кукольник : Второе января

Второе января

Это, бля с ума сойти можно. Иду к метро, нужно работать, нужно, блядский рот, работать второго января. Кому это на хуй надобно? Тошнит. Крутит так, что лучше бы издохнуть. На улице нет ни души, редкие дворники нехотя суетятся, собирая остатки былого праздника, или как говорит мой кореш Битков, шабаша.
Ну, вот и метро, неужели добрался. Спускаюсь в низ. Молоденький, крепкий мусорок пинает спящего бомжика, настолько жалостного и побитого, что сам сатана не посмел, бы сделать ему худо.
— Пошёл на хуй отседа, вонючка.
— Дай хуч отогреться, гражданин хороший. – Пытается вяло сопротивляться бездомный.
— Я, тя, ща так отогрею, а потом ещё в крематории погреешься, а ну на хуй… — И мент не двусмысленно размахнулся дубинкой.
Я не дождался развязки, так как на роботу, ебать в рот, необходимо дюже. Электричка пустая, пропахла шампанским и блевотиной. Сажусь и пытаюсь расслабиться. Только похмельный морфей овладевает моим телом, слышу: «станция Третьяковская…» Ну вот, бля и расслабился. Людей почти нет. Неужели я один такой «счастливец», как же мне хуёво, что ж это за адские, ебать, мучения такие, почему, на хуй, я?
Перехожу на Новокузнецкую, ща, наверное, вырвет. Надо сесть, а поезд где то, на хуй застрял. Жду. Очень хуёво. Ну, наконец. В почти пустом вагоне мирно похрапывает, развалившись во весь рост, опять бомж. Господи, как же они похожи друг на друга, этот спящий и тот которого шугал молодой ментяра. Присаживаюсь невдалеке. Снова пытаюсь расслабиться. Сквозь метро-шум, слышу знакомое, как в заезженной пластинки, «пошёл на хуй, вонючка». С трудом невыносимым открываю глаза. Дядечка лет пятидесяти, с красным от постоянного приема алкоголя, лицом, тормошит спящего. Ёбанный в рот! Места хоть всем развалиться, какого хуя он тебе помешал. К бабки не ходи, наверняка бывший мент, вот она сила блядской, ментовскОй привычки. Хочется блевать от его гражданской сознательности, а больше хочется пиздить это красномордое нечто, пока силы не покинут, но силы покинули меня ещё с утра, мне очень хуёво. Горемыка проснувшись покидает наш не гостеприимный вагон, и я провожаю его силуэт сочувствующим взглядом.
Ну, вот и Домодедовская. Прихожу на работу, одалживаю у всегда доброй ко мне Алёнки, стольник, похмеляюсь джином с тоником. Все становится не таким уж отвратительным, безумно охота меньета, жизнь продолжается. Сажусь за комп и пишу этот мудатский рассказик.