Bobrzol : ЛУЧЕЗАРНАЯ МАХНАТКА

ЛУЧЕЗАРНАЯ МАХНАТКА
Посвящается одному великому и одновременно крайне хуйовому российскому писателю



Мне было двадцать семь, а скоро, через неделю – двадцать восемь. Если сложить цифры получается круглая дата – это пиздец. И всё хорошо, и всё замечательно, и кафель в параше, и журналы с комиксами поступают регулярно, и пью я много по выходным, а в понедельник никто-никто об этом не знает; и зубы я чищу, и туфли я мою, и горячая вода есть, и друг Вова не забывает, на шашлыки приглашает, и в аспирантуре у умного профессора обучаюсь, и тема занимательная про сексуальную активность, как фактор сюжетосложения, и запоры прошли. Но нет одного: всё время хочется трахаться. Трахаться хочется всегда и везде. Половой акт, его фантастический и мифический образ преследует меня, появляясь неожиданно то там, то сям. У меня нет половой дисфункции — я всё время дрочу; дрочу везде, где только может выдастся свободная минутка. Всё это для меня вздрочь. Я думаю. Может я не полноценная личность (вчера перед сном думал и дрочил), и пришёл к выводу, что, всё-таки нет. Вспоминаю в подкрепление этого «нет» и аспирантуру, и приятное отношение руководящего состава и журналы и Вову, блядь.
Этими то, мыслями я с ним и поделился. Приходит он как то раз и говорит: «есть вариант». В нашем дурдоме возможно провернуть операцию, что-то вроде взятие на поруки. Возьмёшь какую то шизофреничку, запрёшь её у себя и еби её напрополую до боли в яйцах. А ей что нужно — тарелка супа, а писю и ты ей подмоешь, — ни скандалов, ни нелепой этой, вымороченной романтики. И сам Вова говорил, что готов был бы провернуть этот вариант, но только вот давно женат и всё заебло.
Ранним утром я встал. Почистил зубы, почистил ботинки, помыл пепельницу, просмотрел свежий комикс (занятный номер). Я его отложил в отдельный шкафчик стола, там у меня находится подборка занятных номеров. В общем придав себе уверенности и даже решительности я прибыл в дурдом с чистыми намерениями. Вышло дорого, пришлось за эту сделку отстегнуть зав.отделением кругленькую сумму в три моих зарплаты (славно, что у меня были сбереженья). Среди второсортного хлама, я подобрал, довольно симпатичную девицу лет двадцати пяти, с каре и глубокими карими глазами. Мне показалось, что санитары поёбывают своих пациенток периодически: такими поёбаными они мне показались. Мы ехали ко мне на такси, она даже прижалась ко мне. Мне даже стало несколько конфузно. Первым делом дома я её выкупал. Саморучно отдраил мочалкой мохнатую писю, и даже позволил себе лишнего. Целый месяц я с ней трахался и так и эдак, навещавший меня Вова даже говорил, что, мол, он завидует мне белой завистью.
По паспорту её звали Светой, но у неё был странный заглюк, она всё время, по средам, раз в неделю меняла своё имя и, если, в кровати ты её не назовёшь новым именем или перепутаешь его или не дай бог забудешь(она мало говорила и не любила повторятся), то дальнейшая возможность осуществления половых утех весьма и весьма проблематична. Я однажды забыл, как её звали и пришлось ждать до следующей среды, пока она не объявит новое имя – это было ужасно, я продрочил неделю. Но, в дальнейшем я был более осмотрителен и стал записывать имя в специальную тетрадку, чтоб не дай бог, заново не обречь свои яйца на эту невыносимую участь.
На улицу она не выходила – боялась. В течение первых двух месяцев я безуспешно пытался выйти с ней на прогулку. Это было невозможно. Силы я никогда к ней не применял, однако легко мог этим воспользоваться. Она, как только я поднимал в своих до боли скучных пространных монологах темы прогулки, улицы, живописных осенних видов, тут же закрывалась в ванной, или, что нам очень нравилось с Володей, залазила под мой стол, сжимаясь там в комочек и выставляла оттуда потную махнатку (наверно от страха): я её очень любил, такую маленькую, скомканную, перед открытыми пространствами жизни.
