Яблочный Спас : Тяпа

Настоящие котята или щенки, в идеале, должны обитать в лукошке. Уютной, небольшой корзинке с выглядывающим язычком цветастой ватиновой подстилки. Для тепла.
Взаправдашние зверушки суетятся, то вылезая, то влезая туда. Смешно дрыгают задними лапками. Или, напротив, тихонько сидят в своем домике, доверчиво и любопытно поблескивая бусинками глаз.


Ее звали Тяпа, и она не была настоящей, всамделишной зверушкой. Тяпа — резиновая игрушка, ГОСТ 25779-85, артикул № 10045, напоминала то ли котенка, то ли щенка одновременно. Сейчас, глумливая и отвязная малышня мгновенно приклеила бы ей кликуху — котопес. А она всего лишь была очередной жертвой агонизирующей советской легкой промышленности. Раздел «Товары для детей», подраздел «Игрушки детские», подгруппа «Резиновые с пищалкой». Как-то так.
Легкая промышленность наградила Тяпу непропорционально огромными глазами, обреченно взирающими на мир и толстыми, сложенными на груди, передними лапами. Пресс форма, в которой она была отлита, по всей вероятности уже имела какой-то дефект. Поэтому усы Тяпы, рельефно выдавленные на морде, были кривые, длинные и более смахивали на кошачьи.


По меркам игрушек, Тяпа была глубокой старухой. Жизнь игрушки, особенно резиновой, коротка. Как правило, она заканчивается в зубах юного хозяина. В острых жемчужных молочных резцах, которые алчут жертв, как челюсти хорька. Если, впрочем, это маловероятно, удавалось избежать такой кончины, наступало относительное затишье. Затишье длилось от нескольких месяцев до нескольких лет и зависело от многих факторов. Основными из них являлись наличие в доме настоящей зверушки или появление на свет очередного серийного отгрызателя хвостов и голов.
Впрочем, покой мог затянуться в пыльной темноте подкроватья. Или в вакууме полиэтиленового пакета с потертым адмиралтейским корабликом и надписью «Ленинград». В пакете было веселее, поскольку соседями могли стать уцелевшие коллеги. Но мешок… Мешок — лотерея. Тут как повезет. Хорошо, если долежишь до следующего поколения, и история повторится. Плохо, когда, не открывая мешка, вышвырнут на помойку. Дальше – мусоросжигательный завод, пронзительная вонь, гул, тофет печей и ослепительно белый свет. Игрушки говорили – путь к ГОСТу.


Тяпе свезло. Пока хозяин изо всех сил пытался отгрызть ухо из толстой резины, ему привезли в подарок что-то более подходящее его зубам. Тяпа была оставлена в покое. Хозяин подрос, и вместо очередных попыток откусить ей голову, включил в компанию игрушек, имеющих честь разделить с ним сон. Тяпе было хорошо. Тигренок с оторванной пуговицей глаза и пластмассовый грузовичок Бронька были добродушными товарищами. Грузовичок целыми днями, старательно гудел и гонял по кровати и паласу. Тигра, обычно играл роль подушки. Был мягок и смотрел на жизнь философски. По ночам они, шепотом конечно, чтобы не дай ГОСТ, не разбудить хозяина тихонько сплетничали и рассказывали друг другу разные истории. Обычно, как более умудренный жизнью, говорил Тигра. Тяпа и Бронька внимательно слушали. Тяпа иногда в волнении тихо подсвистывала маленькой свистулькой, встроенной посередине спины. Бронька заинтересовано гудел. Тигра был неистощимым источником информации. Он, каким-то чудесным образом (видимо не обошлось без прямого вмешательства ГОСТа), существовал в качестве игрушки уже двадцать лет. По его словам, выходило, что достался он хозяину хозяина совсем новым, и пережить ему пришлось многое. Поскольку сейчас Тигра выглядел, мягко говоря, потрепанно. Зато он пользовался непререкаемым авторитетом среди остальных игрушек. Поговаривали даже, что он (может быть это конечно и вранье) видел ГОСТ. Да-да. Сам и своими глазами. Правда, тогда глаз было еще два. Тяпе все время хотелось спросить Тигру, какой он, этот ГОСТ? Но она боялась, вдруг Тигра рассердится и больше ничего не будет больше им с Бронькой рассказывать. Сама она при слове ГОСТ представляла какие-то огромные, не хозяина, пуховые ладони, яркий свет и страшные раскаты грома, похожие на что-то вроде – ДДНЕШШЕЛЛЕТС. Так что ГОСТ и пугал и чрезвычайно интересовал ее одновременно. А Тигра рассказывал интересные вещи. Оказывается, существовали предания, даже не предания, а так, смутные слухи, ходившие среди старых игрушек, что их с хозяевами связывают более тесные ниточки, чем думали все вокруг. Что есть игрушки, лично отмеченные ГОСТом. В чем заключалась избранность — никто не знал. Но Тигра один раз предположил, что игрушки – это и есть хозяева. Точнее какая-то их часть. Однако после этого замолчал и, несмотря на все просьбы любопытной Тяпы, продолжать не стал.
Шло время. Тигра говорил, что время – это палочки на большом кружке, висящем над кроватью хозяина. Пока эти палочки двигаются – время идет. Вот оно и шло. Теперь Тяпа и Бронька с кровати переехали на полку. Тигра остался и не мог больше ничего рассказывать им по ночам. Потом полку накрыл какой-то занавес из зеленоватой ткани, и время для Тяпы остановилось.


