Платон Сумрaq : Хроники девота (продолжение)

Не стану кокетничать, я мог бы стать не самым средним представителем, так называемого — среднего класса.
Мог бы.
Но не стал.
Поэтому на свете по-прежнему больше всего того, что мне не доступно. И это меня нисколько не угнетает. Меня тяготит иное… Если мне удастся не умничать без нужды, Вы, может, поймете, о чем я.
Итак, по поводу нашего самозванного «среднего класса». Вот что у меня пока есть:
1) неплохая съемная «двушка» в хорошем спальном районе Москвы;
2) полугодовалый «Форд-Фокус» (куплен новым);
3) одежда и обувь от престижных модельеров Италии на сумму около одиннадцати тысяч долларов (все куплено на распродажах);
4) развод с женой (дружелюбный и взаимовыгодный);
5) снова пока никаких долгов (терпеть не могу делать долги!);
6) никаких детей (терпеть их не могу!)
7) снова пока никаких домашних животных (хотя дети хуже!)...
Скукотища!?
Не мне судить.
Да…
Еще у меня есть — она.
(Она!)
Но из-за вышеуказанного пункта «3)» — пока! — я думаю не о ней.
(Не о Ней!)
Я сижу на совсем целом диване в стиле «губки бантиком», обтянутом клетчатой фланелью. В моей правой руке непочатая бутылочка питьевого йогурта. Указательный палец левой — рассвирепело трет правое плечо. Нет, не само плечо, а дырочку на рукаве шерстяного свитера. О ней-то — суке — я и думаю. Битый час. С той роковой датки, когда я обнаружил катастрофу-рецедивистку.
Во всем виновато детство. Оно у меня протекало в строго нормированном достатке. Извините, про детство я повторяюсь. Но оно, правда, виновато.

До первых заработанных мною денег я был лишен доступа почти ко всем символам благополучной жизни. Отсюда мой максимализм в отношении к материальным ценностям и неутолимая тяга к аутентичности, «свежести» всего, что я приобретаю и тотальной «целости» всего уже приобретенного.
Пусть будут прокляты отремонтированные телевизоры, штопаные носки, заплатки на зимних куртках, подбитые каблуки и восстановленные автомобили! В общем, если Вы вдруг обнаружили, что, что-то не так, то, поверьте мне, так уже никогда не будет.
Первые свои заработанные деньги я потратил на приобретение «именных» джинсов (от Hugo Boss). И пошло-поехало. Поначалу я пытался бережливо бороться с тем, что даже у аккуратистов одежда и обувь, бывает, ранятся. Что-то зашивал; что-то заклеивал. Но надолго моих нервов не хватило. Даже известное всей тряпичной Москве ателье, где и артисты не гнушались лудить дорогие шмотки, меня не устроило. В этом ателье творили чудеса: дырку на кофте шириной с палец там ликвидировали так, что обнаружить ее следы снаружи — Вы бы не смогли; а с изнанки оставался узелок-невидимка. Короче, безупречная работа. И короче, — не для меня. Ведь я-то знаю, что сучья дырка никуда не делась. Я про нее не забуду. Буду думать о ней. Вспоминать свой свитер целым. Представлять его целым… Понимаете?
Вряд ли.

Я срываю с себя проклятущий свитер. Швыряю в пакет для мусора. Выхожу на лестничную площадку...
Возвращаюсь на диван — подновленным. Почти. Теперь я смогу задуматься о ней. (О Ней!) Дырка на свитере еще царапает мой задетый за живое мозг; но я справлюсь. Теперь. С этим у меня, как в любви. С глаз долой — из сердца вон. Долой навсегда, а не на какую-нибудь дальнюю полку. Запомните!
Ну что? О ней? (О Ней?)
Тогда — по порядку.

О своей первой любви я уже рассказал. Потом был университет. Потом я поступил на работу к тестю; сделал неплохую карьеру под его корыстным руководством; и без погрешностей для фигуры стал солиднее на восемнадцать килограммов.

...

