Ebuben : Родная земля (I - Домой)

Я возвращался домой. Не из кого-то дальнего путешествия, не из армии, не с (упаси боже) войны – я просто ехал домой, туда, где я провел свои лучшие годы, где все мне было дорого и любимо, где я ощущал себя свободным и дышащим полной грудью человеком, о котором можно сказать: «счастливый» – и это не станет преувеличением.
За свою жизнь я сменил десятки квартир, комнат, в которых мне приходилось ютиться в особенно трудные периоды, и о которых у меня остались только дурные воспоминания; но неизменно, переезжая из города в город, все дальше отдаляясь от своей скромной маленькой родины, я помнил ее и знал, что рано или поздно туда вернусь.
Покинув в один прекрасный момент своих родителей, я никогда больше ничего не слышал о них и не поддерживал с ними связь. У меня не было желания, а у них не было возможности найти меня, ввиду моих постоянных переездов, и поэтому, как мне кажется, они уже давно считали меня канувшим в лету, что, впрочем, не должно было сильно их опечалить – ни отец, ни мать меня не любили, о чем частенько заявляли мне прямо в лицо и всячески упрекали за то, что я никакой пользы не приношу, а «только жру и сплю». Вообще, папаша иногда обожал пооткровенничать и говорил мне вещи, которые редко кому хочется слышать.
«Коля, – вещал он, – знаешь, кто ты на самом деле? Не знаешь? А я тебе поясню: ты ошибка и случайность. Тебя быть не должно. Вот твой брат – должен быть, потому что мать хотела ребенка, а тебя никто не хотел. Так что сделай одолжение: не досаждай лишний раз нам. Понял?».
Я кивал, потому что все и так понимал на подсознательном уровне, понимал, что я лишний, ненужный и своим существованием всем только мешаю, как совершенно неуместная деталь ландшафта, портящая дивный пейзаж. Несмотря на это, я жил рядом со всеми этими людьми, которые являлись моими родственниками, и никогда не чувствовал какой-то вселенской обиды и несправедливости. Так и должно быть – укоренилось в моей голове, и ничего кроме осознания своей ненужности я не испытывал. Конечно, ни о какой любви к родным и речи быть и не могло – поэтому, наверное, я и покинул родное гнездо, как только появилась такая возможность, и больше никогда не видел своих родителей, брата и бабку, сошедшую с ума через несколько лет после моего рождения, что тоже ставилось мне в вину. Я нисколько не страдал от своей разлуки с людьми, подарившими мне жизнь (совершенно случайно, как говорил отец), но и не испытывал чего-то приятного – просто занимался своей жизнью, а то, что осталось позади… – осталось позади и никаких эмоций у меня не вызывало. Кроме драгоценной родины.
Наверное, меня можно посчитать таким же безумным, как и моя бабка, раз я с такой любовью отзываюсь о месте, в котором ничего кроме презрения и нелюбви не получил, но, надеюсь, мне удастся четко разграничить два разных мира, которые уместились на моей скромной родине. Один – обитель моих родителей, холодный и бездушный, а другой – моя обитель, наполненная чудесами, уютом и теплотой. Я понимаю, что взрослому человеку глупо говорить о своих детских мечтах, воспринимать всерьез сказки, которыми могут тешить себя лишь мечтательные юнцы, но ничего не могу с собой поделать и умиляюсь, вспоминая свои ребячьи забавы и игры на территории родительских владений, которые я по-настоящему полюбил, больше, чем что-либо еще в этом мире. Там прошло мое счастливое детство, там прошли мои лучшие годы, и ничто не могло омрачить светлую лужайку позади дома, похожего на особняк, хотя в то время, когда он был построен, особняки уже давно не возводились, заросшую зеленой травой и клевером; пруд с блестящими рыбами; небольшую рощицу, где я прятался от старшего брата; разрушенную беседку… Я могу перечислять бесконечно, воспроизводя в памяти каждый валун и каждый пригорок, ставший для меня роднее родителей (как нелепо звучит) и так и не остановлюсь, потому что если и есть рай, то находится он там. Прямо рядом с адом, но об этом мне вспоминать не хочется.
Если отбросить глупую мечтательность, (спасшую мне если не жизнь, то душевное равновесие точно) то пейзаж выйдет гораздо менее поэтичным: представьте себе поляну с небольшим возвышением, на этом возвышении расположился двухэтажный дом-полуособняк цвета тучи, слегка облупившийся, с крошечным крыльцом; слева от дома – беседка, еще левее – роща, справа – небольшой садик с прудом, позади – лужайка, еще дальше косой сарай. Вот, пожалуй, и все достопримечательности моей маленькой родины. Несколько яблонь и кустов довершают картину. Возможно, когда-то раньше это место внушало трепетное восхищение своей необычайной красотой, но я полюбил его не за это, (тем более, что от красоты там остались едва различимые следы) а за то, что там я не был чужим.
Я принял решение вернуться домой не так давно, хотя вынашивал эту идею на протяжении десяти лет, когда стал остро ощущать, что мне необходимо провести оставшуюся часть жизни в своем доме, иначе все мое существование так и останется бессмысленным и никому кроме меня не нужным, коим являлось уже многие и многие годы, на протяжении которых я лишь служил и зарабатывал деньги, а не жил полной жизнью. Не так много я встречал на своем пути людей, к которым бы привязался или полюбил. Друзей, в привычном понимании этого слова, у меня не было, подруги и женщины не задерживались надолго, а та единственная, по-видимому, уже успела найти себе кого-нибудь получше. Впрочем, что меня мало заботило и интересовало – так это любовь. Я ее знать не знал и не особо унывал по этому поводу.