Когда занавес сняли – Тяпа не узнала комнату. В новые огромные окна лился свет. Пол блестел так, что в нем отражалась большая новая люстра. Новая кровать, новый шкаф — все было новое и какое-то чужое. Знакомым был только Тигра, который сидел на полу, около кровати. Только и он стал каким-то странным. Голова Тигры была наполовину залита зеленой краской, единственный глаз болтался на ниточке в разные стороны. Рот, скособочившись, криво ухмылялся…
Вошедший в комнату хозяин хозяина держал в руке большой мешок. Тяпа вдруг почувствовала себя очень маленькой. Он наклонился над Тигрой, взял его за лапу. Зачем-то на мгновение прижался лицом к его полосатому животику, вздохнул и положил в мешок.
Маленький хозяин очень долго плакал. Зато Тяпу и Броньку немедленно перенесли с полки обратно на кровать. Снова шло время. Только теперь, вместо стрелочек на круге, пронзительным зеленым светом мерцали непонятные палки. Тяпа достаточно быстро разобралась, что время теперь стало зеленым, и когда оно идет, то мерцает. В принципе так было даже лучше. Интересней.
Палочки мигали и мигали. Снова они с Бронькой переехали на полку. Хозяин становился все больше и теперь напоминал своего хозяина. Мысли о ГОСТе возвращались к Тяпе все чаще. Но ей не с кем было поделиться ими. Бронька, на все попытки поговорить, отвечал лишь грустным гудением. А потом и гудеть перестал. Молча стоял, уткнувшись глазами – фарами в стенку. Палочки мигали, и однажды Тяпа увидела, как хозяин вошел в комнату в сопровождении Другого. Такого же, только с длинными волосами. Они прижимались друг к другу, срывая обмотанные вокруг себя куски ткани. Потом упали на кровать и стали возиться под одеялом. С тех пор такие визиты стали повторяться все чаще и чаще. А Тяпа с Бронькой одиноко стояли на полке. Скучать они не умели. Зато ждать получалось хорошо. А ждали они, что когда-нибудь наступит день, и хозяин снова заберет их к себе в кровать. Бронька будет, весело гудя, кататься взад-вперед по ворсистому коричневому пледу с непонятными геометрическими фигурами, а Тяпа… А что Тяпа – Тяпа просто будет сидеть у подушки и смотреть своими огромными грустными глазами в лицо своему хозяину.


Реальность тускнела. Зеленые палочки, монотонно складывающиеся в непонятные фигурки, ускорялись. Тяпа, одиноко стоявшая на полке (Броньку хозяин уже давно куда-то унес), видела все, происходящее в комнате, как будто сквозь мутное стекло. Это была пыль. Пыль толстым слоем покрывала Тяпу и некому было смахнуть ее, как когда-то давно делал хозяин хозяина. Его самого Тяпа давно не видела. А хозяин пыль не вытирал. Теперь все чаще в комнате раздавались громкие звуки, звон посуды, какие-то крики. Их смысл Тяпа не понимала, хотя Тигра говорил раньше, что это песни. Их они вместе слушали в кровати, когда хозяин был маленький. Правда, теперешние песни были очень громкими и неприятными для Тяпы. Перед тем как начинались песни, хозяин долго стеклянно позвякивал, булькал и пускал непонятный сладковатый дымок. Иногда Тяпе казалось, что где-то, совсем рядом, буквально за спиной, появляется тот самый ГОСТ. Он большой, мягкий, как Тигра. Обнимает ее своими нежными пуховыми ладонями и повторяет:
- Тяпа, Тяпа, что ж ты чумазая то такая… Однако Тяпа не могла оглянуться за спину, чтобы удостовериться, что ГОСТ там и ждет ее.


