ГринВИЧ : Китайский блюз

От автора: посвящается революции, тихо идущей на нашенском Дальнем Востоке.
***
Рассеченный леской палец мешал. Края узенькой раны слегка разошлись и уже подсыхали, твердели, а внутри так и мокло по-розовому. Да еще что-то чёрненькое попало. Гной будет.

Тигра выудил из желтой пластмассовой банки иголку и прицелился в чёрненькое. Рана была похожа на грязный от пепла сырой шашлык. Так бывает: ветер сорвёт пыль деревянную с угля, мясо ею обсыплет.
Только это ж не грязь. А вот указательный палец себе не поджаришь, палец — кормилец, как стрелять, если что.
Игла при ближайшем её рассмотрении оказалась коричнево-ржавой и тоже грязной. Тигра вздохнул и поднялся – лучше промыть. Обязательно спиртом, а потом клеем залить, бэ-эф, а то до мяса кожу разъест.

Он поднялся и ловко метнулся во тьму коридора, шурша редко стиранным комбинезоном, который начинался у горла и кончался в подошвах тяжелых ботинок. Дошёл до нечищеной раковины и сунул ладонь под холодную воду. Вода полилась прямо в палец, и Тигра поморщился – дёрнуло болью.

***
Он и родители тогда жили на пятом, последнем, а на четвертом жила Ирка Серова. Она была дочкой училки английского, в косах, и была ну слишком уж умная, и поэтому немного надменная в сиянии своего чисто-белого лба. То, что Ирка красивая, Тигра понял потом, когда она уехала в Питер, а тогда он и сам не умел отличать красоту. Иркина прелесть объявилась ему неожиданно, с выпускной фотографии, а тогда вечной примой считалась Чикалаева Жанка, с большими глазами и бойкая – ходить полагалось за ней. А Ирка была неосознанным чем-то, чему было не подобрать объяснения, чем-то взрослым. И волосы у неё — тайгой пахли.

Каждый раз, засыпая на пятом своём этаже, Тигра знал – Иркин диван расположен прямо и точно под ним. А еще он узнал от шамана (орочи прогнали его за беспробудную пьянку, и колдун подрабатывал при маленьком поселковом морге, крадя между делом спирт), что, если принять позу нужного человека, скопировать все движения и попасть своим сердцем в унисон с его пульсом, то можно заставить его повторять за собой любые движения.

Тигра ложился, спускал трусы и представлял себе Ирку – как она может лежать, раздвинув коленки, куда кладет руки и голову. Скорее всего, лежит на боку, так как волосы у неё рыжие, толстые, жёсткий такой хвост. Или она распускает? Или вообще — спит клубочком?

Тигра крутился и этак, и так, ворочался, сбивая постель. Потом, плюнув, замирал на спине и мысленно посылал Ирке команду. Настраивал сердце, думая, что оно у них с Иркой — общее, прислушивался, представлял её губы и гладил себя. Трогал там, где ему было приятно, и думал – она тоже все чувствует, и делает все точно так же, но только с собой. От всего этого было по-взрослому, по-родному — тепло.
А когда засыпал, от подушки сочился жестко-рыжий, травяной такой запах.


