Захаров : Серое.

И сладко Первому, и тяжело, и страшно; и нет уже пути назад. То, на что он смотрит – никто не видит; те, с кем говорит – не существуют. Никто его не пожалеет, не пособит ему, бредущему по снежной целине пока непознанного мира. Да Бог бы с ним, бредёт себе – и пусть! Но нет — поодаль рыщут хищники, последыши, торопятся поспеть на пиршество. Они все злы, слюною брызжут; жажда крови, как гашиш, туманит им рассудок; их ненависть сбивает в волчью стаю затем, чтобы задрать того, кто впереди проторивает путь. Теперь им нужно равенство, чтоб оправдать свой суд, потом они затравят равных, чтоб первенствовать навсегда над ними… И снова ненависть тогда собьёт их в волчью стаю. Так и деградируют до низости, сволочь. Ведь не мял же их, словно глину, Тот Кто ваяет нечто, только Ему ведомое. И не вскипал их девственный рассудок от восприятия попранной человечеством правды Божией… Кушать им хочется. Да?

Вот ты, Серый, кушать разве не хочешь? Молчит Серый, но явно хочет. А славу хочешь, Серый? Хоть слава несъедобна, минутку славы дать? На… У Серого в глазах мерцательно зажглось понятие простое о добре… А ну-ка, рыкни, братец, послушаю как у тебя получится, а-ту!

Ах, дивно как вокруг: природа мать, гармония! Седые ели небо подпирают, свинцовыми клубами тучи обволакивают их; подобно белым змеям реки проползают сквозь дебри непролазные… Позвольте, я сейчас сказал о белых змеях? Что, героин?.. Да нет же, право, нет! Конечно, я имел ввиду тяжёлый рок, который в нас поддерживает танк, в котором злобный проживает панк. Или наоборот, с какого ракурса взглянуть… Deep purple, Led Zeppelin и всё такое, грозное… Хотя, смотрю, мордашка серая припудрена снежком.

Эхма, шепнуть бы Первому, чтоб не петлял блудливо, а пулей прямо бы ходил от точки к цели. Возможно, он надеется на то, что интеллект «gray sapiens» невнятен?- напрасные мечты: обычно серые всегда срезают петли, где только удаётся. Так было в «Англетере»… О да, жизнь это Дух! Или, скорее – Кровь?.. Нескладно Первому приходится, но крепкий, да — живой ещё живец. Держись, браток, давай осваивай пространство для тех, кто в наше время хочет кушать. В конце концов, не чужд тебе фовизм – останется потомкам полотно на память. Там алое пятно на белом-белом ляжет… Ведь белый – самый сложный цвет. Он — Свет, в нём тайна мироздания сокрыта. У серых выбор есть один, у белых – семь. И правд на свете семь, а истина – одна. Один и Первый. Один.

Слышал, Серый?.. Я понял: ты страдаешь тоже! Не веришь мне? Но ты ведь тоже чувствуешь, что мир поколебался всего лишь от улыбки Моны Лизы? И кушать хочешь тоже? — понимаю. Твоя ли в том вина? – нет, не твоя. А серость не порок! — не ты себя раскрашивал однажды, в той мастерской, где краски смешивал нелепый живописец недоучка… Не думай, Серый, это отвлекает. Понюхай лучше воздух, возбудись! – блаженство сладко пахнет. Оскалься злобно и рвани вперёд, возьми своё, чего тебе не дали… Дали.

Я тоже здесь, поблизости. Мне всё видать отсюда сверху – поскользнувшись, вот Первый рухнул, как подкошенный, в овраг. Ещё барахтается, дурачок, в сугробе. А вот и ты попал на мушку, Серый. Не знал, что жизнь и смерть соседи? Так…

Протекает наше время всуе, так исподволь дряхлеет плоть. Существование существ… И некоторые видят в этом сакральный смысл. И хорошо – спущусь на землю грешную, из лапника устрою ложе под раскидистою елью и разведу огонь; вдыхая горький дым дешёвой сигаретки, взгляну на горнее. Что там?.. Тяжёлый сумрак надвигается на хвост небесной гадины, струится долу. О, я чувствую! – за горизонтом навья дева Мара уже заделала чернила; сейчас напишет ночь. И пусть!.. Цера в пламенном венце прекрасный явит лик; святое коло очертя, ограду даст от серости и золотом расплавленным наполнит вёдра до краёв. Пускай снесёт на коромысле Уна вечно юная во черево, расплескивая искры на ходу. И Тот, Кто пал, пройдя свой путь, взъярится снова. Рог исполненный возьмёт и щедро из него прольёт на серое; откроет веко неба, и с высоты своей взглянёт на сирого меня, и тронет сердце лучиком надежды.

Безвременье – не смерть. Существование – не жизнь. Слепым дано смотреть на Солнце и мёртвым. Куда теперь идёшь ты, Первый? Где ждать тебя?