Арлекин : Голос тела

Мне снился сон, будто бы жена знакомит меня с какой-то тёткой, и та долго и воодушевлённо рассказывает о своей любви к фотосъёмке.
– Я занимаюсь фотографией уже двадцать лет, – говорит женщина.
– Снимаете на старую зеркалку? – почему-то спрашиваю я.
– Нет, уже давно с ними дела не имею, – отвечает женщина. – Сейчас работаю с цифровой оптикой.
– Поразительно. Так долго отдавать себя чему-то… Я просто не могу себе представить, чему бы я посвятил свою жизнь.
– Ну, это ведь моё главное занятие. Я люблю снимать.
– У меня есть подруга, – говорю я. – Галя. Мы с нею знакомы восемнадцать лет.
И в этот же миг я лежу на диване в своей квартире, а Галя валяется рядом. Очевидно, мы накурились, и теперь не желаем даже пошевелиться.
– Хорошо-то как, – говорит Галя.
– Точно. Рад, что мы встретились. Так давно тебя не видел. А ты рада?
– Не-е-е-е-ет, – хрипит Галя. Это странный хрип, на выдохе, словно бы её голосовые связки отказали и губы утратили подвижность.
– Что? – Боюсь, мне это послышалось.
Галя и сама удивлена.
– Это не я, – нормальным голосом говорит она. – Чёрт, не знаю, как это вырвалось.
– Что это было?
– Не знаю, чувак. – И тут же вновь хрипит: – Ты-ы-ы-ы...
– Что это такое?
Галя напугана. В глазах её страх.
– Я… Я не знаю...
– Сестрёнка, прекращай, слышишь? Это не смешно, понятно?
– Не-е-е-е-ет, – раздаётся хрип.
Будто из самой её утробы, из самых недр её туловища исходит этот потусторонний голос.
– Я не знаю… не знаю, что это! – Галя в ужасе. Из её рта выходят звуки, которые производит не она. По крайней мере, не её сознание.
– Зде-е-е-е-есь… – хрипит она. И сразу же нормальным голосом: – Бля, какого хуя?
– Галя, в чём дело?
– Не знаю, не знаю, чёрт! Я, блять, не знаю, что это такое!
– Ты-ы-ы-ы-ы!
Меня озаряет внезапная догадка.
– Галя, это ведь не ты говоришь, так?
– Та-а-а-а-ак.
– Это твоё тело, твоё тело говорит, правильно?
– Да-а-а-а.
Галины глаза выпучены, показывая, насколько кошмарно то, что она сейчас переживает. Она заметно отдалилась, тело берёт над ней верх.
– Твоё тело хочет что-то сказать?
– Ты-ы-ы-ы...
Её лицо искажается в ужасную гримасу ярости. Злоба и ненависть горят в её стеклянных глазах. Она наваливается на меня сверху, хватает ворот моей майки и душит меня, всё туже и туже затягивая ткань вокруг моей шеи. Глаза светятся в её уродливом лице, и хрипы – хрипы внеземного существа, мечтающего только об одном – убить, убить, убить...
– Ты меня не любишь? – спрашиваю я у тела.
– Не-е-е-ет. – Хрипит и капает слюной.
Я сбрасываю её с себя на пол, и она падает на голову, как будто совершенно лишена инстинкта самосохранения.
В этот момент сон улетучивается, реальность переплетается с ним и постепенно замещает его. Я медленно приобретаю форму своего тела, начинаю видеть тьму за сомкнутыми веками и слышать мерный храп жены, лежащей рядом. Всё проясняется – этот её храп я и принял во сне за странный голос тела моей приятельницы. Её замешательство, страх и непонимание – реакция моего мозга на посторонние раздражители. Злобное тело Гали, желающее меня задушить – реакция моего мозга на вынужденное пробуждение. А женщина-фотограф, бедная, бедная тётенька – героиня сна, которому так и не довелось мне присниться.
Некоторое время я качаюсь на волнах пробуждения, прислушиваясь к удивительному храпу своей жены, так похожему на чревовещание Гали. На часах полчетвёртого утра. Около часа я ворочаюсь с бока на бок, пока, в конце концов, не засыпаю снова.
Уходя на работу, я целую жену в лоб. Она приоткрывает один глаз.