Итак, мою бывшую жену зовут Таня.
На нашем курсе она была самой видной и выгодной самкой.
И партией.
Ее отец — невесть сколько лет занимался тем, что позже обозвали политтехнологией. Телеэкрана он чурался. Но о его «закадровом» авторитете — в этой туманной сфере человеческой деятельности — знали все.
Всего-то переспать с Таней было нетрудно. Не мне чета с ней отметились. А дальше?
А дальше стоял пограничный столб: Петр Ефимович. Не обойти — не объехать. Кто как не он вник в лицемерную константу человеческой натуры.

… Пятый курс. Диплом затылок жарит. Либидо душит, душит меня и науськивает: трахни Таньку, трахни Таньку.., пригодится.

Но Таня Вам не Аллочка...

… Ко мне Таня всегда относилась благорасположенно.
Даже.
Несмотря на мое архипростое происхождение, она как-то, за глаза, обозвала меня снобом. В устах Тани это звучало как очень, очень непристойное предложение (Warning, парни, предложение-то — заочное! ).
И я его принял.

На майские праздники Таня устроила традиционную вечеринку. Ничего такого — человек сорок.
Неплохо повеселились.
Уже три года Виктор Вдовин тоже числился среди приглашенных.
Правда, ночевать меня никогда не оставляли.
Но тогда…
Тогда Таня все переиграла: за окном тьма кромешная, метро закрыто, такси дорого, и устал ты, поди, Витек.
(На пятый год знакомства!)
Какая муха ее укусила?
То ли я остался последним в ее «трах-реестре», то ли Таню раззадорил слушок, что намедни я переспал с ее лучшей подругой Светкой? А как Светка — по секрету всему свету — живописует свои любовные похождения… От ее россказней и Елену Прекрасную завидки возьмут.

… К четырем часа утра — в Таниной квартире — нас осталось — шестеро. Очередной «ближний круг»: две пары, сама Таня и Ваш покорный слуга. Пытаемся танцевать. В голове кипит хмель. Не замечаю, как мы с Таней остаемся одни. Под кожей зябкий жар. Сердце выбивается из силков такта. Объятья крепчают. Потеющие ладони выходят из-под контроля: лазят, щупают, теребят, что-то задирают, что-то оттягивают, что-то расстегивают. Губы слипаются в тяжелом, одышечном, почти болезненном поцелуе. Обмениваемся горячими капельками пота со лбов, со щек, с носов. Мы — то ли одеты, то ли раздеты… Сваливаемся на ковер: кряхтим, кусаемся, щекочемся, закатываемся под стол. Специально или нет, Таня цепляется за скатерть… Со стола что-то падает. Звон чего-то разбившегося. На нас что-то льется… Что-то сладкое и липкое...
Половина девятого утра. Мы с Таней бодрствуем. Оконные жалюзи, будто уничтожитель бумаги, изрезали душный полумрак комнаты на длинные и тонкие полоски солнечного света. Думаю, у меня вся спина в них. И в царапинках от Таниных ногтей.
Я еще в ней. Она кончила снова: вся красная, взмокшая. Как кипятком облитая.
- Кончай, — шепчет Таня. — Мне надо поспать. Не думала, что ты такой. Сколько молодых деньков зря потеряно… на придурков всяких. Ты что, раньше не мог ко мне подлечь?
Я молчу; начинаю разгоняться...
- Стой, — требует Таня, — Вылези из меня. Лучше в рот. А то еще залечу от удовольствия…
Я подчиняюсь. Везет же мне. Не думал, что я — настолько неплох в постели.
Снова:
- Стой. Подожди, я сейчас приду… Кстати, ты всегда такой? Или просто наебываешь упущенное? — Не дожидаясь ответа, выскальзывает с кровати. Голая выбегает в коридор.
В Танину спальню врываются звуки работающего душа, визги моих резвящихся однокурсников и сэр Элтон Джон.
Вернулась Таня. Дверь за собой не закрыла. Юркнула в постель. Всучила мне резиновую дубину телесного цвета.
- Это родительский дилдо. Неплохо для старичков, да?
Такую хрень я еще не держал; но Тане не признаюсь. Я привык все схватывать на лету. Восседаю на легковоспламеняемую Танину грудь. Дилдо (с толстой проволокой внутри — для проворачивания) запихиваю ей, надеюсь, куда надо. Таня сдавливает мой член своими загорелыми грудями. Начинает тискать его между ними. Ловит его ртом. Замок входной двери ловит скважиной чей-то ключ…
- Бляди-родители! — Таня уже в коридоре. Запирает входную дверь изнутри.
Тянет время.
Через минуту я и две пары однокурсников, кое-как одетые, толпимся на балконе. Ну и рожи у нас! Во, попали! Дом для Таниных друзей открыт всегда. Кроме ночи. Это табу. Что будет ослушникам, пойманным с поличным, пока никто не проверял...
Таня в халате начинает переговоры с нагрянувшими родителями. Мой растерянный слух выхватывает:
- Который их них твой?
- Самый, — дерзит с перепугу Таня.
Дальше не разберу.
Проходит минут десять. Петр Ефимович проходит на оккупированный нами балкон. Почти приветливо здоровается. Пристально оглядывает нас с головы до ног и тоном, не терпящим возражений, заявляет:
- Приведите себя в порядок и на кухню! — чинно удаляется. Победоносно бросает через плечо: — А самый небритый, за мной.
С побитым видом плетусь за величавым политтехнологом. Прикидываю шансы на реализацию своего давнего, но до сего дня — аморфного плана.
А тут такой повод!
В коридоре Петр Ефимович резко поворачивается ко мне. С хитрецой глядит на меня своими водянистыми, навыкате, глазами: серыми, вылинявшими от мудрого цинизма. Достает из бумажника стодолларовую купюру и с ухмылкой Игнатия Лойолы наставляет:
- Сходите-ка, молодой человек, вниз. Прикупите чего-нибудь на наш с Вами отдельный завтрак, который, я полагаю, будет расценен Вами как деловой, — и удаляется.

