Токсичный Мститель : Три любовных трэша

1.
Я опростоволосился в тот момент, когда она сказала: «Здравствуйте».
Сейчас-то я знаю, что должен был пройти мимо, но из-за солнечного света люди казались прозрачными, и я чувствовал себя непобедимым. Красота девушки меня не испугала, я взял ее под руку и повел домой. Улица, по которой мы шли, была гладкой и острой, как лезвие гильотины.
В прихожей она сняла одежду и попросила пепельницу. Я рухнул на колени, а она засмеялась, хотя мое лицо было невозмутимо-серьезным.
В семейном альбоме она нашла мою младенческую фотографию: я тянулся к погремушке, беззубо улыбаясь. Она сказала, что я нисколько не изменился. Пришлось укусить ее в шею, чтобы она почувствовала разницу.
Пока готовился ужин, я плескался под горячим душем, фыркая, как тюлень в брачный период. Ночью она попыталась утопить меня в простынях, но я уперся локтями в матрас. Утром принесла кофе в постель. Перед работой я заскочил в травмпункт, где меня успокоили: следа от ожога не останется.
Через неделю я встретил ее у барной стойки. Парня, пристававшего к ней, я ударил в челюсть. Он оказался моим одноклассником. Я даже вспомнил, как его зовут. Николай. В знак примирения мы выпили водки. Под утро я вспомнил: Николай повесился накануне выпускного. Несчастная любовь и все такое. Она сказала, что я обознался, потому что мертвые по барам ходить не могут, и отвернулась к стенке.
Мы стали жить вместе, и я начал за ней следить.
Когда я уходил на работу, она выжидала около часа. Затем ехала на вокзал. Покупала билет, садилась в электричку. Выходила на ближайшей пригородной станции и шла в лес. Я ждал, сидя в поле на корточках. Через несколько часов она выходила к железной дороге и возвращалась в город. Вечером целовала меня в щеку и говорила, что весь день скучала.
Я говорил, что хочу знать о ней все. Она глупо отшучивалась.
Потом я решил об этом больше не думать. Она радовалась моему взрослению: я учился доверять людям.
Однажды в баре меня избили друзья Николая. Я приполз домой, и она вылизывала меня всю ночь. Кровь текла из дыр на ее шершавый язык, и мне было щекотно.
Когда она забеременела, я сказал, что останусь. Она попросила уйти. Я оставил ключи на тумбочке.
В лесу я встретил ее отца. Я узнал его по глазам — таким же резким и отчетливым, как у нее. И по волосам — таким же рыжим. Он сказал, что я должен совершить поступок. Получив секретные инструкции, я вернулся в город.
Дверь квартиры была покрыта паутиной. Я зашел внутрь. Под подошвами хрустела яичная скорлупа. Дети сидели на диване и курили. Внешне они ничем от меня не отличались, разве что были раз в десять короче. Толпа моих двойников-лилипутов.
Я спросил, где мама. Они подвели меня к ванной. В ванне, наполненной жирной слизью, плавал клок рыжих волос. Губная помада на зеркале: «Позаботься о них».
Я послал сыновей за пивом. Когда они вышли из квартиры, я заплакал.
С тех пор соседи называют меня отцом-героиней, а я по ней очень скучаю.



