Арлекин : Горизонтальный отец

предыстория Киры
предыстория Дромедара и Бактриана
предыстория Алексея

Было раннее утро, когда Михаил Афанасьевич закончил стохастический отлов материала из ноосферы и раскрыл свою тетрадь для записей, чтобы занеси туда результаты ночных изысканий. В пустой и лёгкой от длительного бдения голове переливались чуждые образы какого-то современника из начала прошлого века. «Озёр съедобный кипяток… мука съедобной глины...» – думалось Михаилу Афанасьевичу, и он медленно вёл горизонтальную линию поперёк тетрадного листа. «Суровою волею голи глаголы висят на глаголе...» Очень важно было длить линию синхронно развёртывающемуся видению, чтобы сила и долгота нажима перьевой ручки на бумагу соответствовали какому-то непостижимому, но существенному критерию – его рука самостоятельно справлялась с задачей, оставляя остывший мозг незадействованным. «Дети пекут улыбки больших глаз в жаровнях тёмных ресниц и со смехом дают случайным прохожим», – гласила очередная линия Михаила Афанасьевича, и он знал точно, что это не его слова, и глаза небеснейшей из морд осуждающе таращились на амёбу его сознания откуда-то из потусторонних глубин. «На сегодня песня весёлого яда, пожалуй, допета», – мездря бумагу острым пером, решил Михаил Афанасьевич и закрыл тетрадь. Ещё пятнадцать одинаковых горизонтальных линий добавилось под переплёт, а значит, можно позавтракать макаронами, которые остались с ужина.
Кастрюли с макаронами на плите не было. Весь вчерашний вечер и всю ночь Михаил Афанасьевич провёл в подвале с Крысой Клоаки и естественно ничего не слышал, но зная манеру Киры забирать еду к себе в комнату, решил подняться к ней и проверить. В детской на втором этаже было пусто: ни макарон, ни Киры – только плюшевый бельчонок девочки одиноко сидел рядом с табуреткой, придвинутой к распахнутому окну. А за окном до самого леса простиралось поле, по которому, сильно хромая плелись к дому Бактриан и Дромедар.
– Эй! – крикнул им Михаил Афанасьевич. – В чём дело?
Близнецы истошно выли, подволакивая ногу Дромедара и неуклюже переваливаясь на трёх оставшихся.
Михаил Афанасьевич сбежал по лестнице и выскочил на улицу, как был, в одной пижаме, хотя траву уже покрывал иней. Не проползли искалеченные братья и пяти метров, а босой Михаил Афанасьевич уже прошуршал половину поля и схватив их за худые плечи, нетерпеливо встряхнул:
– Что вы делали в лесу? Где Кира? Что с ногой?
Бактриан поднял тусклые глаза и нечленораздельно простонал. Голова Дромедара безвольно болталась на тонкой шее.
Наспех осмотрев раздробленную лодыжку Дромедара и поняв, что непосредственно от них он ничего не добьётся, Михаил Афанасьевич, потащил близнецов в дом. Он мог поговорить с ними через посредство Странного Гриба. Возле двери в подвал они остановились – Гриб воспрещал братьям туда входить, но в такой близи он уже мог принимать их мысли. Михаил Афанасьевич, в свою очередь, прислушался к самому Грибу, который обрабатывал переплетающиеся потоки сознаний сиамских близнецов и передавал Михаилу Афанасьевичу лингвистический венегрет из старорусского и современного языков, неверных употреблений грамматического рода, машинного перевода образов, осуществлённого через мицелиальный интернет Крысы Клоаки и различного семантического мусора. Михаил Афанасьевич с трудом вникал в суть произошедшего и всячески пытался направить мысли Бактриана и Дромедара в нужное ему русло.
– Давайте по порядку, дорогие, с самого начала.
