. И некому будет довести нашу проклятую планету до идеального уничтожения.
Есть еще любовь. И с ней — сложнее. В ней — нет очевидной пользы. В ней нет никакого отчетливого смысла. В ней есть только сплошные противоречия, нестыковки, неувязки и прочие непонятности.
Помнится, я спросил Леру, что ощущает женщина к мужчине — в древнейшей из неразрешимых ситуаций, в которые любовь вечно ставит наше недалекое человечество. Этот вопрос я пихал в сотни женских ушей. Но лишь Лера угомонила мое любопытство.
Когда женщина крепко не любит мужчину, любящего ее непоправимо, — она испытывает к нему — чувство щемящего превосходства.
На мой натасканный взгляд самопровозглашенного подонка, точнее не скажешь. И обиднее — тоже.
Когда мужчина крепко не любит женщину, любящую его непоправимо, — он испытывает к ней — чувство вины.
Эти умозаключения проистекают из моей личной статистики.
С ними я жил и умер. С ними же — я влачу сегодня жалкий крест призрака-параноика, вознамерившегося овладеть навыками проповедника.
Призрак-проповедник!?
Милая моя шлюха, попроси почитать про Миру. Избавь меня от блажи читать проповеди.
Я снова в своей квартире. Сюда нас притащил Амур. Моя мама, отец, дед и младшая сестренка, справив девятый день, — вернулись в Болгарию.
Моя квартира пуста, чиста и брошена. Она мне не нравится. Здесь трудно думать про любовь. В плену моих детских фотографий, в плену зеркал, где я больше не отражаюсь, в плену воспоминаний о моих бесстыдных сексуальных победах, в плену странных строчек, рожденных в моем криводушном мозгу для любимой Миры…

