castingbyme : Антон Максимович

Сегодня двадцатое февраля, и Антон Максимович едет в венском метро. Он любит ездить на городском транспорте, а не на машине, потому что любит наблюдать за пассажирами. И метро ему нравится. Нравится не с эстетической точки зрения, а потому, что нет никогда давки и толкучки, как в Москве. Антон Максимович разобрался в схеме и особенностях этого метро не сразу. Долго не мог привыкнуть к тому, что направление надо было выбирать по конечным станциям, названия которых он помнил, но не мог запомнить, на какой линии они находились. Поэтому в переходах он часто вынимал из портфеля схему и уже по ней распознавал, по какому эскалатору следует ехать, чтобы попасть на нужную платформу. И внутренняя, особая жизнь метро ему открылась не сразу. Как в любом метро, это был слиток общественной жизни и населения самого города. На станции Карлсплатц было много молодёжи, но лишь со временем он узнал, что здесь обитают в основном наркоманы, и стал по-особенному приглядываться к входящим пассажирам. На платформе с названием Михельбойерн было много врачей, медперсонала и собственно больных людей, которые ехали в самую большую городскую больницу, расположенную рядом. А на линии У4, ведущей в Хитцинг, были в основном хорошо и прилично одетые пассажиры, ехавшие в один из немногочисленных аристократических районов Вены. Самой разномастной была линия, проходящая параллельно так называемым внутренним районам города, где находилась, наверное, самая длинная улица Вены с многочисленными и разнообразными магазинами для кошелька средних размеров. На этой улице было представлено почти всё население планеты. Антон Максимович не любил эту улицу за её базарный характер, создаваемый туристами, продавцами газет, попрошайками, многочисленными кафешками прямо на тротуарах, бесконечным пёстрым потоком людей.

Вот и сегодня, в неуместно тёплый февральский день, он ехал на встречу с переводчицей, которая должна была перевести ему договор на юридические услуги, оказываемые его фирмой приезжим российским гражданам. Он мог бы пройти пару километров по воздуху, но тогда часть его пути пролегала бы по этой запруженной народом улице, поэтому он спустился в метро.

На станции Нойбаугассе у него назначена была встреча с переводчицей Мариной. Антон Максимович встал в сторонке, посмотрел на часы и увидел, что приехал раньше назначенного времени. Настроение, незадавшееся уже потому, что ему пришлось ехать в центр, в эту толкучку, ещё больше испортилось. Ровно в пять завибрировал и одновременно зазвонил телефон и он услышал странно захлёбывающийся голос Марины. Он понял только, что у Марины что-то случилось, и ещё больше расстроился. Марина попросила извинения за то, что не пришла вовремя, но, так как перевод был готов, попросила Антона Максимовича прийти прямо к ней в квартиру. Она продиктовала ему адрес, сказав, что в таком виде не может выйти из дома. Антон Максимович вздохнул и пошёл по указанному адресу.

Марина была зарёвана, одета кое-как в старые джинсы и майку, волосы непричёсаны, но в глазах было сумасшедшее возбуждение. Антон Максимович в общем-то плохо был знаком с Мариной, это был всего лишь второй заказ, который он ей поручил.

Антон Максимович растерялся. Он задумчиво потёр нос, посмотрел под ноги и почему-то снял ботинки, хотя проходить в квартиру у него не было намерения. Марина протянула ему вешалку для плаща, и как-то само собой получилось, что он всё же зашёл в комнату и сел на предложенное ему место на диване.

Марина села рядом, посмотрела в растерянные глаза Антона Максимовича и стала порывисто раздеваться, всё так же напряжённо вглядываясь в лицо мужчины. Антон Максимович сидел истуканом и только часто моргал, стараясь сохранять самообладание. Почему-то сильно чесался нос и заныли зубы под коронками. Когда же Марина расстегнула ему брюки и припала к его члену губами, его руки сами собой обхватили голову Марины и стали поглаживать её по растрёпанным волосам. В какое-то мгновение пальцы запутались в прядях, Антон Максимович высвободил их одним рывком, прихватив несколько волосинок, схватил Марину, подтянул на диван и вошёл в неё. Марина двигалась под ним, не издавая ни звука и почти не дыша, так что Антон Максимович приготовился к длительному акту. И вот, когда Марина замерла окончательно, вдруг раздался громкий животный рёв, и Марина сдавила руками его ягодицы, как будто хотела всё его тело вдавить в себя. Антон Максимович почувствовал её горячие мокрые судороги и кончил в тот же миг.

- Простите меня, Антон Максимович, пожалуйста, — проговорила Марина через несколько минут абсолютной тишины. – Вы просто не представляете себе, что Вы для меня сделали… Я так счастлива сегодня, что мне хотелось совершить безумный поступок.
- Да что Вы, Марина, это Вам огромное спасибо, это было прекрасно… – воспитанно пролепетал Антон Максимович, надеясь в глубине души, что Марина прольёт свет на эти неожиданные события.

Марина укрылась пледом, закурила и начала говорить.

