glebdoe : Слезы по Парижу

Она всегда плачет в начале и в конце. Все остальное время выглядит беззаботно: смеется, шутит, говорит — гордится тем, что она среди нас — настоящих мужчин. Среди последних бесстрашных авантюристов. Ее веселый голос звенит везде, в каждом уголке длинного коридора, но только до тех пор, пока мы не окажемся за столом, и только тогда ее прошибает мелкой дрожью, а глаза набираются слезой. Крупье говорит, что она держится молодцом.

- Ненавижу истеричек, – говорит он, и мы бросаем взгляд на Дениса.

Каждый раз, когда проигравший покидает игру, Денис хохочет, как ненормальный, а во время игры стонет, шепчет что-то себе под нос, кричит, что не хочет продолжать, но все равно не уходит.

Хотя это не запрещено правилами.

Здесь крупье не бросает фишки. На нем нет красной жилетки, а его шея никогда не знала бабочки. Он говорит:

- Вы знаете, что нужно делать, — и уходит в темноту посветить нам оттуда огоньком сигареты.

Зеленое сукно Елисейских полей. Так она назвала стол, когда мы впервые зашли в эту комнату. С тех пор многое изменилось. Она перестала пользоваться косметикой. Туфли на шпильках похоронены в глубине чемодана. Она поняла, что все намного серьезней, чем вечернее платье. Теперь, когда мы сидим за столом, на ней широкая майка с надписью «I», сердечко, «New-York», хотя она никогда не мечтала об Америке. Она просто бредила Парижем. Когда она рассказала об этом игрокам, все улыбнулись, а Рубен заявил, что ехать нужно в США. Он сказал – там все деньги мира. Богатая страна, сказал он. Сильная.

Он ей: Нью-Йорк, Сиэтл, Лос-Анджелес; а она ему – Монмартр, уютные летние кафе, цветочные горшки на тротуарах…

- А вы? – говорит она, — Вы почему здесь?

Эйфелева башня уже почти готова. Она сидит на полу, и рисует пальцем зайчиков и медвежат на пыльной крышке журнального столика. Пытается подкурить сигарету, но слишком резко чиркает спичкой, и та тухнет, не успев разгореться, только шипит, как потревоженная змея. Я прошу ее быть экономней. Спичек осталось не так много. Говорю, что мне уже неудобно просить их у крупье. Она фыркает, и бросает на пол еще одного уродца с черной обгоревшей серой на конце. В ее губах по-прежнему незажженная сигарета.

Я говорю ей: Послушай.

Я говорю: Ты можешь выйти из игры. Денег хватит на двоих.

- Я хочу, чтобы мы это сделали вместе, — отвечает она.

Она говорит, что уйдет позже, когда мы останемся вдвоем.

- Ты же знаешь – это вдвое увеличивает выигрыш, — говорит она, и мы идем в игровую комнату.

В коридоре мы встречам Рубена, и она заводит с ним беседу о Ереване. Рубен приглашает ее в гости, после того, как все закончится, и она отвечает: обязательно приедем. В дверях нас встречает Сергей. Он кивает всем головой, а со мной здоровается отдельно.

- Привет, Сань, — говорит он, бросает окурок в пепельницу, и заходит в комнату последним.

Все рассаживаются по привычным местам, и разговоры затихают. Денис нервно барабанит по столу пальцами, Сергей кусает губы, Рубен, кажется, молится, а я ловлю себя на мысли, что не могу сказать, как реагирую на это сам. Просто смотрю на нее, и вижу, как блестят слезы в ее глазах.

- Какие-нибудь пожелания? – говорит крупье.

Все молчат, и тогда я говорю, что мне нужны спички и клей.

- Еще что-нибудь? – спрашивает он, и ждет.

На всех стенах, кроме той, где входная дверь, огромные зеркала. В них отражается тусклая лампочка в пыльном абажуре, под ней наши напряженные бледные лица, наши руки на зеленом сукне. Никто не поднимает взгляда от зеленого поля, не смотрит в глаза соперника, никто, кроме меня. Я-то вижу эти слезы. Крупье ждет всего минуту, а после вздыхает, и говорит:

- Ну, что же. Если все готовы…

Я говорю:

- Подождите, — и все задерживают дыхание.

Это вдвое увеличивает выигрыш.

Я смотрю на нее, и одними губами говорю: Ты еще можешь.

Одними губами произношу: Откажись.

Она смотрит на меня и одними губами отвечает мне: Нет.

- Нет, — говорю я, — Ничего. Простите.