Детство, подумал Тигра и выключил воду. Червоточину смыло, и розовый цвет побледнел. Палец Тигра засунул в рот и стал быстро зализывать – отогретую рану задергало.
***
Мента звали Жорой, а между собой мужики его звали пидаром, и вовсе не потому, что у Жоры имелось не такое устройство либидо. Просто Жора исправно носил милицейскую форму ( в полумертвом таёжном поселке, где сотня живых) и имел истинно подлую, длинноносую острую морду и белые вымерзшие глаза безо всякого выражения. Были ли у Жоры зрачки – Тигра каждый раз забывал рассмотреть. Каждый раз, видя Жору, он вспоминал кинофильмы про зомби – так логично смотрелась суровая власть на развалинах шумного раньше таёжного рая, поселка геологов и вольфрамодобытчиков. На шесть с лишним тысяч людей тут когда-то имелось две школы, и даже одна музыкальная.
А остался вот – Жора.
Но слушать его не пришлось, слава богу.
Речь держал Савва, единственный местный авторитет. У Саввы была лесопилка и часть местных отвалов — руды из под добытого лет десять назад вольфрама. В них, уже ставших нежнейше-зелеными от молодых кедрачей и багульника, дремало песочное золото, серебро и даже немного незрелых сапфиров, как поговаривали. Савве, конечно, никто не позволил копаться в отвалах – но тут, за шестьсот километров от проверок и всяческой власти, в забытой и тихой таёжной долине, он мог запросто быть не только что вором – а и доктором Моро, Аль Капоне, мешком трансвеститов и головой профессора Доуэля, нисколько не прячась при этом. Мог из ороча сделать мартышку, когда б захотел.

При всем воровстве этот Савва был добрым – где-то в роду у него, вероятно, были какие-то меценаты: о тех, кто еще оставался в посёлке, Савва не забывал.
Он привозил и еду, и патроны, и, конечно, лекарства — не очень тяжелые, так, для лечения, ну или немного развлечься. Возил алкоголь, загружаясь огромными рефрижераторами каждые девять недель – сто пятьдесят человек у него ведь, у Саввы, все хотят жрать, и уехать отсюда им — некуда. Савва жалел население, и в его магазине была совсем небольшая наценка.

Кто помешает после этого Савве копаться в отвалах вольфрама? Никто.

- Пашу убили, второго водителя тоже,- Савва говорил очень тихо, но все его слышали, — бензина нет, мужики. Третья машина за месяц. Из этой соляру слили. На шестнадцатом километре стоит. Ваню оставил караулить, а то и машину растащат.

Мужиков было семеро. Был Волков, Сёма-Федя Косовские, Стас Чёрный, Вова Зиновьев, бывший егерь Михеев, и он, Тигра. Мент Жора служил манекеном в углу милицейской обители, придавая беседе немножечко статуса официального действа, и восьмым не считался.

Если не на чем выбираться из Мёртвой Долины, значит – нечего жрать.
- Чего Ване оставил? – нарушил молчание Чёрный. – Хватит ему?
- Со своим карабином остался, сказал, что нормально,- ответил Савва.- Патронов у него много, я дал.
- Ване конец,- сказал Чёрный. – Там пулемёт нужен. Надо идти туда… если успеем. Мудак ты, Савва.
Савва молчал.
- Человек ты, конечно, хороший, — подумав, продолжил Чёрный. — Но пришлый. Сам подумай, зачем китаёзам в тайге соляра?
Савва удивлённо втянул под лысеющий череп белесые бровки.
- Чтобы машину украсть,- подсказал ему Вова Зиновьев. – Ване точно конец. Я думаю, что идти уже бесполезно, сутки прошли. Все расстрелял.
Чёрный кивнул.
- Я схожу,- сказал Тигра. – Если что, Ваню все равно хоронить. Схожу.
Савва дернулся, сгорбился, скомкал ветровку на сердце и медленно вышел.


Шесть часов по дождливой тайге не проблема – мелкая сырость не мешает идти человеку, оставаясь снаружи. Человек ниже всех у тайги – в тёплый мох не запрячется, воздушного хода не знает, не белка. Шагает, ломая коленки, хоть бы даже и опытный, бывалый таежник – а не зверь все равно. Тигра пришел на шестнадцатый километр, опасаясь раскисшей дороги: скользил вдоль высоких обочин, по низу, внимательно сторожа глубину тайги вокруг.
Развороченный свежий суглинок в просвете деревьев жадно впитывал дождь, и Тигра вгляделся – да, это здесь.
Лесовоза, конечно же, не было. Китайцы уже погрузили ворованный лес, и ценный столетний кедрач, скорее всего, путешествовал к югу – был где-нибудь на пути к Дальнереченску. Там лесовозу перебьют номера, перекрасят. А кедрач испарится пораньше, утечет приграничными тропами, утащенный муравьями-рабами просто, вручную. Или перегрузят, состряпав бумаги — пройдут на таможне. Легко...

