Арлекин : Крыса Клоаки Странный Гриб

Два дня хлестал проливной дождь, и двухэтажный деревянный дом потемнел, разбух, стал, как мягкий, пахнущий землёй гроб, вынутый из могилы. Сидя у окна и наблюдая, как вода струится по стеклу, Кира и впрямь ощущала себя за границей смерти. Этот старый дом, в котором с самого её рождения, вот уже три года, жила она со своими родителями, был слишком просторным и неуютным, чтобы чувствовать в нём хоть какое-то биение жизни. Большие комнаты, широкие, жутковатые коридоры, незанятые мебелью пространства – его невозможно было обжить. В нём словно кто-то умер, разложился, исчез, растворился в воздухе, пропитал холодные стены. Кира всегда ощущала мрачную безжизненность этого тёмно-серого, угрюмого, стоящего в стороне от городов и дорог дома. «Наша усадьба», – в шутку называл его отец, когда, держа за руку, выводил дочь из леса, и громада дома вырастала перед ней.
Дождь запер её во влажном склепе детской комнаты на втором этаже. Часами малышка стояла на придвинутой к окну табуретке, закинув локти на подоконник, и наблюдала за тем, как на землю падает мокрое небо. Иногда, отрываясь от шума дождя, она прислушивалась к голосам родителей. Босыми ногами шлёпал по полу, прямо под комнатой Киры, отец.
– Только не надо опять… К чему всё это? – голос отца тонул в древесине дома, как капля в ватном тампоне. – Не нужно этого сегодня… Не нужно...
И голос матери, ещё более глухой, еле слышный голос матери раздавался в ответ. Кира не могла различить, что мать говорит. Она слышала лишь длину слова, паузу, длину следующего слова… Бессильное, недовольное бурчание отца, а потом внизу на первом этаже хлопала дверь. Кира понимала, что мать снова ушла в подвал, и поспешно фокусировала слух на шелесте листвы под упругими каплями, но всё равно, против своей воли, позволяла отрывкам отцовских проклятий проникать под плеву детской безучастности.
– Да чтоб она сгнила там, эта твоя коллекция! – плевался словами отец, шлёпая голыми пятками. – Чтоб её слизни пожрали!
Кира тихонько слезала с табуретки и приникала к полу, прижималась к нему ухом. Её широко раскрытые глаза беспокойно блуждали в слуховой пустоте, слегка приоткрытый рот обнажал некрепкие молочные зубки и делал её круглощёкое детское личико удивительно сосредоточенным.
– Я не могу так больше, я устал, – причитал отец.
Он хныкал, снова жаловался. Вдруг начинал кричать, ругаться и топать ногами, гремел мебелью. Потом опять затихал, неразборчиво и горестно шептал что-то, плакал. А затем наступала долгая тишина, и Кира лежала на полу до тех пор, пока отец не начинал храпеть.
Медленно, как котёнок, прокрадывалась к двери, встав на цыпочки, открывала её и опасливо оглядывала сумрачный коридор. Она различала лестницу в полумраке, лестницу, ведущую вниз и охраняемую длинными подвижными тенями, что вились в темноте вокруг неё и выпрастывали свои щупальца в сторону Киры, как бы предупреждая, чтоб не думала даже пытаться выйти в коридор.
Расстояние до лестницы казалось неизмеримым в искажённой тенями перспективе, и, двигаясь к ней короткими нервными шажками, Кира старалась не думать обо всех ужасах, что поджидали её на пути вниз. Со ступеньки на ступеньку, крепко сжимая такие неудобно высокие перила.
– Я устал… – сквозь сон бормотал отец, уже отчётливо, но всё равно, как сквозь вату.
Добравшись до первого этажа, Кира тихонечко приоткрывала дверь в подвал. Ярко-жёлтая трапеция на секунду прорезала мрак, а затем Кира закрывала дверь за собой и продолжала спускаться вниз, уже в тёплом свете ламп, который изгонял любые страхи. А отец оставался в темноте за дверью, тревожно похрапывал, одиноко кутаясь в плед.
– Мама… Мама...
– Кира, это ты, доченька?
Мать подхватывала её с предпоследней ступеньки и прижимала к себе. От неё, как и от всего в доме, пахло землёй и ещё чем-то неясным, что всегда вызывало у Киры образ Бельчонка, любимой плюшевой игрушки, Бельчонка, который намок под дождём, сопрел и умер.
– Почему ты не спишь? А, маленькая? Тебе уже давно пора спать.
Мягкий и нежный голос матери, которая никогда не приходила сама. Кира прижималась к её шее носом и губами, чувствовала запах сырой почвы и вкус леса.
– Я не могу здесь спать, – едва слышно шептала трёхлетняя девочка, не отрывая губ от материнского пульса.