- Антон Максимович, вы, конечно, не знаете, что я здесь совсем одинока. Я живу в Вене уже почти пять лет. Как мне удалось сюда приехать, это долгая история, но сегодня случился самый радостный, да-да, самый радостный день в моей жизни. Знаете ли, я получила известие, что умер мой муж, который годами преследовал и истязал меня. Благодаря счастливому стечению случайностей мне удалось сбежать от него в Вену. Представьте себе – Москва, вокзал, девушка, нагруженная сумками с продуктами, едет в Саранск. Вы знаете, что такое Саранск? Нет? Это город в Мордовии, стране, покрытой сетью тюрем среди чахлых берёзовых рощиц. Эта девушка едет на свидание к мужу, отбывающему там наказание. – Марина закурила ещё одну сигарету и продолжила:
- Но Саранск – это не конечная станция. От Саранска к станции, где находится тюрьма, надо ехать в так называемой теплушке. Девушка сидит в грязном обшарпанном вагоне, окружённая мужиками и бабами самого криминального вида, боится глубоко продохнуть, за окном тянется унылый холодный пейзаж, в теплушке, несмотря на название, обморожены окна. Девушка пытается согреть руки своим дыханием… Станция, где она выходит из теплушки, стоит одиноко, кругом – ни жилья, ни дорог. Домик станции пуст, только в окошке скучает мордовского вида бабища. Она объясняет девушке, как добраться до тюрьмы. В тюрьме девушке выдают пропуск после досмотра как её одежды, так и продуктов. Отбирают пакет с пятьюдесятью пачками чая, который девушка везёт мужу по его просьбе. «Чай – это деньги на зоне», — писал муж в письме. Как вам всё это описать? Три дня и три ночи взаперти, никуда нельзя выйти, кроме загаженного туалета. Понемногу скармливаю мужу привезённые продукты, после каждой порции он бежит в туалет, потому что кишки не выносят никакой пищи. И каждые два-три часа он занимается со мной жестоким, жадным сексом, делает мне больно, как будто пытается отомстить мне за волю. Но и эти три дня проходят, и вот я снова вижу дневной свет не через тюремную решётку. Но у меня есть ещё одно поручение, которое мне надо выполнить. По выходе с зоны мне возвращают сумку с чаем. Муж сказал, что надо пойти в посёлок и идти по главной улице в определённый час. Меня нагонит парень на телеге с лошадью, и надо будет незаметно отдать ему сумку с чаем. До назначенного времени я сидела в том же вокзальном домике, а потом медленно пошла в сторону посёлка. Я шла по главной и единственной улице словно вымершего посёлка, и спиной ощущала давящую тишину. Тишина была зловещей, напряжённой, но я шла, упорно шла дальше, пока не показалась высокая бетонная стена женской зоны. Дальше начиналась мелкая берёзовая роща с ямами и лужами в колее, идущей сквозь лес. «Что я здесь делаю?» — спросила я себя. «Я иду к станции, мне кто-то указал эту дорогу, сказал, что так короче» — придумывала я ответы для кого-то неизвестного, кто будет меня спрашивать, почему я здесь оказалась. Но я всё-таки повернула назад, боясь оказаться в лесу с наступлением темноты. Выйдя из леса, я села на придорожный камень и закурила. Вдруг откуда ни возьмись, появился передо мной мальчишка лет пятнадцати и, пробормотав сквозь зубы что-то вроде «Дура, тебя секут», так же мгновенно скрылся.

Марина на мгновение остановилась и посмотрела на Антона Максимовича. Антон Максимович сидел с задумчивым видом, не проявляя никакой реакции.

- У меня захолонуло сердце, и я пошла обратной дорогой к станции. Всё те же пустота и тревога сопровождали меня по пути. Но теперь я знала, что невидимые глаза, много глаз, притаились за окнами домов, может быть, за деревьями, может быть, ещё где-то. На пустынной улице показалась телега с лошадью, в которой сидел парень. Когда телега поравнялась со мной, я прошептала, не поворачивая головы: «За мной следят» и пошла без остановки дальше. Я не буду описывать, как я добралась до Москвы, до дома, как уговаривала продать мне билет на поезд в Саранске, потому что билетов в кассе не было… Скажу только, что лишь на следующий день поняла, какой опасности я себя подвергала. Спустя некоторое время мужа выпустили на волю, и для меня начались ежедневные мучения. Он вышел совсем больной, часто ходил под себя, никакие лекарства не помогали. Он пил и бил меня от отчаяния. Так случилось, что мне удалось уехать, спрятаться от него. Вот уже пять лет я живу, скрываясь от родных, поддерживаю связь только с проверенной подругой. И вот сегодня я получила известие, что муж умер. Причина смерти – хроническая диаррея с истощением организма.

Маринина история внутренне потрясла Антона Максимовича. Он зачем-то пожал ей руку и, сказав, что ему пора, оделся и попрощался, пожелав Марине спокойной и счастливой жизни.

Дойдя до Мариахильферштрассе, Антон Михайлович вспомнил о переводе, забытом у Марины. «А и чёрт с ним», — сказал он себе и радостно зашагал по почти безлюдному в этот час тротуару. Светилась реклама и витрины магазинов, ресторанчики и кафе приветливо приглашали заглянуть. Антона Михайловича потянуло к людям, и он просидел в одном из шумных баров почти до закрытия. Когда он ехал в метро домой, ему почему-то захотелось оказаться в шумной многоязыкой пёстрой толпе. С тех пор он часто ездит в центр и с удовольствием прохаживается по густонаселённым залитым солнцем улицам, подаёт многочисленным уличным музыкантам, покупает газеты у негров, с удовольствием пьёт кофе, любуется витринами и длинноногими девушками, попадающимися почти на каждом шагу, и радуется, радуется пёстрому бедламу.