Калибер : Про тетку и рояль

Огромный холл санатория был пылен и пахнул плесенью. Облезлые, шаткие перила пестрели ребрами годичных колец и прыщами сучков -фактура, появляющаяся после прикосновений неисчислимого количества рук.


Выделяясь из полумрака кариесными зубами клавиш, у стены чернел допотопный рояль.


Уборщица, проходя мимо, поставила ведро и швабру у его потертого бока. Затем она села и, закатив глаза и высоко вскидывая полуобнаженные руки, все покрытые сплошь синюшной гжелью каких-то полууголовных татуировок, заиграла Шопена. Расстроенный вальс закружился у сальной, закопченной, массивной люстры, на просторах которой можно было смело начинать раскопки в поисках доисторических мух.


Сидя в провалившемся кресле, в котором умер, наверное, не один десяток престарелых постояльцев этого санатория я, пораженный, наблюдал, как люди ходят мимо, нисколько не удивляясь происходящему. Если бы эта тетка за роялем зажгла, вдруг, дикий рок-н-ролл, влезла бы с ногами сверху и наяривала, помогая себе пяткой в районе первой октавы, то все равно в этом царстве дневных процедур и ночного фенозепама не произошло бы революции.
Тетка экзорцировала Шопена из рояля и принялась за Листа. Тот выходил скупо и цеплялся за рояльные струны фальшивыми нотами.
Бетховен же, напротив, удивительно проникновенно обратился к Элизе, хотя, может это подействовала валерьянка, густо заструившаяся из комнаты неподалеку. Я чихнул. Тетка открыла глаза и, не окончив мольбы Бетховена, встала, взяла ведро, швабру и побрела мимо меня убирать комнаты. Я все- же успел разглядеть некоторые «наколки» — восходящее солнце и «Нина». Руки пестрели синеватыми шрамами, видимо особо уродливые ( или потерявшие актуальность) надписи она пыталась вывести каким -то варварским способом.


С тех пор я был самым постоянным ее слушателем. Глотнув какой -то гадости в процедурной, подышав приторными травами в ингаляторной я спешил на свое место в первом ряду. Я не подходил к ней, боясь испортить впечатление о происходящем. Все было неожиданно, удивительно, а главное — загадочно.


Она не проявляла интереса ко мне и играла не для меня. Жертвенный дым музыки растворялся в коридорах с деревянными полами и чешуей дешевого пластика на стенах. Неведомые боги этого подагрического царства были безнадежными эстетами.
Откинувшись в кресле, я, почти касаясь пола задом в проваленом сиденьи, закрывал глаза. Несмотря на некоторую корявость звука, музыка была величественна. «Шербурские зонтики» раскрывались, как перезрелые подсолнухи и засыпали тучными семенами весь пол в холле. «Лунная соната» капала дождем с потолка, а затем затопив помещение, хлестала сквозь раздавленные окна, на улицу. «Дети капитана Гранта» на огромном корабле врывались в холл и, сделав пару кругов над моей головой, устремлялись по ступеням вверх, на третий этаж, и там, видимо как — то, через чердак, уплывали искать своего отца. Джон и Йоко иногда приходили, садились на пол рядом и, раскуривая странные цигарки, предлагали представить, как изменился бы мир, если бы все были добрее друг к другу.


Я открывал глаза и долго не мог собрать и успокоить растревоженную личность, чтобы, наконец, встать и пойти скушать свой обед.А тетка с «прошлым» закрывала крышку рояля, брала ведро, швабру и шла мыть полы.