И положив подбородок на костлявое плечо матери, украдкой оглядывала большое, тускло освещённое помещение подвала, заставленное длинными жестяными корытами с коллекцией грибных культур.
Держа Киру на руках, укачивая её, как грудную малютку, мать прохаживалась вдоль корыт с аккуратными рядами маленьких белёсых грибов, называя их латинские имена и нашёптывая приветствия.
– Здравствуй, милый… Здравствуй, милый… – бормотала мать, шмыгая носом, и Кира ощущала, как по её волосам скатывались крупные солёные капли чужих слёз.
– Мам, а мам?
– Спи, спи, доченька.
– Мам, а грибы хорошие?
Мать садилась на стул, держа Киру так, как держат младенцев на иконах, и в глазах её было столько же скорби, что и на ликах святых мучениц. Она нежно целовала Киру в веки, прижималась влажной, холодной щекой.
– Очень, очень хорошие.
– Тогда почему ты грустишь?
– Хочешь, пойдём завтра в лес, – предлагала мать, изображая улыбку и отводя глаза, цепляясь просящим взглядом за свою грибную коллекцию.
– Хочу.
– Значит, пойдём. Только, если ты поспишь.
– Посплю, мама.
И на следующий день они встали засветло, пока отец ещё спал, убедились, что дождь перестал, и шли по серо-сиреневой тропе, а потом вошли в лес и углублялись в него, пока небо светлело и деревья заново создавали тени.
Грибы прятались во мху, прикрывались хвоей и листьями, и показывались наружу тут же, стоило только Кире пройти мимо. Но она уже давно выучила все их нехитрые ухватки. Резко оборачивалась, приседала – и вот они, пять-шесть шляпок. Все стояли особняком, будто бы не имея ничего общего друг с другом, но Кира знала, что все грибы на свете связаны между собой. Она видела этот светло-серый мицелий, похожий на резиновую лапшу или на сетку вен, забитую мёртвыми лейкоцитами. Она застывала на месте и ждала, пока грибы не потеряют бдительность.
– Не срезай их просто так, – наставляла мать, осторожно ступая по мху – следы тут же исчезали, как будто никто там не проходил. – Твой гриб сам тебя выберет. Ты поймёшь это. Он позовёт.
Они до полудня бродили по сырому лесу, иногда выходя к реке, иногда углубляясь в чащу, блуждая среди розовых папоротников и черники.
– Разве грибы умеют говорить?
– Конечно, умеют, – и мать рассказывала ей о грибах, и о том, почему у них своё собственное царство, и что их делает такими особенными. Мать говорила, что грибы – наполовину флора, а наполовину фауна, перечисляла их растительные и животные свойства, но Кира многого не понимала. Однако, когда гриб позвал её, она не испытала никакого замешательства. Остановилась и долго искала его глазами.
– Мама, вот он. Можно, я его заберу?
– Он твой, ты уверена?
– Да. А я – его.
Они шли домой под ярким солнцем, и Кира делилась с матерью своими опасениями, что её гриб завянет, как срезанный цветок.
– Не завянет. Грибы не умирают. Потому что грибы и не живут. Они, как пальцы, Кира, понимаешь? Как части одного очень большого животного растения. Мы закопаем его в землю, и он соединится с остальными грибами. И теперь ты можешь приходить в подвал, когда захочешь, потому что у тебя появился собственный гриб. Он поднимется из земли и будет тебе хорошим собеседником. Он уже сказал тебе своё имя?
«Крыса Клоаки Странный Гриб», – подумала про себя Кира, а вслух сказала:
– Да, только это секрет.
– Конечно, секрет, – усмехнулась мать, но вялый смешок не мог укрыть затаённое горе, обтянувшее её глаза полупрозрачной катарактой.


Когда матери не стало, многое в доме изменилось. Он больше не был мёртвым, как будто мать забрала себе его смерть. Киру ничего не пугало в полумраке коридоров, и деревянная тишина утратила зловещую густоту.
Дом опустел. Он перестал вызывать какие-либо чувства, и Кира даже тосковала по своим страхам, по ночным кошмарам и по запаху могильной земли, который тоже выветрился и не оставил после себя следов.
Они медленно и уныло жили вдвоём – понурый отец и молчаливая дочь, каждый – на своём этаже. Порознь гуляли в лесу. Ели, не отрывая взгляда от еды.
– Я избавлюсь от маминых грибов, избавлюсь, – говорил отец, неодобрительно качая головой. – А пока они там, ты в подвал не ходи.
Но по ночам, дождавшись отцовского храпа, Кира всё равно пробиралась туда тайком и подолгу, порой до самого рассвета, вела упоительные беседы с Крысой Клоаки. Мать была права – Гриб действительно знал много интересного о какой-то вселенной.

карта проекта