И тут же в его сознание была впрыснута Крысой Клоаки Странным Грибом искажённая двукратной передачей белиберда:
… ночесь бехом сонныя, и гриждили, оже дщерь твоя выринулась из хором и в лесу сгинула, Михаил Афанасьевич… абие очнулися и узрели, оже сице оно и есть: се бо брез уже, и бежит Кира твоя лядаща, и подмышкой у ней Петрушка, иже присно купно бяху… сыздаранья чаяла внегда будет вёдро – вотока днесь и сбегла, благо, мы зрели, камо… втожно елико борзо за ней поспешили толошить обонь пол по лесам… ошуюю от хором, аки веси, валежник пред лесом лукарёво гбежится, а окрест – голомя под грудной куржевиной, ано посредь валежника увидали лаз, внеже Кира пользовала… нани капно сыскали овую щель, якоже за нею бегти… за валежником бочаг с акридами, иде керасти с василисками среди желд и мизгири многия ны пужали… семо и овано по лесу бегали донеже через три поприща воховертье не умаялись, бо вейи лесныя бебехали изрядно – отнуду и гузня наю вся в перечёсах...
– Ближе к делу! Вы нашли её? Ну же!
… нога болит весьма, батюшка, однако ж мы кроме зря блазим сквозь мадаковый туман, дабы наша боль туне не исчерплась… твой неедомый обабок, в сабину берди коликий, базурит больма, занеже бяше зело неключимый, но ты, Михаил Афанасьевич, попробуй фильтровать эти странные образы у тебя в голове, и ко всему, что Гриб тебе даёт смотреть, ты лишо истоком приглядывайся – негли от юзы рассудка освободишься… буди зрячий, и всё правильно узришь, бо то для тя быличка...
Михаил Афанасьевич ощутил зуд под кортексом – такой зуд, который не унять, не вытерпеть. Гриб явно был недоволен содержанием мыслей близнецов, но поделать ничего с ними не мог, потому как отсеивать части неделимого сознания способен не был, и всё, что ему оставалось – срывать свою злобу на рабе своём Михаиле, который отчаянно скрипел зубами, стараясь расслышать важную информацию и, заодно, обороть свои потаённые страхи перед Крысой Клоаки.
… в слопец мы угодили, батюшка, елицы слопцы на аркуду расставлены чили на бирюка с зубами аки рожны, кои овогда людей заплутавших едают...
Когда рассказ дошёл до ужасной травмы, напряжение ментального поля возросло до такой степени, что сам Михаил Афанасьевич, принимающий лишь трансляцию Гриба, ощутил чудовищную боль в ноге. Это было, как обжечься лунным светом.
– В капкан? Откуда там капканы? Вы уверены, что это не бред ваш говорит за вас?
… тожно аки боль наша вдрогоредь нахлынула, егда мы почти трудиться начали от муки важной – был нам етерь… ноли нога наша столь терзаема, ино видели веприцу с единцом, а в леторослях гавран папоротками прохлопал, свене васнь батог инде хруснул – убо вышед к нам кот-беспорточник...
Михаилу Афанасьевичу с трудом верилось, что в лесу мог кто-то быть. В этих безлюдных местах случайного человека встретить было практически невозможно – потому и вывез он сюда свою семью и поселил в этом одиноком доме, укрытом лесами и реками. За всё время, что они тут прожили, ни один человек не пришёл сюда, исключая Ртищева, который привёз ему братьев. Бактриан и Дромедар описывали чужака, который повстречался им в лесу, как грязного оборванца, испачканного в грязи и крови. Пугливые по натуре, они не могли сбежать, застряв в медвежьем капкане.
… гарип чумазый, аки мурза, от безживотия и беспроторицы больма согнутый и, как бавуша, двигался мудно – наипаче усние в коросту заковано да фрянки тут и там по лику елмаже каженик… шуйца перебита, под носом возгри засохлыя, вежды заплыли аки пианыя – ово кувай, чили бирич, чили кметь олне… осе ономо, батюшка...