Опасаться теперь было нечего, и Тигра взошел на дорогу, неуютно оказавшись на открытом пространстве. Стал искать.
Высокие гребни изрытой колесами глины были разбиты следами от кед, маленьких, плоских, много – повсюду. Пузырящийся дождь доставал до разбухшего дна неглубоких и мутных луж – в них купались холодные гильзы.
Тигра крутился на месте, отметив мельком, что промок; вода затекала за шиворот и свободно лилась по спине, а он все еще не находил ничего, кроме следов перестрелки. Зарождалась надежда – может быть, Ваня ушёл? Просек ситуацию и быстро скользнул по тайге? Идёт себе неторопливо до дома, или даже пришел уже, дрыхнет под радио и не спешит показаться Савве?

Тигра встряхнулся, сметя накатившую лень, вытер воду с лица и решил быть внимательным: шаг за шагом, пока не стемнело и совсем не разбухло.
Он проследил за глубоким колесным следом: разворачиваясь, лесовоз пообмял худосочный придорожный осинник. Дальше увяз. Тут лужа солярки – место бака, земля залита дизельным топливом, тут сливали, потом снова залили. Всё не то. А, вот кровь, наконец. Много крови, какие-то тряпки.
Читая дорогу, Тигра добрёл до дорожного синего счётчика, оказалось, ушел далеко.
Ванька бежал, понял Тигра, он зачем-то вышел из лесовоза – догонял, может быть? Прогнал?
Он поднял глаза на штычок, обозначенный цифрой «16», и понял, что тяжелая скатка с брезентом ему не понадобится. Все будет легче.
На Тигру смотрела рвано отрезанная, мёртвая мокрая Ванькина голова, и глаза его были как тухлые лужи.

***.

Ванину голову хоронили целым поселком — было больше, чем сто человек, почти все, кто не смог переехать отсюда после закрытия ГОКа, комбината вольфрама, сырья для войны и для лампочек. Гробик с Ваниной головой пронесли по центральной, мимо мертвых хрущёвок, без музыки. Все разговаривали: о своем незатейливом, вечном, и о Ване – бандите, конечно, но добром. Речку Дальнюю пересекли по мосту, а кому не хотелось толпиться на шатком — те вброд, по подсушенным ветром камням.

Место было красивое, прямо рядом с могилой бывшего председателя сельсовета. Председателя хоронили последним, лет шесть как, а потом уже некого было – кто уехал совсем, кто в тайге запропал – там особые похороны.
Пили там же, на маленьком холмике. Савва принёс две канистры со спиртом, а воду набрали в речушке – прозрачную, горную. Тигра не пил, ковыряя ножом ствол живого маньчжура- ореха, потом спохватился – зачем ковыряю-то? Затер повреждение пальцами, прислушался к разговору. Савва был пьяный и уже ничего не стеснялся.
- Я вам говорю, мужики… Ванька… он же как брат мне был. Дурак я, я не подумал. Мужики!
Люди стояли, смотрели в стаканы внимательно. Долго рассматривали и папиросы, тщательно сплёвывали, долго гоняя слюну и придирчиво целясь.
- Чего мужики,- сказал кто-то,- мы те не батюшки в церкви.
- Мужики,- всхлипнул Савва,- как теперь грех-то? Ему же всего восемнадцать было, как брат он мне был!
Начали отходить, незаметно оставляя посуду со спиртом в покое. Никто не сказал — Савва, бывает, житуха такая, ну что теперь делать, не кляни себя, Савва. Такого никто не сказал.
Тигра разматывал палец не глядя, теребил грязный бинт, наблюдал исподлобья. Палец чесался, рана уже зарастала.