Спотыкаясь, обуваюсь. Вымахиваю на лестницу. Не думая о лифте — третий этаж — бегу на улицу. На первом этаже Таниного дома, стоящего на Кутузовском проспекте, и сейчас располагается универсам. В нем же поменяв доллары, просачиваюсь вглубь продуктовых рядов. Раздумывая над неоднозначностью сегодняшней переделки, задеваю плечом охранника. Тот — по-лакейски чванно наблюдает за мной, чем вызывает у меня ответный интерес. Сую руки в карманы и начинаю воровато озираться. Нарочито нервными и неловкими движениями лапаю все подряд. Я-то знаю, что теперь охранник от меня не отстанет. Как страдающий булемией стервятник. Все они такие. Попробуйте в крупном магазине сунуть руки в карманы, — и Вы уже почти отпетый вор.
Да пошел он… Выбросив из головы перекошенно-пиджачного крепыша, думаю о «деловом завтраке».
С Таниным папой.
Вот, блин, я и на распутье!
Дело пахнет большими переменами.
Ломтики пережитого ложатся так же плотно, как кусочки тресковых тушек, утрамбованные в кирпичики филе.

Когда я вернулся, мои однокурсники уже покинули Танины пенаты.
Я один.
Спотыкаясь, — разуваюсь. С истерично-нагловатой опаской прохожу на пустую кухню. Выкладываю из пакета все, что меня угораздило купить: литровую бутылку «Столичной», два килограмма бананов и килограмм конфет «Огни Москвы».
И пошел бы Танин папа...
С его сдачей.
С его дачей.