Киру они так и не нашли – освободившись, в конце концов, близнецы сразу отправились домой. Но пока были закованы в зубастую ловушку, незнакомец рассказал им историю, которую Михаил Афанасьевич слушать не хотел – не это было сейчас важно.
– Так, вы оставайтесь тут, под дверью, а я – в лес. Как Киру разыщу и приведу назад – ногу вашу залечим. А пока здесь сидите, чтобы Гриб мог мне дальше ваш рассказ передавать. – И оставив братьев у двери в подвал, Михаил Афанасьевич быстро собрался и побежал к лесу, а в голове его шептал Гриб голосом Бактриана:
… аможе грядеши, путник?..
На вопрос братьев незнакомец отвечал:
… рекл еси аз путник, обаче аз живота лихован – покойник я, братушки, до ирия не подъятый, темь онуду брожу здесь по лесу… камо грясти не ведаю, оттого коснею… рех покойник поне паче говорить, еже стерво, из могилы восставший… аки упырь, абоже, просто аркучи, привидение я, братушки… вам баяю, уродцы страшныя, про погибель мою и про шоша, егоже балвохвальство блядное меня живота гонезе понудило и в навь опрокинуть не по делам моим… тело мое буево брезет, и сколия изжирают тело мое, оле дух мой небытия гонзати… вскую погубил мя нечестивый балий, яко аз падали сверстан?.. гажо, поведаю...
Михаил Афанасьевич нашёл лаз в валежнике и проник внутрь леса. Он старался ни о чём не думать, позволяя Крысе Клоаки Странному Грибу свободно ворошить своими призрачными тентаклями в своём рассудке. Пусть братья расскажут, что это за таинственный живой труп бродит по этому лесу. А что, если ему попадётся Кира? Мало ли, что он может сделать.
Ковёр из мха и хвои мягко потрескивал под ногами, и корявые сухие ветви цеплялись за одежду, когда Михаил Афанасьевич продирался через непролазные дебри. Лес будто отторгал его, инородного и этим землям, и всему этому миру. Где-то здесь защиты у враждебных елей и осин испросила дочь его тела, маленькая напуганная Кира, которая устала бороться с непонятной зловещей реальностью усадьбы. Но он найдёт её, найдёт, во что бы то ни стало, потому что эта девочка – ключевой объект для некой, важной для Гриба, цепи событий, а раз так – стало быть, потерять Киру означает уничтожить всё запланированное будущее. А такого Крыса Клоаки допустить никак не мог – значит, не мог и Михаил Афанасьевич. И он бежал, бежал куда-то, направляемый шёпотом грибов и плесени, и отбивался от коварно торчащих ветвей.
… имя мое было – Алексий, и была у мя жена, баса ея из-под борушки солнышком лучилась… ладно жили, в жиру, а в алафу залоги вдосталь… валы и лохи нас граяли, аже лебеди кыкали блазни бряковатыя – завидовали жизни нашей дивьей… болозе жили, токоть одного не нажили – ждан сиречь дитятко из ложесны жёниной выйти тщался… толма целый год скупь всуе трудилися, таче напрималася супруга – два раза багр зворожий из ложесны своея выламывала, и мя отож снедью выломало паки и паки, бо николиже так не аргал… и вот снова понесла жена моя, и в алчбе предродовой брашны ласкосердно едала помногу враз, дабы в прочем не бастрык вышед, да не лыжа зворога, а нормальный богдан здоровый… облая бе, дородная, и вот – сама себе бабничала, и уродился у нас сынок сякый румяный да напрасно взголочил на весь окрест… Петром крестил, чи деи мог я востягнути от счастия праведного?.. аще сын Петька истое в житии моем и ея, кыя аки корова балдёжна на много днесь в красный угол на коление, дабы господу хвалу канорхати… вот за Петьку грусть моя...
– Кира! – неожиданно для себя закричал Михаил Афанасьевич. – Кира! Кира! Кира-а-а-а-а!!!