- А я бы им всем отомстил,- сказал вдруг негромко.- Око за око. Отомсти им, Савва. Возьми карабин, найди и убей. Отрежь голову. Я бы штук пять нарубил, если брат.

Все посмотрели на Тигру.
- Почему пять?- быстро спросил его Чёрный.- Почему не четыре?
- Можно и одну,- подумав, ответил Тигра,- но для этого нужно точно знать, что у головы есть семья. Китайского я не знаю. Пять — самое то. Чтобы наверняка.
Савва зашевелился и люди обернулись нему.
- Он сам не сможет,- ответил за Савву кто-то.- Он же барыга. Он даже стрелять не умеет. Вот Ванька стрелял хорошо…
- Мужики,- всхлипнул Савва,- ну люди же…

Глаза Тигры стали почти что оранжевыми, как умирающий к осени клён, как из вспоротой лососины – икра, как закат перед ветреным днём. Тигра сплюнул неясную горечь во рту, и сказал:
- Стрелки тут имеются,- и посмотрел прямо на Чёрного. Чёрный стоял неподвижно.
- Три тысячи голова,- сказал Тигра.- Чтобы смысл был какой-то. Савва! Слышишь, иль что?
Савва поднял с земли свою кепку, вытер заплывшее потом лицо, и громко высморкался, стряхнув на могилу.
Оставалось лишь семеро – Волков и Тигра, Федя-Сёма Косовские, Чёрный, Михеев и Вова.
- Я пас,- сказал Вова.- В людей не хочу.
Савва встал.
- Нормально,- ответил он Тигре.- Чем больше, тем лучше. Три тысячи это по-божески.
***
Тайгу поделили на квадраты. Китайцев надо было сначала найти – тайга ими просто кишела, и было понятно, что есть некий центр, из которого шли все затеи, убийства и грабежи. Легально живущие «чайны» не годились для устной разведки – могли запросто предупредить. Помог случай, а проще сказать – вертолёт.
Проверявший отвалы на предмет грабежей вертолётчик сказал, что увидел огромную вырубку леса, и показал место на карте. Место для вырубки было очень удобное – рядом текла небольшая, но глубокая речка, и часть брёвен можно было сплавлять до дорог, там грузить и везти…
- Точно, там,- сказал Чёрный.- Мне ясно. Ты как,- обратился он к Тигре,- как эти бошки хранить собираешься? На неделю идём, не меньше.
- Мордушку большую под них приспособил,- Тигра рассматривал карту. – Горлышко сделал разборное, чтоб пролезали.
- Ну ты Кулибин,- сказал ему Чёрный.
***
Этот китаец бежал, словно заяц, мелькая чумазым лицом среди листьев – он все оборачивался в тайной надежде, что Тигра отстанет. Но Тигра был сильным выносливым зверем, он ходил по тайге с малолетства, и узкоглазую морду китайца он уже запихал в кошелёк. Четыре таких же уже колыхалось в мордушке, на донце холодной таёжной реки, по которой нечастым потоком спускались убитые кедры и лиственница, те, что росли, когда Тигре с китайцем еще не положено было родиться.
Бегущий китаец был пятым, он был чей-то мерзостный брат и ворюга, крал тигрино дерево, топтал голубичник, срал в чистую реку и выжигал ценный мох – уходила поэтому кабарга и изюбр, а за ними уйдут и медведи. Китаец выдавливал брюхо беременным жёнам лосося, доверчиво тянущим рыльца к забытому дому в верховьях, чтобы там отметать и продолжить свой род… Миллионы погубленных жизней был должен китаец, а про Ваню убитого Тигра ни разу не вспомнил.

Первого чайна он нашел по дерьму – вышел на место по запаху, не удивился отсутствию всякой травы, употребляемой для гигиены. Он подумал, что будет гуманно оставить китайцу момент «на погадить», но когда, сделав дело, тот потянулся к траве, Тигра прыгнул.

Второй налетел на него неожиданно – сам. Собирал, видно, хворост и жрал голубику – его вялый язык даже в речке не отмылся от её синевы, знал Тигра.