Но Танин папа меня подвел. Мой продуктовый набор привел его в восторг. Зря я полагал, что все в то утро заладилось против меня. Взять, к примеру, мое кухонное ожидание шестидесятилетнего политтехнолога. Нервничал я ужасно, — и потому, умяв с десяток «Огней», по детской своей привычке, я не выбросил фантики, а, вернув им форму якобы целых конфет, положил обратно в вазочку. Идиот несчастный!
По закону подлости — за нашим «отдельным деловым завтраком» с Петром Ефимовичем ему попадались одни пустышки…
Поверите? Мой конфуз его даже поразвлек. И разговор у нас вышел вполне результативным. Результатом его стала наша с Таней свадьба. Сыграли мы ее тридцатого августа. В ресторане «Прага». Незачем Вам знать все «от и до». Вы же не сомневаетесь, что свадьба получилась — незабываемой?
Понравилось всем. Кроме моих родителей (Остальные родственники Вдовиных не явились на зов крови не их группы).
Мои отец с матерью лишь подтвердили свои непримиримые параноидальные опасения, что я-таки влип в кабалу к беспардонным и беспринципным нуворишам. И никакое радушие Петра Ефимовича — ни до, ни после свадьбы — не повлияло на их мотивацию свести общение с «мафиозной» родней к душеспасительному минимуму. Поверите? Со мной родители тоже стали держаться, незлобиво говоря, натянуто. Спасибо, что на «Вы» не называли! Фиги в их карманах так и вопили: «Чур, меня! Чур!».
Пусть.
Вдовины никогда не грешили «телячьими нежностями».

После свадьбы мы зажили у Тани.
Когда мне надоело, начали снимать квартиры.
(Петр Ефимович три месяца пытался всучить нам в подарок размашистую жилплощадь. Я стоически отказывался. И он отстал.)

Танино окружение расценило наш союз — как классический брак по расчету.
С моей стороны.
Я и не отнекивался.
Т.к. со стороны Петра Ефимовича в сем мезальянсе были свои резоны. Позже я узнал почти весь расклад.
Поверите? — моя кандидатура взялась не с потолка. Т.к. — «разрабатывалась» полгода (до вышеописанных майских праздников!).
Вопрос Таниного замужества начал беспокоить ее отца уже с третьего курса. А на пятом — встал ребром. Еще бы! Петру Ефимовичу стукнуло шестьдесят. Кочевая жизнь предвыборных компаний его утомила. Пробовал контролировать процесс из Москвы: систематически не досчитывался денег. Ну, очень, очень ему был надобен надежный человек для выездов в «поле», а зять — наилучший вариант.
Но какой зять?
Повторюсь, Петр Ефимович твердо знал, насколько лицемерными могут быть иные охотники за богатым приданным. Представители золотой молодежи его не устраивали: у одних — ветер в голове, другие — Дело Всей Жизни — на корню загубят… Бедные карьеристы и того хуже: либо кинут, либо подсидят и по миру пустят. Нельзя отрицать, что у всех у них были кое-какие положительные качества. Но Петру-то Ефимовичу хотелось обрести зятя по имени Золотая середина. Поэтому моя биография счастливо привлекла его рентгеновское внимание. В двух словах: у меня ни кола, ни двора, но надежды подаю; тщеславен, — но не карьерист ради карьеры...
Для подтверждения чистоты эксперимента — Петру Ефимовичу надо было со мной познакомиться. Так что мой адюльтер с Таней — неслучаен. Воля отца, мать его! Правда, Тане надлежало всего-то создать предлог для моего показа Петру Ефимовичу. Затаскивать меня в постель — ее никто не неволил. И форс-мажорный приезд Таниных родителей — тоже — не инсценировка. Послушная и любознательная Таня чуток превысила полномочия и провела независимую проверку одного из кандидатов в женихи. Остальное — довершил случай.
В итоге я превзошел:
1) все ожидания Тани;
2) все ожидания (самого) Петра Ефимовича.
Он-де уверовал, что я могу:
1) отработать все, что бы в меня не вложили;
2) начать приносить реальные дивиденды.
Да, я — корыстен. Но, по мнению Петра Ефимовича, корысть моя — предсказуема. Этот-то штришок и привел меня к алтарю. А еще: Танин папа счел, что мой «рост» можно контролировать.
Сколько надежд!
А я взял и все испортил...
Не прошло и трех лет, как мы с Таней разошлись.
Цивилизованный, немеркатильный развод.
Детей у нас не было. Кошку машина задавила. Квартирный вопрос нас не парил.
К чему лукавить? Мы с Таней до сих пор дружим.
К чему лукавить? Я был ей дрянным мужей.