death_catt : Вичка.

Волею судеб, родился я в семье русского офицера. Это означает, что с одной стороны у меня никогда не было проблем с моднявой одежкой в стили Milletry Man, а с другой, печальной стороны, бесконечные переезды. К пятнадцати годам существования, моя небольшая, но дружная семья сменила ровно пятнадцать разнообразных мест жительства в Ленинграде, казахской деревеньке Шингельди, Череповце и, конечно, Москве и ближайшем Подмосковье. Были, конечно, и маленькие радости, вроде общаги на Парке культуры или коммуналочки на две семьи где-то в районе Октябрьского поля, но, в основном, взрослел я на неохраняемых территориях военных городков. Почти все они считались закрытыми ввиду шпионско-связной направленности располагавшихся там частей, но на деле закрытость обеспечивалась одним только покосившемся забором из бетонных блоков. Наиболее распространенной формой обеспечения жильем бездомных офицеров была «бронь». Смысл этого страшного термина заключается в том, что офицеры, уже успевшие выслужить какую-никакую квартирку любезно предлагали пожить в ней нам, вечным скитальцам, в то время, когда они уезжали в командировки на Остров Свободы или к Потенциальному Противнику. У Противников, конечно, хорошо, но на Кубе гораздо веселее! Знали бы вы, дорогие мои, как это отвратительно жить в квартире, две из трех комнат которой закрыты для свободного доступа, срать в чужой сортир, мыться в чужой ванной, разогревать на чужой плите вроде бы свой борщ и посыпать чужой линолеум пеплом раздражения, который остается после того, как уголек детской ненависти ко всему миру окончательно потухнет. Вот так, в шестнадцатый раз, меняя один чужой клоповник на другой, я и познакомился с Вичкой. Я поднимался вверх по деревянной лестнице ветхого двухэтажного домишки, в руках у меня была одна из многочисленных коробок с книгами, которые моя мать запасала в ожидании отдельной жилплощади, на роже первая недельная щетина, а за спиной невъебенно тяжелый мешок усталости. Она спускалась вниз; на ней было килограмм пятнадцать лишнего веса, кулончик «Алиса» и порасячье-наглый взгляд, завершали картину хуево выкрашенные в блондинистый цвет волосы. «А тут будет весело», - подумал я. «Кошмар!», - подумала она, согласно ее же собственным откровенным признаниям. Она вообще довольно часто преувеличивала мои достоинства, это был первый и, наверное, самый главный раз. Но вербального общения в тот день не состоялось, я не особо сильно об этом пожалел, хуле, соседи, как-нибудь пересечемся. Музыку я, как и все пятнадцатилетние пиздюки, любил слушать громко, ремонт мы с мамашей планировали охуеть какой, поэтому теплое знакомство со всеми аборигенами гарантировалось автоматически. Однако вышло не так.
В ту пору в школе я бывал редко, благо мать работала и не догадывалась о моих отсидках дома. Ребенок я был неглупый, учебник по физики разхуячил за два дня, и весь год восхищал учительницу своими глубокими, а главное добровольными познаниями. Тоже в отношении других предметов. Моим одноклассникам, разумеется, нахуй не вклеелся такой дружок, да и я не сильно стремился быть кумиром всякой быдлятины. Были, разумеется, среди них и достойные люди (достойные люди есть везде и всегда), но они, почему-то, свое достоинство старались скрыть. Вобщем, большую часть свободного времени я проводил дома. Читал, ходил курить на лестничную клетку, дрочил в сортире на свои главные сокровища – маленькие фишки с изображением голых теток. Прикол был в том, что тетки были не совсем голые, поверх картинки с теткой был нанесен какой-то хитрый состав, изображающий коротенькое платьице или нижнее белье. Если этот самый поверхностный слой лизнуть (чего я никогда не делал из врожденной брезгливости) или хотя бы потереть наслюнявленным пальцем, то платье с тетки благополучно исчезало, обнажая вожделенное тело. Неудобства в таком объекте страсти было два: масштаб, картинка была очень маленькая и быстрая высыхаемость состава. Довольно часто приходилось обновлять картинку, что отрывало от основного процесса. Однажды, хорошенько вздернув солдатика, я направился курнуть. Сочетание двух этих нехитрых действий, а особенно в такой последовательности нагоняли на меня какую-то легкость, вседозволенность, внутреннее нахальство. На лестничной клетке, собственно, и случилось наше с Вичкою знакомство. Она сидела возле распахнутой двери своей квартиры и тоже курила. В квартире, судя по всему, бешено ревел Костя Кинчев и воняло собачатеной.
- Чо, тоже школу проебываешь? – знакомство надо начинать с простых вопросов. Если человек отвечает тебе пять раз подряд «да» - он твой!
- Аха.
- «Блок Ада»? – вопрос касался музыкального сопровождения нашей романтичной встечи.
- Да. А ты киноман? – она указала пухлым пальцем с обкусанным ногтем на мою футболку с изображением Цоя.
- Ну, я - это только я и больше ничего лишнего. Не люблю ярлыков…
- Панятно. – мой ответ ей, кажись, пришелся по вкусу. - тусуешься где-нибудь?
- Здесь пока нигде. А что, в этом стремном городишке есть «клуб непонятых обществом»?
- Есть. Не желаешь прогуляться?