2.
Я выхожу на улицу с пакетом нежирного молока, батоном белого хлеба и направляюсь к заброшенному канализационному отсеку. Я собираюсь накормить животное, ставшее заложником моего сострадания.
Этого самца никто, кроме меня, не подкармливает. Я единственный человек, знающий о его существовании.
Мохнатый. Нездешний. Сумчатый.
В словарях написано, что слово «коала» не склоняется, однако этот коала считает, что в русской грамматике нет ничего постыдного, поэтому не обижается, когда я говорю о коале, о нем то есть, в предложном падеже.
Я спускаюсь в тайное помещение с земляным полом. Коала в отличном настроении. Он сидит на корточках в загончике, который был сооружен специально для него, и грызет косточку. Длина загончика — метров пять, не больше. Ширина — около двух.
Увидев меня, коала хрюкает и проносится по утрамбованной земле туда-обратно восемь раз. Падает трижды, что весьма неплохо. Обычно он все время падает, когда бегает.
Это благодаря моим стараниям коала бегает на задних лапах. Передние лапы у него слишком короткие для бега. Поначалу задумывалось, чтобы он бегал как кошка, используя и передние, и задние лапы, но при такой технике его постоянно заносило в сторону.
Дрессировка продолжалась год.
— Кажется, внутренне я вполне созрел для того, чтобы показаться людям, — говорит он.
Осушив пакет молока, коала закуривает и начинает приплясывать на задних лапах. На протянутый батон он даже не смотрит.
Мне это кажется подозрительным. Обычно коала сразу набрасывается на хлеб.
— Ты сыт? С какой стати?
— Меня накормила шоколадкой одна девушка. Ушла пять минут назад.
— Врешь.
— Нет.
Я в растерянности. Посторонние в мои планы не входили. Может, коала меня дурачит?
— Это секретное подземелье. Как она пробралась сюда? — спрашиваю, стараясь выглядеть спокойно.
— Мне было одиноко, и я выл. Наверное, она услышала меня, когда проходила мимо люка. А спуститься сюда не так сложно, как тебе кажется.
— Почему она не освободила тебя?
— Ошейник. Цепь. Замок. Нужны инструменты. Она пообещала вернуться с подмогой.
Мои надежды на единоличное обладание этим самцом рушатся. Ушла пять минут назад. Значит, у меня есть минут двадцать, чтобы убраться отсюда. До ближайшей ментовки полчаса езды. Пока она позвонит, пока они приедут. Скорее всего, ей никто не поверит. Но, возможно, она будет настойчивой и убедит их в том, что в канализации томится закованное в цепи сумчатое. Черт. Сбегать домой за стволом не успею. Пистолет (как назло!) сегодня остался в тумбочке.
— Если ты не врешь, я убью тебя. Потом сотру со стен свои отпечатки. Меня не найдут.
— Да тут все в твоей смазке. Не сомневайся, подруга, тебя найдут по ДНК. Извращенка ебаная. Дрочила тут целый год, наблюдая за моей беготней по кругу. Ей, видите ли, нравятся голые мужики, сидящие на цепи.
— Ты не мужчина! Ты — животное!
— Ну тогда считай себя зоофилкой.
— Я пристрелю тебя!
— Ха-ха. А я ведь знаю, что девочка сегодня без пистолета. Когда ты безоружная, у тебя лицо придурковатое. Что, даже шокера нет?
Я смотрю коале в глаза. Я потратила целый год, пытаясь сделать из него человека. Мужчину моей мечты. А он остался плюшевым мишкой. Непослушным плюшевым мишкой. Если я подойду к нему слишком близко, он меня задушит. Однажды ему почти удалось, но я вырвалась из его передних лап. Они хоть и короткие, но весьма мускулистые. Правда, тогда мне помог шокер.
Однако все еще остается вероятность того, что коала девушку придумал. Он наверняка мечтает, чтобы я понервничала. Отомстить хочет. Ну, это понятно: год на цепи.
— Я сейчас поднимусь и понаблюдаю за люком из укрытия. А вдруг милиция не приедет? Это будет означать, что ты меня обманул. И тогда я тебе не завидую. Обучу новым, еще более изысканным трюкам.
Коала злобно ухмыльнулся:
— Если найду тебя раньше милиции, то выпущу кишки ржавой бритвой!

***

— Мои дни: понедельник, среда, пятница и воскресенье. Твои остальные. Все-таки я первая его поймала, поэтому мне на день больше. Договорились?
— Договорились.
— И последнее. Больше не корми его шоколадками.
— Почему?
— Он от них пукает.