В один прекрасный день, в комнату зашли несколько других. Выглядели они как-то тускло. Но Тяпа подумала, что это из-за пыли. Они долго прикладывали к стенам какие-то длинные язычки, громко и непонятно разговаривали. Через некоторое время они снова зашли в комнату. В руках у одного из них была большая картонная коробка. На коробке было изображено много непонятных букв, но Тяпа внезапно заметила четыре. Самые толстые. Черные. По стенке коробки красовалась надпись: ГОСТ. И тогда Тяпа поняла, что ее время пришло. Вместе с другими старыми игрушками Тяпу бросили в коробку, картонные лепестки закрылись, и наступила тьма. Дальше было бесконечное ожидание, во время которого коробку нещадно трясло, переворачивало, обливало водой. Время опять остановилось для нее, но вдруг Тяпа услышала монотонное гудение. Картонные лепестки раскрылись, и Тяпа оказалась вместе с другими игрушками на огромной, уходящей вдаль, черной резиновой ленте. Лента двигалась плавно, без рывков. Что-то было успокаивающее в ее монотонном гудении, и Тяпа почему-то подумала, что, наверное, она скоро увидит Тигру. Затем какая-то другая игрушка толкнула ее, и она перевернулась. Белая, ревущая арка, куда двигалась лента, даже на таком расстоянии была невыносимо яркой. Тяпа чувствовала, что начинает растекаться. Ей, на секунду, стало невыносимо страшно. Она тоненько пискнула, и чудовищный жар ударил по глазам. Последним, что ей привиделось, был ослепительно белый свет, внезапно распоровший мир на две половинки.

- Дядько Симеон! А дядько Симеон! – барчук в белой домотканой рубашонке до пола, бежал вприпрыжку, смешно задирая колени, — дядько Симеон! Собачка то наша! Пойдем скорей, покажу чего! Ну, что ты неторопливый то такой! Пойдем скорей!
Графский псарь, Симеонушка Иевлев, недовольно оторвался от разглядывания свежих трофеев, привезенных с соколиной охоты. Его, уже который раз, не брали, и он гадал, в чем причина незаслуженной опалы. Может из-за того, что позатот месяц щенков половину Разгуляйских перетопил? Так то ж порченые все были – дохленькие, то правило вывернуто, то брыли разные… Не жильцы – одно слово. С этим словом и перетопил. Да и сам барин хорош – Что хочешь делай! – так и сказал. Сам! От ведь как…
- Ну, показывай, что тут у нас – сказал Симеон, зашагивая в широкую, дубовую дверь псарни.
Наянка, бурматная сука, настороженно повернула точеную голову. Под ее опавшим брюхом, слепо тыкаясь, ползали щенки. Симеон присел и наугад зачерпнул в широченную ладонь сразу троих.
- Вот. Эти – в масть. Эти – хороши! Уууу, чертовка, расстаралась с Рогдаем? – Симеон был доволен.
– Барин! Бегите до батюшки! Скажите, Наянка по делу ощенилась нонеча. Пусть поспешает до псарни.
Барчук побежал, а Симеон, присев, стал ворочать слепышей с боку на бок, подносить к глазам. Он пытался уже сейчас угадать характер щенков, заметить те особенности, которые были понятны только ему. Особенно долго он почему-то рассматривал одного. С рыжеватыми подпалинами. Подносил к глазам, вздыхал, клал обратно и снова подносил. Наянка недовольно следила за ним.
- Как похожа, как похожа – бормотал он себе под нос, — ну вылитая Типайка, что-тут говорить… А масть то, масть… В бабку, в бабку пошла, бывает же такое… Ну, Типайкой и назовем. Чего гадать-то.
Гадать и впрямь было нечего. Типайка или Тяпка, как любил звать ее Симеон, мать Наянки, своей жизнью пять лет назад спасла Симеонушку от рысьих когтей, приняв на себя первый, нежданный удар. Так что нечего тут, думал Симеон. Нечего.
И слава Богу.