Што-то в ней было такое… притягательное. Во-первых она была не так уж и уродлива, до пояса так вообще ништяк. Но вот ниже… Огромная толстущая жопа и слоновьи ноги, похожие скорее на основания фонарных столбов, чем на конечности высшего примата. Походка, как выяснилось, у нас одинаковая. Мы шли вразвалочку, слегка раскачиваясь в стороны и как будто немного приседая. Целью прогулки была недостроенная котельная, сильно смахивающая на участь всех людских построек после атомного взрыва из второсортного фильма про пост-апокалипсисную житуху . Строительство забросили еще в далеком 85 – год моего появления на свет – и большинство бетонных поверхностей уже успело уютно и приветливо обрасти мхом, а в некоторых местах, куда ходили срать особенно активно даже проросли небольшие деревья. Скорее всего, именно природа, победившая жесткий индастриал, привлекала сюда всю неприкаянную молодежь городка. На зеленой весенней травке мы и расположились, предусмотрительно поставив полтараху пива в тень бетонного блока. Вичка была из тех девочек, которые сами решают, кому, когда, сколько и чего дать. Поэтому, проглотив по два стакана пивасика , мы принялись усердно и страстно, насколько нам тогда это позволяли наши представления о страсти, целоваться. Ротик у Вички был што нада, а я, как всегда, компенсировал недостаток опыта своех нехилой творческой фантазией. В результате обе стороны остались довольны предварительными ласками. Потом она немного повозилась с пуговицами, заменявшими привычную молнию на моих миллитри-штанах, я, как водится, повозился с замочком ее бюстгальтера, и вот, наконец задрав ее желтую пошловатую юбчонку и стянув белые с оборочками трусы, мы и приступили к самому интересному!
Много было еще у нас таких вот ебель почти на лоне природы, были душеспасительные беседы вечерком на лавочке, пьяные драки, какие-то невероятные признания черт знает в чем, только не в любви, она почему-то терпеть не могла слова «любовь» и «секс». Считала их какими-то слишком взрослыми, слишком буржуазными, для того, что бы охарактеризовать наши с ней отношения. Мой по-детски циничный эгоизм в паре с ее радикально–экологической мизантропией составляли прекрасный революционный тандем. Мы упивались им, нажирались и падали в бессилии на мягкую траву. Вечно так продолжатся не могло, она увлеклась теннисом, я уехал нафиг из этого гороишки. Что-то не припомню никаких приступов сожаления или нервного недомогания по поводу нашей разлуки. Я привык относиться к людям, как к одноразовым пластмассовым стаканам: выпил содержимое, выкинул нахуй и забыл. Я выпил Вичку, другой городок, а может микрорайон, а может военная общага ждали меня впереди, новые стаканчики уже наполнялись для меня. А бросать взгляды назад – пустая трата времени…
Недавно, по пути в универ, я встретил ее в метро. Удивление, вызванное ехидной улыбкой аппетитной шатеночки, выкрикивающей мое имя, быстро уступило место какому-то страху, но не перед ней, а скорее перед собой. Исчезло все: пятнадцать килограмм, слоновьи ноги, кулончик и даже ее фирменный взгляд. Передо мной стояла довольно-таки гламурная девица с блеском на губах, салонной прической и на каблуках. Вичка никогда не носила каблуков! Никогда! Она их ненавидела. И почти никогда так мило не улыбалась. Мы поднялись наверх, Вика долго водила меня по центральным улочкам в поисках какого-то очень милого ей кафе. Когда мы наконец-таки сели и сделали заказ, она соизволила раскрыть свой чудесный ротик. Он мне всегда нравился особо, пожалуй только его очертания остались прежними, благодаря ему я ее и узнал. Теперь, правда, он обляпан какой-то гадостью, а раньше был девственно чист, косметика не числилась среди Вичкиных фетишей. Изо рта тем временем неслась стая каких-то милых девичьих глупостей про каких-то мальчиков, девочек, их телефоны, машины, одежда, что хорошо, а что плохо, и где вообще я собираюсь встретить Новый Год?
- Незнаю. Нажрусь где-нить и лягу дровами…
-Мы будем в «Короне». Если хочешь – подъезжай.
Я понятия не имел, что такое «Корона», но довольно четко осознал, что переспрашивать об этом не имею ни малейшего желания. Она еще долго говорила, а я смотрел ей в глаза, на ее ухоженную и грамотно накрашенную кожу, волосы, губы. Я бы с удовольствием посмотрел на ее похудевшую жопу, которую так часто придерживал руками во время соитий, и на ножки бы ее тоже посмотрел. Но, к сожалению, ебучий стол мешал мне это сделать. Конечно, она мне теперь не даст, да и не особо я требую, нельзя же так жестоко разорвать самые светлые воспоминания детства. Наверняка сейчас она сосет у какого-нибудь студентика МГиМО, владельца поношенной Мицубиси Эклипс, на которой он возит ее и еще хуеву тучу подобных ей девок на свой ебучий стрит-рейсинг. Нет, лапочка, ты больше не моя. Ты больше не МОЕГО КРУГА. Тебя купили, надеюсь за дорого, но дорого ты не стоишь, по крайней мере в системе ценностей тех, кто платил.
А я? А что я? Я все такой же распиздяй, могу часами рассуждать о смысле жизни, а вот гребанные замочки на лифаках мне до сих пор не по зубам. Ничегошеньки не меняется с такими как я, ну разьве что дрочу теперь перед компом, всего-то и только…