Третий очень визжал, потому что напасть неожиданно не получилось, и топорик вошел не туда, куда нужно – а мимо, в плечо.Пришлось придавить его горло – это было противно, нога была в мягком и бьющемся, и захрустело не сразу. Из-за этого Тигра нечаянно снес подбородок у чайна – промазал, и третья башка слишком долго кровила в заплечном мешке.

Четвертый был прост – просто спал и не слышал. В ушах его бился дешевенький звук из наушников, а рядом валялся таежный транзистор. Будить его Тигра не стал, подошел и казнил аккуратно.

А вот этот, поди ж ты, сбежал, черным перцем-горошком покатился по папоротникам, укрывался деревьями — жить хотел, не иначе.

Впереди засветился простор – там мохнатые сопки давали равнине немного разлиться, понежиться, уступали траве, у которой имелось законное право цвести для шмелей и другой медоносной братвы. Солнце словно расправило плечи над вкусной нетронутой зеленью – травы встали по шею, по пояс, по щиколотку, сложноярусно, густо. Грязно-чёрная голова зигзагом замелькала по полю, и Тигре подумалось – лучше бы выстрелить, никто не услышит, ушли далеко. Можно стрелять, решил Тигра и дернул ружьё со спины, но китаец внезапно изменил траекторию бега и прыгнул на дерево, росшее ровно посередине.

Это был восхитительный кедр лет под двести, забивший траву непокладистой тенью, холёно разросшийся в поле, однажды побитый, раздвоенный – но снова восставший. Подниматься к вершине его было сложно, но множество сучьев ложилось под драные кеды китайца, как лестница — и скоро он стал абсолютно не виден.
Тигра ругнулся, припомнив, что пища – сухая лапша и картошка – совсем далеко. Чайна было необходимо убить: он ругнулся опять, обошел вокруг дерева, прикинул примерно и выстрелил.
Сверху рухнула ветка, едва не ударив по Тигре – он прыгнул, но китайца опять не увидел.
Он решил по-другому – примерно разметил мишень. Стал расстреливать дерево, каждый раз говоря – извини, но так надо. Кедр насупился, не отдавая китайца, и последним патроном Тигра снёс ему маковку, полную шишек. Незрелых и клейких.

- Что ж ты,- в сердцах сказал Тигра, и неожиданно увидел добычу.
Тот сидел, прилепившись к стволу, трясся спиной, руки сцеплены намертво с деревом, как и тонкие желтые ноги. Головы его было не видно, она спряталась прямо в живот, и моргала китайцу в кишечник, который, наверное, крутило от страха.
- Вот же падла,- расстроенно выдохнул Тигра,- патроны закончились. Нож не докину. Вот же, блядь…
Патронов имелось достаточно, но все они были не тут, а в устроенной яме, у речки, в которой болталась мордушка. Были там и еда, и аптечка.

Теперь надо ждать, знал Тигра. Стас придёт к месту встречи лишь вечером, включит рацию, Тигра попросит патронов. Китайца нельзя упускать.
Он устроился так, чтобы видеть немого, прилипшего к дереву чайна, лёг головой на запад – солнце уже перешло полуденный рубеж. Развалился на смятой траве, и она приняла его ложем из длинных стеблей иван-чая, осота и пижмы. Завел руки за голову, поднял ноги в армейских ботинках – чтобы кровь отлила, поболтал; потом подтянул к животу колени, ощущая, как тянется позвоночник. А ведь долго бежали, понял Тигра и с наслаждением вытянулся.
Тело уютно баюкалось в мягком, обнималось нагретым теплом травяным. Над лицом шевелилась какая-то мелкая жизнь, и скоро она заскакала прямо по неподвижному Тигре – кузнечики, крупные рыжие муравьи, мошки разных размеров, прилетела зелёная бабочка. Глупо терли ладонями мухи – вроде хотели чего-то, но потом забывали – чего, и летели по нужным мушиным делам.
Ружье остывало рядом, напоминая о том, что стало совсем бесполезным. В подсумке ничего не осталось, а в кармане штанов, на бедре, Тигра нашел леденец. Стало уютно, как в детстве.
«Засну ведь»,- подумалось Тигре.
Он подхватил ружьё и переместился под кедр, сел, привалившись к стволу. Среди частых, расстрелянных веток рассмотрел сине-стертую ткань китайских штанов – метров пятадцать лететь китаёзе, не меньше.
«Услышу, если будет слезать»,- успокоился Тигра. А огромному муравью у руки пригрозил:
- Дам в табло. Не кусайся!
Положил рядом рацию, поставил ружьё и незаметно заснул.