Отказаться можно перед игрой, по окончанию игры, в любой другой момент, только не тогда, когда крупье дает команду.

- Вы все знаете, что нужно делать, — говорит он, и растворяется в темноте.

У всех одинаково белые руки. Наверное, все дело в освещении. Как белые мотыльки, дрожащие пальцы тянутся к центру стола. Денис снова хнычет. Опять завел свою песню: Нет, только не сейчас. Рубен говорит ему, чтобы заткнулся, и Денис взрывается. Он кричит:

- Отвяжись от меня, черножопый. Вот увидишь, она будет твоя.

- Денис, — говорит крупье, — Вы оштрафованы на десять баллов.

- Чтоб ты сдох, — шипит Денис в темноту.

Когда мы пришли сюда, игроков было десять, и это была «не сложная работа» при хорошей оплате. Мне назвали сумму, которая решила бы все вопросы, и мы смогли бы уехать. Мне-то было все равно, это она зубрила французский по ночам, пока я искал хоть сколько-нибудь стоящее объявление в местной газете. Произносила свое имя, раскатывая «р» в гортани: Марррри. И еще раз, для закрепления произношения: Марррри. А когда рассказал ей про условия, спросила, как много вакансий.

- Дело не в независимости, — сказала она, — Просто мне хочется, чтобы мы это сделали вместе. Чтобы мы все делали вместе.
- Если только это не какой-нибудь «Marry Kay», или «Avon», — ответил я, — Тогда я пас. Не хочу убивать себя таким способом.
- Ты куришь, забыл? Ты уже убиваешь себя, и немножечко меня.

- Нет, — сказала рекрутер, — Нам не важен ваш стаж.

Рекрутер – женщина со странным акцентом, и выглядит необычно, но вопросы на собеседовании стандартные, как будто набирают персонал для супермаркета. Предыдущее место работы, служба в армии, работали ли в МВД, увлечения, судимость, вредные привычки, близкие родственники, что бы мы взяли с собой в длительное путешествие, чем болели в детстве. Не являемся ли мы мужем и женой.

- Мы не берем семейные пары, — сказала она.
- Нет, — ответила Маша, — Мы не расписаны.

Работа на десять дней. Без выходных. Не в городе.

- Много вещей не набирайте. Вас обеспечат всем необходимым.

Белый фургон без окон, поэтому скучно, и мы заснули, а потом большая, светлая комната и крупье с блокнотом. Говорит, что в каждой комнате стандартный набор: туалет, душ, маленькая кухня, телевизор, DVD с огромной фильмотекой, и если мы желаем чего-то еще, то мы получим все, кроме мобильной связи и интернета.

- Таковы условия игры, — говорит он.

Она веселилась и радовалась всему, что видела. Смеялась без остановки до того самого момента, когда мы вошли в игровую комнату. Она посмотрела на стол, и сказала:

- Зеленое сукно Елисейских полей.

Не знаю, почему так сказала. Она прекрасно знает, что там нет никаких полей. Лучше меня знает. Посмотрела на всех, кто стоял в комнате, и сказала:

- Здравствуйте. Я Маша, а это Александр. Мы здесь потому, что мечтаем жить в Париже, — и все заулыбались.

А потом, после того, как мы вышли из комнаты, в которой остался проигравший, молчала весь день, глядя в одну точку. Только утром сказала, что верит. Сказала, что у нас все получится. Что мы сможем.

Прошло пять дней.

- Кому-то нужна вода? – спрашивает крупье.
- Не хочу, — стонет Денис.

Больше всего меня удивил Сергей, когда рассказал мне про старожилов.

- Некоторые приезжают по нескольку раз, — сказал он, — Например Рубен.
- Но зачем? – удивленно спросила Маша, — Разве ему недостаточно призовых денег? Даже я не знаю, на что можно потратить СТОЛЬКО, а ведь я женщина.
- У каждого свои причины, — ответил Сергей, — У Рубена брат наркоман, парализованная мать, семья, четверо детей… Думаю его причины настолько же важны для него, как для вас поездка в Париж.
- Не поездка, — поправляет его Маша, — Переезд.

Я спросил его, откуда он может знать про старожилов, и он ответил, что никогда не доходил до конца. Отказывался два раза, но снова возвращался.

- За отказ не платят, ты же знаешь. Таковы правила игры.

