Лесной разбойник Мандавош : Untaetigkeit

Раньше, с ней, всё было хорошо! Целые сутки напролёт мы проводили вместе, бродя по всем без разбору улицам этого красивого городка, заходили в первые приглянувшиеся нам подъезды старых жилых домов, подъезды, настолько ветхие, что казалось будто само время жадно поедает их стремительно стареющие остовы.
В этих прогулках с нами всегда был старенький магнитофон, которых мы стащили уже не помню у кого, с заляпанными чем-то маслянистым и иногда заедавшими кнопками, и, зайдя в подъезд, мы, преодолев несколько лестничных пролётов, садились на прохладные грязные бетонные ступеньки и включали музыку. Музыка каждый раз была новая, находясь в довольно широком диапазоне от классики до брит-попа. Не знаю зачем, но я всегда садился слева от неё. Но зато я знаю, что у нас была чётко определённая цель — достижение того состояния, когда мы полностью поглощены друг другом и музыкой, помогавшей нам в этом; состояния, находясь в котором, мы не чувствовали себя принадлежащими миру людей, миру их проблем, нерешённых вопросов, и нас не волновало абсолютно ничего: ни злой рык покрытой лишаями старой, выжившей из ума бродячей собаки, рычащей на нас, может быть потому, что она постоянно узнаёт в нас своих бывших хозяев, выкинувших её на улицу из-за того, что она, находясь уже в пенсионном возрасте, перепутала ручонку пятилетнего мальчика, сына своих хозяев, с костью, которая она всегда грызла, когда не могла найти себе никакого другого занятия; ни крик старика, живущего этажом выше, поносящего на чём свет стоит свою жену-старуху из-за того, что она купила в магазине на углу две буханки чёрного хлеба и одну белого, а должна была купить наоборот, одну буханку чёрного и две белого. Мы знали, что простыми криками дело никогда не ограничивалось. По заведённому самим дедом обычаю, после ора, взаимных оскорблений и упрёков он остывал на несколько минут, но потом начинал ходить по своей квартире в поисках предметов с более или менее округлыми силуэтами и нещадно бомбардировал ими бабку, будь то картофелина, лампочка или кусок мыла.
Но несмотря на звуки, льющиеся из динамиков магнитофона, крики и вопли жильцов и лай животных в наших головах воцарялась удивительная, ватная, тишина, такая, как будто за окном внезапно пошёл сильнейший снегопад, а у нас при этом заложило уши. Через некоторое время сквозь эту тишину до нас начинали доноситься узнаваемые звуки. Стук падающих с протекающего потолка водяных капель, которые, успев за время полёта набрать скорость, разбивались с характерным звуком и всплеском о поверхность жестяного тазика, поставленного на табуретку вверх дном и находящегося на пять этажей выше в квартире скромной, милой на вид, но немного не в себе сороколетней учительницы младших классов. ( Поговаривали, будто она повредилась в уме, после того как узнала, что муж её являлся адептом какой-то псевдорелигиозной общины. А через пару недель — суббота, супруг ушёл гулять с ребёнком — её разум почти полностью прикончила неприятная новость: тело благоверного с семью ножевыми ранениями было обнаружено на мусорной свалке близ железнодорожных путей при выезде из городка. Ребёнок же бесследно пропал ). Так вот, эта женщина всегда с большим нетерпением ждала, когда на её настенных часах пробьёт чётко определённое время — двадцать три минуты одиннадцатого вечера ( а к этому времени уровень воды в квартире достигал до её колен ), после чего она задёргивала шторы, раздевалась донага и начинала беситься как несмышлённый ребёнок: женщина могла прыгать с весёлыми визгами по квартире, разбрызгивая при этом воду аж до самого потолка, или могла, зажав себе пальцами нос, распластаться под водой и провести в таком положении около часа без какого-либо движения. А потом, как будто ничего необычного и не было, она снова одевалась, раздвигала шторы, садилась за письменный стол и, будучи по колено в воде, занималась проверкой тетрадей учеников. А капли продолжали падать на жестяной тазик. И только этот звук, становясь всё громче и настойчивее, возвращал нас в мир того, что в немецком языке очень метко обозначается словом Taetigkeit.
Такие посиделки на холодном камне внутри старых подъездов под аккомпанемент из всевозможных звуковых комбинаций и был для нас тем, что люди с презрительным выражением лица называют пошлым словом «романтика».