red spb : Обида

«И все-таки я люблю ее!», - в который уже раз подумал он. Он настолько привык видеть ее каждый день, и с каким-то так и не понятым до конца теплым чувством, заполнявшим его до краев, думать о том, что любит, что мысль эта была почти что частью некоего своеобразного ритуала, без которого очередной день просто не мог начаться.
Однако сегодня что-то было по-другому. Он внимательно посмотрел на нее. Ее глаза, темно-янтарные вокруг зрачков, но в остальном глубоко зеленые, почти до штормовой океанской густой темноты (как он любил думать про себя, цвета «Марианской впадины» - почему-то ему представлялось, что Марианская впадина именно такая – переходящая от зеленого цвета к более густым и вязким темным тонам с набором глубины), смотрели на него именно так как он любил – чуть улыбаясь, с какой-то искринкой, видной наверное ему одному, причем эта искринка могла выразить больше о ее настроении, чем любые слова, произнесенные вслух. Что любопытно, эта искринка могла изменять цвет «Марианской впадины».
Сегодня искринка показывала ему, что она в обычном для себя настроении – чуть-чуть припухшие глаза и особенная прозрачность во взгляде показывали, что ей пришлось сегодня рано встать, и, видимо, поздно лечь накануне. Когда она так смотрела на него, ему хотелось верить, что она смотрит влюбленно, и с какой-то легкой радостью-полуудивлением от того, что они вместе, а раз этот взгляд показывал ее обычное расположение духа, то он логично предполагал, что состояние той, девичьей влюбленности в ней живет так же постоянно.
Однако взгляд не сказал ему ничего необычного. Что-то продолжало беспокоить его, что-то было не так как всегда. Ее губы, небольшие, но сочные и красиво очерченные, умеющие, как ему казалось, только ему так, по особенному, улыбаться и называть его имя, были чуть-чуть растянуты в легкой улыбке, дополнявшей искринку в глазах. При этом лицо ее становилось немного хитреньким, как будто она знала что-то очень хорошее, но ему еще не сказала. Казалось, она вот-вот разомкнет губы и скажет ему это что-то. Просыпаясь по утрам чуть раньше нее, он любил смотреть на ее пробуждение, когда она, стряхивая с себя остатки сна, откидывала волосы (густые, темные, красивые волосы, в которые он так любил зарываться лицом), открывала глаза, еще подернутые дымкой от ночных странствий по стране Морфея, и именно так чуть-чуть улыбалась (искринка, естественно, тоже появлялась, как только она открывала глаза).
Губы, глаза... Все было как всегда. В чем же дело, что его так беспокоило сегодня? Волосы были уложены так как ему нравилось, крупными волнами спадая на ее плечи. Каждая рука нашла удобное удобное место – одной она легонько подпирала щеку, а вторая готовилась откинуть непослушную прядь волос назад. Он отвел взгляд на мнгновение, и посмотрел на нее снова.
И все понял.
Понимание было настолько шокирующим, что просто не помещалось у него в голове. «Как ты могла?!» - подумал он с недоумением и обидой. «Мы были вместе и любили друг друга, разве нет? Как ты могла бросить меня одного???»
Старик, сгорбившись от груза свалившегося на него знания, повернулся и побрел прочь, пока его фигура не скрылась из поля зрения кладбищенского сторожа, смотревшего вслед удалявшемуся старику с равнодушным состраданием, каким он обычно провожал всех постоянных посетителей. Сторож, привычно обходя могилы, наткнулся взглядом на то место, где недавно стоял старик. Со сделанного, по-видимому, много лет назад портрета на него, чуть улыбаясь, смотрела молодая красивая женщина с искринкой во взгляде.