За чашкой утреннего кофе, мне показалось, что эта вот такая странность, это её катастрофическое нежелание гулять, есть формой проявления некоторой ненависти ко мне. Ну неужели в её головке закралась идея того, что я её не смогу защитить? Да и от чего: от света ночных фонарей, от луны, от осенней листвы, от чего?
Она просто молодец, сама себе и мне стирает, гладит, вот только готовить не умела. Через три месяца нашего совместного проживания, я решил разузнать о ней побольше. Вдоволь с утра потрахавшись я отправился к психиатру, в надежде обнаружить что-то интригующее для себя в истории её болезни. Меня добродушно встретил тот же старичок заведующий отделением. Хитровато спросил «Как товар?», я так же компанейски сказал, что товар, замечательный, только на люди выходить боится. Он мне объяснил, что родителей у Светы нет, что болезнь её следствие глубокой психологической травмы, что нашли её, под фонарём, на набережной, что кто её сюда привёл он не знает, что лечить её толком никто не лечил и кучу какой то другой ерунды, которую я не силился удерживать в своей голове. Ничегошеньки я так и не узнал, «но а зачем это мне?», — недоумевал я, возвращаясь домой.
Надо сказать, что больше всего она любила апельсиновый сок и игрушку ёё, подаренную мною на день рожденье, её она увидела в комиксе. Ох и хлопот же мне доставило это ёё, я едва его нашёл и стоило оно ничего себе. Свой день рожденья 20-го апреля, она не признавала, и назначила себе им 2-е сентября, 5-е ноября и десятое марта. Больше всего меня мучил тот факт, что периодически, во время того, как я её трахал, она свешивалась с кровати, доставала под матрацем, ёё, где всегда его хранила и начинала им играться. Её ёё явно забавляло. Порой мне казалось, что я только дрянная непригодная вещь, что я гнилостное испражнение. Это меня раздражало.
По утрам я пил крепкий кофе, а она апельсиновый сок. Мы не говорили. Или говорил только я. Рассказывал всякую чепуху. Света немою не была, иногда она говорила нечто примитивное, могла спеть нелепый куплет из песни, услышанной ей по радио. Телевизора она не смотрела, поскольку боялась его, а радио очень даже любила. Мне постоянно хотелось похвастаться ей, только вот ею, более нормальной чтоли? Однажды утром приём кофе мне испоганило воспоминание ночного кошмара: будто я повесился в сортире на этом ёё. Действительно я потом попробовал верёвочку-жгутик этого ёё на разрыв, и она показалась мне очень даже крепкой. Я пересказал сон Вове и он рассмеялся, сняв свои очки с огромными линзами, для того чтобы вытереть слёзы радости, обильно потёкшие по лицу. Подлил водки, а он всё плакал, плакал, плакал. Потом захныкал, зарыдал, сорвался с места, выбежал на балкон и спрыгнул с моего восьмого этажа. Хорошо, что Света спала; мне кажется это привнесло бы некоторые изменения в наш наглаженный быт, а я этого не хотел. Периодически Света мне задавала вопрос «Где Вова?», я говорил, что Вова пока в другом городе. Потом, она забыла про Вову. Вова странный был человек. Это его добила его электронная инженерия, не приносившая ни чего кроме бытовых хлопот и радости профессии, которую надо, сказать любил он сильно. Постепенно Света, когда она Была Витой, стала выходить на балкон, иногда я её ловил на том, что она кому то показывает язык. Мы сильно ругались на этой почве. Однажды я даже получил Толстым по голове: книга подарочного издания огромная и тяжёлая. Я тогда, сильно обиделся и Света, чтобы загладить свою вину, бегала за мной, опережая меня куда бы я ни шёл по квартире, останавливалась ловко пригибаясь, и выставляла свою мохнатку. Под вечер я сильно устал от головной боли, и много её трахал, чтобы забыться. В это же время у меня начались проблемы на работе. Я стал элементарно лажать, как студент второкурсник. Я поймал себя на том, что моё сознание, сталкиваясь с необходимостью разрешения серьёзных мне свыше поставленных задач, соскальзывает в сладкую грезу, о её пизде. В этот же день, уж не помню, что этому предшествовало во время полового акта, её махнатка стала излучать удивительное по своей красоте сияние, казалось, яркие лучи заливали всю комнату. Это было превосходно: я кончил как никогда потрясающе!
Пизда? Какова она эта пизда? Я боюсь, что рано мне искать удачные слова, для описания всего того невысказуемого счастья которое я испытываю при мысли о ней.