Нет. Про любовь — надо думать при жизни.
При жизни — крайне предусмотрительно много думать про любовь. В любви столько исключений из правил, — что, исключительно, благодаря любви, любое житейское правило дает сбой, или не работает вовсе. А значит и не стоит соблюдать эти сломанные любовью правила, — как их не обзови: нравственность, мораль, блядство с добродетелью, милосердие со справедливостью, возмездие с предательством, честность, порок, бескорыстие, самоотречение…
Ничто так не притупляет чувство свободы живого человека, как приземленный дым общепринятых житейских правил. Ничто так не обостряет его, как любовь.
Если речь идет о настоящей любви.
Настоящая любовь — это яд избранности, яд вседозволенности. Она — крылья Икара, подымающие и возвышающие нас над остальными, несущие к запретным для человека пределам, на самое дно вражеского неба, — прямо к солнцу, — прямо к чарующей гибели, скрадывающей изворотливую грань между добром и злом.
Если речь идет о настоящей любви.
Любя — можно столько оправдать.
Любя — по-настоящему.
Не это ли мне надо?
Не оправдания. Нет. Любви. Настоящей любви. Ее неоспоримого присутствия в моей досмертельной жизни.
Престарелый сопляк с перепелиными крыльями — отменный агитатор и пропагандист своих мифических идей, теорий и практик. Моя беспрекословная вера в безукоризненность Миры, в нерушимую любовь к ней — пошатнулась.
Я понял это здесь. У себя дома.
Аналитически обводя глазами свою спальню, — я вскользь взглянул на памятную книжку, лежащую на тумбочке возле кровати. Ненавистный томик стихов Макара Вильденрейтера. Милейший томик моих стихов. Отверженных мной. Проданных. И не забытых.
Предисловие к ней написала моя давнишняя подруга.
Лили Ивановна Блюменбаум.
Она — известный литературовед, переводчик и критик.
Она — старше меня на 12 лет.
И еще: она красива неуловимой, вкрадчивой красотой Мирны Лой в «Тонком человеке». Куда заведет ее неуравновешенный облик — неведомо и ей самой. Может, в оазис с необременительными наслаждениями. Может, в зыбучие пески разрушительных страданий. Никакими словесными кривляньями мне не высказать, — какая непреодолимая зона отчуждения всегда опоясывает эту складную, бледную еврейку. Такая красота — из века в век — принуждает робеть и, немея, пятиться даже первостатейных отморозков. Будто Лили Ивановна, сродни посвященным некромантам Древнего Востока, — при всякой встрече с кем-либо, — незримым сиюминутным жестом очерчивается защитным магическим кругом: нечисть от нее шарахается, праведники — пристыжено тупят, отводя озверевшие глазища.
И еще: Лили Ивановна недурно подучила меня сокровенным секретам подлинного литературного мастерства. Благодаря ей, — я перестал быть талантливым халтурщиком. Благодаря ей, — я готовился стать талантливым создателем, действительно, приметных и самобытных произведений, достойных зависти не только бездарей, но и заслуженно превозносимых авторов; то, что хорошо написано, — имеет право рождать зависть у кого угодно.
…Я звал ее Лиливанна. Я познакомился с ней еще абитуриентом. Она была в приемной комиссии. Потом — долговременно и нудно что-то мне преподавала. Но в институте… я не был готов учиться у нее науке быть писателем.
Учился я плохо и нерегулярно. И все пять лет — Лиливанна остервенело предохраняла меня от выдворения из института. Я неизменно ее подводил, подставлял, избегал, обманывал, не понимал. Но я всегда был ее любимчиком.
Ничего большего — она и не требовала.
Вслух.
Она жаждала видеть меня выпускником литературного института, — я оказал ей милость.
Получив диплом, я безмятежно предал ее надежды: улизнул в неизвестность и жил, как придется.
Десять лет — в чужих песнях и стихах. Восемь лет — в чужих поздравительных открытках. Три года — в чужих СМС… Везде, где платят. Везде, где у меня есть богатенькие знакомцы, которым могут понадобиться мои поэтические услуги. В коммерческих масштабах.
Мы снова встретились за три года до моей смерти.
Что возникло тогда между нами — обмозговывать пока не берусь.
Худо уже то, что, едва взглянув на книжку с предисловием Лиливанны, — я отпрянул от нее, как от чумной. И пришибленно двинулся в гостиную, надеясь спровоцировать шлюху на прослушивание шестого стихотворения, посвященного Мире.
Мысли о Мире уже не преследуют меня.
Теперь я — призрак мертвого поэта — преследую мысли о Мире.
Мне не скучно без них. Без них — мне страшно.
Поэт — это любимое, но позабытое дитя Господа.
Как ты там, Мира?
Как ты там — без меня?
Я люблю тебя…
А ты даже не знаешь, что я умер.
Кроме редкой СМС-переписки с ее двоюродным братом, — у нас не сохранилось иных способов связи с общими знакомыми. Со дня моей смерти минуло всего 12 суток. Еще не скоро кто-то догадается справляться обо мне. Разве что какой-нибудь случай прольет кладбищенский свет на причину моего всеобъемлющего затишья. Моя мама, отец, дед, младшая сестренка — в Болгарии. Брат Миры — и того дальше. Кроме Дениса — друзей, к счастью, нет…
Одна Лиливанна в курсе…
Она всегда была в курсе.
В — курсе — меня.
И на первом курсе.
И на пятом.
И — после…

…Кухня. Амур сушит крылышки над газовой плитой. Сосредоточенно поедает столовой ложкой майонез. Надменно и нечасто попукивает. Раньше — попукивал еще реже. Мой майонез — на перепелиных яйцах.
Шлюха преданно смотрит мне в рот.
Я, с любопытством ценя ее доброе сердце и впервые запинаясь, читаю:

Спрячься в тени тишины.
Я тебе прошепчу из снов
Несколько слов о любви,
К которой я не был готов.

Выслушай сквозь листопад
Недоверчивых букв о том,
Как я истерзанно рад
Не знать с кем ты таешь вдвоем.

Татуированный мозг
С кровоточащей буквой «М»
Бесится, будто он волк,
Не зная — загнали зачем.

Падает небо в глаза.
Снится мне твой дождливый смех.
Губы морозят слова
Про ту, что напраснее всех.

Смилуйся и подскажи,
В чем забавы твоей резон?
Ласки в ответы сложи,
Не бойся, ведь я только сон.