3.
Некий дедушка в морфиновом бреду повторяет фразу, адресованную жителям кладбища города N.: «И меня закопают рядом с этими гнойными пидарасами? А вот хуй! Только кремация!»
Почему его тревожит именно этот посмертный аспект? Разве не все равно, среди каких мертвецов и на какой помойке будет закопан фанерный гроб? Что за психология кроется в словах дедушки? Вы знаете? Может, детская травма? Или когда дедушка был мальчиком, в кладбищенских сумерках его настигли велеречивые зомби-педофилы? Отчего он боится мертвецов?
Выяснить причины этой фобии надо как можно скорее: дедушка умирает. Окна хосписа открыты настежь: жаркий август и рак прямой кишки танцуют дуэтом. Воняет в палате страшно. Над умирающим звучит музыка — не «Шансон», не Шопен, а что-то аргентинское. Танго? Возможно. Декорации: белый потолок, капельница, скукоженные лица зрителей.
Я сижу на подоконнике.
А он все бормочет и бормочет, как зацикленный органчик, и фраза про кладбищенских содомитов миксуется, набирает обороты, высекая искры из усохшего мозга: «Гнойные пидоры… гнойные пидоры… Хуй, хуй… Жопу жжет, жжет, жжет… Слышите меня?! Только, бля, кремация!» Бредит человек в агонии, тут уж ничего не поделаешь: четвертая стадия подходит к мучительной развязке.
Вокруг дедушки молчат нотариусы, сиделки и дальние родственники. Им нечего сказать, им нечем дышать. А менеджеру из похоронной фирмы нечем кормить годовалую дочку. Кремация в разы дешевле похорон с оркестром, поэтому последнее желание дедушки — неприятный, убыточный геморрой. Впрочем, преодолимый. «Напомню лошкам, что православных положено хоронить в земле-матушке. Главное, базарить понапористей», — думает менеджер, пошатываясь с похмелья. Мне этого падальщика нисколько не жалко.
Смерть дедушки похожа на черно-белый лабиринт. У входа стоит рогатый зомби, похожий на Минотавра. Разумеется, его видят только двое: умирающий и я. Минотавр улыбается и говорит: «Дедушка, хочешь конфетку? Иди ко мне. Мы будем дружить вечно, и теперь мне за это ничего не будет!» Что кроется за словом «теперь»? Какая тайна? Они раньше встречались?
Остается область предположений. Очевидно, что умирающего пугает гомосексуальный контакт. Дедушка видит, что элементы БДСМ неизбежны, потому что рогатый размахивает шипованным дилдо. В городе N. так было всегда: если полоумный автор пишет от скуки какую-нибудь хуйню и рассказывает о чем-то исключительно ради повествовательного процесса, то кого-нибудь обязательно настигают зомби-гомосеки и начинают ебать отполированными страпонами. Блестящие головки украшены рыболовными крючками и спицами. Такая вот проза в городе N.
Раньше мне все это нравилось. Стыдно признаться: я позволял своим персонажам насиловать не только женщин-мужчин, но и детей. Более того, половозрелые жертвы персонажей не возбуждали. Сюжеты строились просто: маленький мальчик сбегал с уроков на кладбище, и там его покрывали зомби-педофилы. Когда я писал, то чувствовал себя почти богом! Я сидел на вершине мира, и голова шла кругом от высокохудожественного воздуха.
Однако неприятности не заставили себя ждать. Я попытался утешить авторское тщеславие в интернете. Мои записки стали достоянием общественности. Их прочитали, прокомментировали, перепостили. Я не хотел, чтобы они понимали все буквально, но бугагашное быдло почуяло запах утонченной крови. Восторженные поклонники схватили меня на улице и били руками, ногами и арматурой до тех пор, пока я не осознал: педофилия — настоящее зло. Даже придуманная, ибо пропаганда. Было больно, но я выжил.
Автор и поныне царит и в городе N., и в судьбах вымышленных жителей, и в моей засранной квартире. Никто не виноват, что его творчество зиждется на душевной болезни, помноженной на инфантильность и неустроенность. Впрочем, инстинкт самосохранения вынудил автора пересмотреть возрастной ценз. Некоторые пределы переступать нельзя, это понимают все, и даже вездесущие гении на подоконниках теперь в курсе. И все же (уберите детей от экранов)...
Дедушка, иди ко мне. Пожалуйста, не бойся. Так надо. Ты все равно остался мальчиком и не повзрослел, уж я-то знаю. И в крематорий я тебя не пущу.