Постепенно, где то по прошествии пяти месяцев нашей совместной жизни, превращённой в бесконечный трах, она мне стала казаться однообразной, даже её махнатка, показалась мне слишком пресловутой (о как я такое тогда мог подумать). Нужны были кардинальные перемены. Менять причёску она отказывалась. Брить махнатку тоже, но согласилась покрасить её в зеленый. Оттенок она естественно подобрала сама и поэтому эффект в общем получился достаточно омерзительный, но всё таки хоть что-то новое. Минъет (кстати, теряюсь – через кокой знак –мягкий или твёрдый писать это словцо) она отказывалась делать категорически, говорила нет и всё. Но семяизвергаться ей в личико мне было позволено, ей это даже нравилось. Особенную радость ей доставляло, когда брызги летели во все стороны, и тогда она начинала хлопать в ладоши.
Дела на работе шли всё хуже и хуже, я прогуливал, ссылался периодически на понос. Идея траха полностью захватила моё сознание. Мы просыпались и начинали трахаться с перерывами на истеричное запихивание пищи и быстрыми моими перекурами. Позже я узнал, что меня уволили, я не сильно расстроился. Разразился звонком всегда молчащий телефон, он заставил меня оторваться от её махнатки (это было возмутительно): Алло, -произнёс я. «Здравствуйте — , я узнал голос моего начальника, -куда вы исчезли, что это за поносы? вы меня подставили». Я не стал дослушивать град этих вопросов и без тени смущения послал его нахуй. Погрузившись в пизду, я довольно быстро изгнал из своего сознания неприятный флёр телефонного разговора. Мне тогда ещё интересным показалось сочетание «разговор –вор».
Вобщем однажды, после продолжительного полового акта с вымазыванием клубничным вареньем, я обнаружил отсутствие сигарет и в добавок денег. Что то надо было делать. Идти на работу – Господи какая чушь! Да и кем? Физический труд мне полностью противопоказан: прийти домой без сил и когда ни будь отбросить свои трудовые копыта, — нет-нет, да и на трах это наложит естественно негативный отпечаток, — нахуй-нахуй. И тут, мне пригодилась Света, я вспомнил, что она ведь инвалид, и должна получать пенсию по инвалидности. После оформления бумаг я получил за пять месяцев небольшую, но всё-таки достаточную сумму для безбедной жизни. Деньги у нас, в общем ни когда не уходили, на какую-нибудь блаж. Я всё ясно рассчитал: дешёвый кофе, дешевейшие сигареты, элементарная пища, гормональные препараты от беременности. Одежды я не покупал, на квартплату забил хуй. Начался истинный рай, я мог себе позволить круглосуточный трах до изнеможения. Света же стала, в свою очередь даже более проворной. В нашем и без того нищенском бюджете я выкроил статью расходов на сексшоп. Я стал постепенно вводить в наш рацион бандажи, — это бесспорно обогатило палитру, и вывело нас на новый уровень осознания нашего бытия.
Но, счастью моему, да нет, нашему суждено не долго было быть. Было полгода со смерти Вовы и меня пригласили на вечер его памяти. Я естественно набрался до морального аута и не вернулся домой. Утром я её обнаружил уже мёртвой: страшная смерть — она засунула в пизду миксер. От кровоизлияния и умерла.
Я же заканчиваю свою историю и оставляю эту запись залитую слезами, как светлый напев о моей убогой жизни, лишь на миг скрашенной божественным светом лучезарной махнатки.
Человек засунул в пизду миксер, — размышлял я грызя ногти,- и включил его, ну неужели он не представлял себе последствий? Видимо да. Видимо я, подвергнув себя наркоманскому гегельянству, должен заключить, что столкнулся, надо сказать, с человеком у которого напрочь отшиблено воображение. Но, стоп. А как же быть с её светящейся махнаткой? Разве тут обошлось без воображения?
Я пошёл к патологоанатому накануне похорон и попросил вырезать аккуратным квадратиком её махнатку на память – я принёс его домой, плавающую в трёхлитровой банке с формалином. И, когда, утихомирившись, удобно уложившись в своей кроватке я брался за чтение, допустим Чехова или Набокова, то я не включал ночник, я не зажигал свечей, а ставил рядом банку с махнаткой, которая испускала тёплое, немного желтоватое божественное свечение.