Ну, а во сне, как вода
Я прольюсь в твоих глаз секрет,
И зацелую до дна,
Глотая твой женственный свет,

И до кошмара продлю
Нашей «маленькой смерти» звон,
И до беды долюблю,
Но это лишь мизерный сон.

Что все же сниться тебе
Рядом с тем, кому так везет?
Черти гнездятся во мне,
И ждут свой чертовский черед.

Прочитав, — наиграно раскланиваюсь перед потусторонней публикой и возвращаюсь в спальню. К своим истокам. К своему детству мальчика-паиньки, — лет с четырех опрометчиво пристрастившегося к рифмоплетству…

Книги, фильмы, компьютер.
Рождение, жизнь, смерть.
Молоко матери, водка, святая вода священника.
Игрушки, бляди, мертвецы.
Дом, милый дом…

А мог быть обычным.
Тихим, мирным, безоблачным.
Как и я.

Если бы не два жалких письма.

Не пишите писем, — на них могут ответить.
Если бы когда-то мама не отправила в «Пионерскую правду» мои стишки, — мне бы никто не отказал в праве вырасти поэтом. Даже единожды. И я бы и не вырос.
Но мне – отказали.
Дважды.
Мне не оставили выбора.

Тогда — я еще не был пионером.
Мне было лет восемь.
А писем было — два.
Они и сейчас здесь. Вот тут. В третьем нижнем ящике компьютерного стола. Утрамбованные между страницами «Метаморфоз» Апулея. В аутентичных конвертах советской эпохи. На аутентичных листах — с фирменной «шапкой» «Пионерской правды» и ностальгической памяткой юнкора.

В оригинале они выглядят следующим образом:

«Дорогой пионер!
Ты пробуешь сочинять стихи. Молодец! Серьезно работаешь со словом. Одно из твоих стихотворений — о мире. Спокойствие на земле дорого всем честным людям. Каждый день в редакцию приходят письма со стихами и рассказами, посвященными отстаиванию жизни на земном шаре. Пишут взрослые и дети. Все работы нет возможности опубликовать. Не огорчайся, что не увидишь свое стихотворение на страницах газеты. Главное в том, что ты растешь человеком искренним, отзывчивым. Будь всегда таким.
Порадовались мы тому, что ты бережно и нежно относишься к сестренке. Прочитай ей свое стихотворение. Она будет очень рада.
Хотелось бы, чтобы в твоих стихотворениях было больше собственных, конкретных наблюдений.
Желаю тебе всего самого доброго!
Корреспондент …(подпись) О.Садулина.»

«Дорогой пионер!
Ты пробуешь сочинять стихи. Молодец! Серьезно работаешь со словом. Теперь более чутко будешь прислушиваться к разговорной речи. Да и, читая книжки, заметишь красоту слова.
Стихотворение «Мама» расскажи своей маме. Она будет очень рада.
Ты по-своему рассказал и о защите мира на Земле.
Все честные земляне хотят уберечь нашу планету, поэтому объединились в борьбе против угрозы ядерной войны.
Советское правительство делает все, чтобы отстоять мир.
Дети Земли тоже активно действуют вместе со взрослыми.
С 9 мая 1984 года акция «Салют, мир!», в которой участвуют пионерские организации социалистических стран. Итоги ее подведут в дни XII Всемирного фестиваля молодежи и студентов летом 1985 года. Акция «Салют, мир!» входит в международную эстафету патриотических дел «Память», посвященную 40-летию Победы.
/см. на обороте/
Пионеры нашей страны, участвуя в акции «Салют, мир!», тем самым будут готовиться к фестивалю, который состоится с 27 июля по 3 августа 1985 года в Москве.
В сентябре начнется Всемирная эстафета мира детских организаций в странах Африки, Азии, Европы, Америки и придет в Москву в дни фестиваля.
Вот видишь, все: от мала до велика – поднялись на защиту нашей планеты Земля.
И ты со своим пионерским отрядом можешь участвовать в акции «Салют, мир!»
Будь всегда отзывчивой, любящей людей.
Желаю тебе всего доброго!
Корреспондент …(подпись) О.Садулина.»