– Приходи сегодня пораньше, солнышко, – хрипит она, – я налеплю твоих любимых роллов с тунцом.
– Что у тебя с голосом, котик?
– Не знаю. Наверно, простыла.
Я целую её веки, переносицу, губы, лимфоузлы на горле.
– Не смей болеть, понятно?
– А то что?
– А то я выкину тебя на помойку, как испорченный продукт.
После совещания начальник хрипит, чтобы я задержался.
– Да, Евгений Аркадьевич? Что вы хотели?
– Насчёт той деревьевой площадки во дворе. Хочу, чтобы ты продумал, как сделать свояси жителей более уютными. Нужно избежать платформчатости и, вместе с тем, водовый и газяной проводы должны пролечь наиболее рационно.
– Ладно, я подумаю. Вы тоже заболели?
– Тоже?
– Жена охрипла.
– Да не… День рождения внучки… Песни орал. Ты понял, что я от тебя хочу?
– Да… Думаю, да.
– Тогда за работу! – по-самурайски хрипит Андрей Аркадьевич.
Во время перекура я обращаю внимание на то, что все мои коллеги, дымящие по соседству, потеряли голоса.
– Что, кум, – спрашивает один сотрудник другого, – ешь, а выхлопные жевать?
– Конечно, если иначе может быть обязательно, – пожимает тот плечами.
Хрипло, из самого желудка, рокочет пожилая работница канцелярии:
– Приходите послесегодня ко мне на свете ни боже мой, я вас, сладеньких, укушу! – бурлит, словно заразная жаба.
Что-то происходит с людьми. Мне кажется, они теряют способность вербально выражать свои мысли. Речь, язык, принятый синтаксис – орудия, которыми они разучились пользоваться.
В голливудском кино нередко встречается кириллическая тарабарщина, выдаваемая за русский язык. Производителей можно понять – меньше всего они думают о русских, которые посмотрят этот фильм. А для своих сойдёт. Какая, в сущности, разница? Одинаково непонятно. Кириллица, хирагана, руны, клинопись – как угодно расположи эти закорючки, хоть бы и в правильном порядке, от этого они понятнее не станут.
Я подозреваю, что люди вокруг меня используют речь не для обмена информацией и социального контакта, а лишь чтобы сделать вид, наглядно показать и обозначить: я говорю. Будто смысл всего, что они хрипят, состоит исключительно в самом говорении.
После работы я жую безвкусные роллы и пялюсь в телевизор, ежеминутно переключаясь с канала на канал. Караченцов, Высоцкий, Джигурда, Армстронг. Сегодня что, Всемирный День Хрипа?
– Чулпан едь для меня, соня! Чулпан едь для меня-я… – горланит осипший Володя.
Я выключаю этот сатанинский ящик.
И жена говорить почти не может.
– Я-я-я… – хрипит она из спальни. – Мне-е-е!
Заглядываю к ней. Читает. На корешке написано: «Анатомический словарь».
– Что, дорогая? Ты звала? Хочешь, чего-нибудь принесу?
– Ты-ы-ы. – Тянет ко мне руки.
Присаживаюсь на край кровати.
– Голос так и не вернулся, милая? Горе ты моё!
– Ты-ы-ы. – Раскрывает губы для поцелуя.
Книга соскальзывает с кровати и падает на пол. Мимоходом бросаю взгляд на столбики слов: symphysis, adhesio, visus, opticus, pupilla...
– Интересная книжка?
– Во-о-от, – хрипит жена, расстёгивая бюстгальтер.
Я вхожу, и она довольно урчит, как престарелая кошка.
– Дорогая. Мне. Кажется. Людям. Больше. Не. Нужны. Слова, – трахаю её я.
Она не отвечает. Просто хрипит и облизывается.
– Людям. Больше. Не. Нужен. Голос.
– Да-а-а-а...
– Волосы. Ногти. Аппендикс. Кадык. Теперь. Вот. Ещё. И. Голос. Сделался. Бесполезным.
Я кончаю.
С прежней.
Жизнью.
И перехожу.
На следующую.
Эволюционную.
Ступень.
Молча.
Утром срабатывает таймер, включающий радио. Пора на работу. Радио, вроде бы, сломалось: прерывистый треск. А нет, это голос диктора. Семичасовые новости. Поебуетртся коаке-то врмея, чбтоы пркнивыуть.