Проснулся от мокрого – по охотничьей кепке, по рукаву энцефалитки катились какие-то капли. Дождь, что ли? Да откуда же? Небо аж светится розовым, легким пером облаков размалёвано высокое небо – значит, и завтра такое же будет, примета известная… «Водопад», — мягко толкнулась уютная мысль, продолжение сна. А потом отрезвило — да какой еще там водопад?!!
- Ах ты поганец,- Тигра озлился, — да ты же нассал на меня.
Синий клочок между веток запуганно вскинулся, тесно забился и забормотал на своём языке. Пальнуть бы тебе прямо в задницу, подумалось Тигре, да патронов-то нет ни хера. Чёрный, сука, на связь не выходит – говорил ему Тигра, чтобы рацию брал, так ведь нет – тяжело ему, видите ли… Сиди тут теперь. Надо что-то придумывать, иначе затее конец – слезет чайна, расскажет своим, и выловят их в два плевка. И спрятаться-то тут негде – поле, срисует его китаец со своей высоты, не обманешь… Эх.

Тигра вытерся клоком травы, убивая душистым мочалом невкусную чайную вонь. Лёг подальше от кедра (не дай бог заседальцу погадить приспичит), но так, чтобы видеть.
Становилось немного тревожно, и ночь наступала – лесная, тяжёлая, полная тихого и опасного шума, невидимых духов, ночного шаманства листвы и зверья. Тигра лежал и прикидывал – на сколько часов ему хватит костра из расстрелянных веток? Решил, что достаточно, поднялся и стал собирать.

Таёжная влажная мгла уже опустилась на плечи, и в огненных тигриных желтых глазах уже развлекался огонь костерка, когда запиликала рация.
- Прилип в восемнадцатом квадрате, на раскольничьем кладбище, — сказал Черному весело Тигра.- Мартышку загнал на кедрач. Не рассчитал по огнёвке.
Рация рассмеялась хриплым голосом Чёрного, Тигра тоже хихикнул – таежники, блин, зоопарк разбежался.
— Пойдешь – прихвати доширака,- напоследок сказал ему Тигра,- жрать хочу, не могу.
***

Ночь в тайге существо романтически-страшное, спать почти невозможно тому, у кого чуткий слух и лесное на всё понимание. Обязательно кто-то не спит, караулит и думает.
Или вот так – вспоминает…


Как-то раз он тихонько курил на балконе, а Ирка возилась с сестрой, прямо под Тигрой, в бедненькой желтой гостиной хрущёвской квартиры. Имя сестры Тигра так и не вспомнил – он помнил лишь то, что по телику показывали «Клуб путешественников». Дверь балкона соседей была открыта – дальневосточное лето прижаривало, комары передохли от сухости, а с ними пропали лягушки. Тигра услышал:
- А я никогда не видела водопада…
Тогда он растер на бетонном полу свой вороватый бычок, и вытащил с антресолей черный резиновый шланг. Кое-как натянул на трубу батареи и отвернул ржавый, сросшийся с краской, вентиль.
- Водопад!!! – заорал он, и перекинул змею через перила балкона, к соседям.
Снизу послышался визг, а шланг самостоятельно чавкнул и извернулся, слетев – вода захлестала по Тигре, по отцовским рабочим штанам и по креслам в узорах, забилась во всё, что нашла.
Вентиль они присобачили с Иркой вдвоём – она прибежала, разгневанная – а он еще долго собирал нечисто-холодную воду приготовленным к стирке постельным бельём.