За столом пятеро, все сидят ровно, только Рубен в расслабленной позе. Его руки лежат на столе, ладонями вниз, а на тыльной стороне рук его голова. Денис нервно вскрикивает, потом смотрит на каждого по очереди, и говорит Маше:

- Я же говорил! Она его!
- Замолчи, Денис, — говорит Маша, — Пожалуйста, замолчи.
- Накрылась поездка в Ереван? — хихикает он.
- Заткнись, Денис.
- А ты везучая сучка, — говорит он, и начинает смеяться.

Его смех, как осыпающаяся с потолка известка – скрипит на зубах. Я вскакиваю, и бью его по лицу, опрокидываю вместе со стулом, но он даже не пытается защищаться или ответить мне ударом на удар. Просто хохочет. Маша кричит, чтобы я прекратил:

- Перестань, я прошу тебя. Он не стоит десяти баллов.

Сергей курит в коридоре. Его руки трясутся так, что ломается сигарета. Он говорит, что больше не может.

- В первый раз я ушел на второй день. Тогда проиграл один паренек, он сидел рядом со мной, и я испугался. Второй раз я думал, что дойду до конца, но ушел на четвертый. Теперь Рубен… Ребята, может, в следующий раз я выиграю, может быть, я тот счастливчик, который бегает от своей удачи, но на сегодня мне достаточно. Пойду, соберу вещи.

После игры все расходятся по комнатам. Так было всегда. Не хочется разговаривать. Маша снова смотрит в окно, звонит интерком, и голосом крупье говорит, чтобы я зашел в его комнату. Он дает мне десять коробков и тюбик, и говорит, что на этот раз он не будет накладывать штраф.

- У самого иной раз руки чешутся, — говорит он, и только теперь до меня доходит, что произошло.

Рубен… Фамилии не знаю… Высокий, седоватый мужчина, лет примерно сорока пяти… Ереван… Адрес… А кто у кого тут спрашивал адрес?.. А как зовут тех пятерых?.. Звали…

Я бегу в комнату, и в коридоре сталкиваюсь с Денисом. Он хватает меня за локоть, и шепчет в ухо:

- У крупье есть пистолет, — говорит он, — Я видел, как он оттопыривает его водолазку.

Говоря, он заглядывает мне прямо в глаза, а сказав, закрывает свои, и кивает головой. Затем он говорит:

- А еще, когда мы играли, я слышал, как за зеркалом кто-то прочистил горло. Знаешь? Как в театре.

Я говорю: Иди к черту, псих.

Я вырываюсь из его рук, заскакиваю в комнату, и говорю Маше, чтобы она собирала вещи. Я говорю:

- Ты уезжаешь.

Она говорит:

- У тебя истерика. Подумай сам: мы дошли почти до конца. Завтра все будет закончено. У нас получится. Успокойся, — она копается в сумочке, и говорит, — Вот, выпей. Это валиум. Все будет хорошо.

Башня почти готова. Густав был бы доволен. У меня получается точная копия. Осталась только верхушка – шпиль радиоантенны. Я говорю:

- Посмотри, — она отводит взгляд от окна, и улыбается мне.
- Tour de 300 metres, — говорит она, но здесь нет и трех.

Башня высотой мне по пояс. Маша улыбается мне, и говорит, что нам пора.

Мы сидим за столом, и все знают, что нам делать. В центре стола три желтые капсулы. Маша спрашивает, какова вероятность того, что я встречу на улице Годзилу. Я молча смотрю на нее. В ее глазах застыли слезы. Денис стонет, и трет синяк под глазом.

- Пятьдесят на пятьдесят, — говорит крупье, — Либо встретит, либо нет. Старая шутка, — говорит он.
- А какова вероятность того, что мы уедем в Париж? – спрашивает Маша, и отправляет капсулу в рот.

Как всегда, начиная со второго дня, я закрываю глаза, и разгрызаю желатиновую оболочку. Я не вижу проигравшего, и по хрипам не могу определить кто это, Маша или Денис, и открываю глаза только тогда, когда между зубами начинает скрипеть известкой. Она всегда плачет в начале и в конце. Слезы стоят в ее глазах, не вытекая, и в них отражается тусклый свет лампы.

- Прости, — говорит Денис, — Я смеюсь не потому, что мне смешно, — и я замечаю, что он тоже плачет.

Вот она, ее мечта на миниатюрном Марсовом поле, стоит в центре нашей комнаты. Я приклеиваю спичечную антенну, и все – она готова. В коробке осталась последняя спичка, и завтра последний день, только теперь я не знаю: зачем мне Париж? Это была ее мечта, а я просто хотел быть рядом. Все равно где. И теперь мне придется идти до конца.

Я чиркаю последней спичкой, даю ей разгореться, и подношу пламя к антенне.