В ответ лишь прошумели ветры. Нет, он не надеялся, что девочка откликнется. Расчёт был на то, что узнав о близости преследователя, Кира поспешит укрыться или переменить укрытие и выдаст себя нечаянным движением или неловким шагом. Лес понуро прятал от Михаила Афанасьевича солнечный свет, загораживал дорогу заболоченными рвами и колючими кустарниками. Улучив момент, когда тот потерял бдительность, неразличимая в чащобном сумраке остинка едва не проткнула Михаилу Афанасьевичу глаз. Пошёл вон, убирайся, – ворчал лес. Михаил Афанасьевич ориентировался на силу отпора: когда чувствовал, что продвигаться становилось сложнее, удваивал усилия и рвался вперёд.
… а вот оногды, лонись, леть сказать, онсица имярек Владимир Иванович, жизнь мою отнял и отца у Петьки моего отнял, и с дмением чает кары зати… он, баган сякый, а с ним ваган и брызгало имярек Олег, точии вяще десный и прочих уне – завсегда у Владимира Ивановича странь… беху не человеки, а на каждого бобок мяса живаго да мозгов бобок меньший… еда нать чего другого от них получить?.. живота лихован на веретище в лесу этом после колготы несусветной – жене моей поди не они насон возят… а вот Петюня один теперь – вам его завещаю, найдёт сам вас, ну а вы, братья-уродцы, его берегите заместо меня...
Владимир Иванович… Не тот ли это старик, который Ртищевым представляется? Попутно с лингвистическим хаосом в мозг проникали ошмётки образов из близнецовых сознаний – и изображение Владимира Ивановича, который приказал Олегу убить Алексея, тем самым лишив Петю отца, слишком уж соответствовало профессору Ртищеву, который по приказу Гриба доставил в усадьбу к Михаилу Афанасьевичу Бактриана и Дромедара. Мозг закипал от обилия чужой информации и собственных по этому поводу вопросов. Всё это его не касалось. Это личное братьев. А ему нужно отыскать Киру, и он её отыщет, как бы эти коряги не старались переломать ему ноги.
– Кира! Кира, ты здесь? Это я… – Михаил Афанасьевич знал, что должен сказать «папа», но язык ему не подчинялся. Никакой он не папа, он самозванец, занявший чужое тело, и он с самого начала не обманывал себя на этот счёт. Он лишь гость в этом теле – такой же, как призрак Алексея в этом лесу. И Кире это известно ничуть не хуже. Она его боится. И она никогда ему не поверит. – Это я, твой… – Нет, не получается, не получается произнести это вслух. – Это я. Это я, Кира! Ты здесь?
Кира слышала его крики. Привалившись к трухлявому погибшему дубу, она аккуратно выглядывала и всматривалась сквозь кусты в направлении голоса. Михаил Афанасьевич был рядом, и нужно было бежать дальше, но она не могла. Макароны съедены час назад, ноги ноют, и страх, страх сковал её куда крепче, чем усталость в мышцах. Лес мог ей помочь, но не был способен защитить.
– Что мне делать, Петрушка? – спросила девочка у мирно лежащей рядом игрушки. – Он меня найдёт.
– Не дай ему тебя найти, – ответил Петрушка, уверенно глядя в её напуганные глаза. – Найдись сама, Кира. Не прячься, ты же видишь, это бесполезно. Выходи и ступай навстречу с этим чудищем – оно тебя не тронет, только отведёт домой.
– Но мы же хотели убежать!
– Да. Но не вышло. Вспомни о бельчонке – он там совсем один, а ты знаешь, как ему страшно.
– Знаю.
– Мы не должны были его бросать.
– Да, не должны были.
– Мы можем всё исправить.
– Можем.
– У нас ещё есть время. Мы обязательно что-нибудь придумаем, Кира.
– Да. Хорошо. Я уже не боюсь.
Кира подхватила Петрушку с земли и выпрямилась во весь свой рост. Где-то там, за деревьями, Михаил Афанасьевич звал её.
Она пошла туда.