У Серовых тогда отвалился кусок штукатурки в гостиной, но Ирка не выдала Тигру – родителям было сказано, что трубу сорвало саму по себе.
А промокший на маленьком теле розовый Иркин халат навсегда отпечатался в Тигриных желтых глазах, точно так же, как и красные пятна на голых коленках, и маленький палец- мизинец, торчащий из резиновой шлепанцы. С крошечным, утопленным в пухлую кожицу, кругленьким ногтем.

***

Тигра лёг поудобнее и попытался настроиться. Сверху уже полчаса раздавалось гортанное кваканье, плач, умоляющий визг: чайна пытался общаться – но Тигра не слышал, потому как слова ему были совсем незнакомые. Наконец, все утихло, кроме треска огня и смолы, да трава разговаривала миллионом своих обитателей.
«Насекомые – женщины,- подумалось Тигре. – Как ночь, так трещать начинают»
Он представил, как там, наверху, у китайца ломает суставы, и как жестко в промежности. Он напряг свои плечи, и долго держал – так, чтобы они занемели у шеи и между лопаток. Он свернулся клубком, спрятав голову прямо в живот, с силой стиснув колени и локти, сжал зубы до боли и прислушался к сердцу. Тук. Тук. Тук-тук-тук…
Важно поймать этот ток, пропустить через мозг и артерии, почувствовать ужас и жесткие ветки, и клейкие шишки с их запахом, там, в вышине…

Не просыпаясь, он резко обмяк, и стал распускаться, как жестокий огромный цветок с неизвестным названием, гигантский тропический зев. По-балетному медленно, плавно Тигра развел широко свои руки и ноги, отпуская невидное что-то – он вершил колдовство, как и в детстве. В свете рыжего пламени черная Тигрина тень рисовала свой медленный танец изящным и странным кошмаром, обвисала, лишаясь последней опоры, становилась свободной и слабой, свободной и слабой… Летела-а-а-а...
И падала.
Звук шуршащих кедровых иголок и пружинящих веток отрезвил на секунды. Все, что Тигра увидел при свете оранжевом пламени – желто-чёрный оскал и безумие, летящее прямо в лицо.

Жесткий волос тигриный и чёрная сальная патока слились в одно, и их зубы смешались.

***


Чёрный пришел на заре. Подходя, улыбался – ну Тигра, артист. Говорил ему, лайку возьми, с собакой сподручнее по обезьянам. Да и по белке. Сидит там, небось, возле дерева, ждёт, когда шишкой огреет, как Ньютона яблоком.
- Мать моя,- сказал Чёрный, приглядевшись к кострищу.- Мать. Моя.

Оттащил за дырявые кеды, отбросил подальше. Через сплюснутый нос блестел глаз – желтый, спокойный, стеклянный. И второй был на месте тоже.
- Тигра. Ебать тебя, Тигра. В рот тебя, Тигра, ебать,- сказал Чёрный.- Какого ты хера…
Я говорил же – четыре. Нормально четыре. У японцев … у них это смерти число. И вот тебе, пожалуйста – пять… Тигра-а-а…

***

Китайскую голову он отрубил походным топориком, посадил на кострище – пусть стечет, да и угли примочит. Сгрыз всухую лапшу «доширак», всю в зелёных узорах на пестренькой крышке, грыз и думал – вредная хрень, а что делать.
Уходил, опасаясь, держа наготове ружье – в высокой траве ему показались кровавые ржавые всполохи, с черным рябьём.
- Вот ты кто теперь, Тигра,- тихонько сказал он себе.- Все-все, ухожу. Амба, всё…

Возвращаясь в посёлок с набитыми туго мешками, Чёрный уже не грустил. Он знал, что охота у Тигры теперь -настоящая.