Напротив сидела очаровательная девушка, с которой нам предстояло провести долгих восемь часов в одном купе. Она была хорошо одета, у нее был восхитительный парфюм, слегка и оттого приятно кружащий голову. Не красавица, но чертовски мила, в таких кроется загадка, тайна, такие сводят с ума, потому что помимо интересной внешности обладают тысячью достоинств, сокрытых от невнимательных глаз.
Мне подумалось, что если бы я был моложе, то многое узнал об этой милой мадам, но сейчас, кроме мимолетного интереса и восхищения, она у меня ничего не вызвала. Я оценил ее, да, но больше ничего. Нет, я еще сравнил ее.
У нее были черные-черные волосы с некоей небрежностью падающие на хрупкие плечи. У нее были большие глаза, большие ресницы.
Потом поезд тронулся и я отвел взгляд от девушки, придя к выводу, что она самая красивая из всех женщин, что я видел. Просто наблюдение.
Я планировал сразу лечь спать, чтобы дорога прошла как можно быстрее; к тому же, я очень устал за сегодняшний день, потому что совершил трехчасовой переезд на автобусе, который вымотал меня донельзя. С собой у меня было немного виски для крепкого сна и кое-какие таблетки для спокойствия и равновесия. Решив не наведываться в вагон-ресторан, я вышел в тамбур, покурил, посетил туалет, где привел себя в порядок и подробно изучил свое лицо в зеркале, впервые за многие годы взглянув как следует на самого же себя.
Открытием для меня стала абсолютно седая щетина. Если волосы на голове были лишь слегка тронуты сединой, то на лице не было ни единого темного волоска. Прибавилось морщин, на лбу пролегали три слегка изгибающихся линии, от крыльев носа к краям губ тянулись особенно четкие, словно вырезанные ножом, морщины. Глаза потеряли цвет. Если раньше можно было сказать, что они серые, то сейчас их оттенок совершенно нельзя было определить. Лицо в зеркале было уставшим, осунувшимся, изнеможденным.
Я брызнул на себя водой, взлохматил волосы и направился назад, в купе. Приятной девушки там не было, и я, воспользовавшись ее отсутствием, выпил, принял таблетку (хоть с алкоголем их мешать очень не рекомендуется), постелил себе постель и лег спать. На случай бессонницы помимо виски я взял книжку, которая лежала теперь рядом, готовая, в случае чего, помочь скоротать мне долгую ночь. Забавно получается: обществу очаровательной женщины я предпочитаю книгу, наверняка уже мною прочитанную.
Сон не шел, зато пришла девушка. Я уже успел открыть книгу, пролистать (не прочитать) пару страниц, закрыть ее, повернуться на один бок, потом на другой, выпить еще. В тот самый момент, когда она зашла, я закручивал крышку початой бутылки. Поймав взгляд моей соседки, я лишь улыбнулся ей и отвернулся. Мне дало в голову. Наверное, из-за того, что я смешал алкоголь с успокоительным. Колеса мерно стучали, но меня это не убаюкивало. Перед глазами плыли картины из моего детства. Не самые приятные картины. Я раскрыл книгу. Взглянул поверх нее на девушку. Она что-то ела. Ела так мило, что мне захотелось сказать ей что-нибудь. Я приподнялся на локтях и произнес, откладывая книгу на стол:
– Приятного аппетита.
Сначала девушка кивнула, потом сказала: «спасибо», а потом улыбнулась.
– Как вас зовут, можно узнать? – спросил я. Как, должно быть, нелепо это выглядело: пьяненький мужчина за сорок знакомится с молоденькой девушкой, которой, скорее всего, он годится в отцы.
Она снова улыбнулась.
Некоторые люди улыбаться совершенно не умеют, и у них, вместо улыбки, выходит какой-то звериный оскал или же просто тупое гримасничанье, уродливо копирующее такие вот изящные улыбки, какую продемонстрировала эта милая девушка. Все лицо ее ожило, ожили глаза, чуть приподнялись брови, на щеках еле обозначились ямочки, а губы изогнулись так легко и изящно, что в ответ как можно искреннее улыбнулся ей, повторяя: «очень приятно, очень приятно», не поняв, однако, как ее зовут, так как пропустил все это мимо ушей, любуясь молоденькой красавицей.
– А вы куда едете? Далеко? – поинтересовалась она у меня, когда я, наконец, смолк.
– Даша… – она расхохоталась, не дав мне даже начать фразы. Девушка забавно ударила себя по коленям, продолжая смеяться; убрала со лба черный локон, издала еще пару смешков, посуровела, оправила одежду (при всем этом было видно, что она с трудом сдерживает новый приступ смеха) и как можно спокойнее произнесла:
– Я – не Даша, я Оля, – получилось все равно комично, и я был вынужден рассмеяться, а вслед за мной вновь захохотала и Оля.
Когда смех утих, я продолжил нашу беседу:
– Оля. – На звук это имя мне не нравилось. Оно напоминало мне не то команду, какие обыкновенно дают собакам, не то глупое восклицание. – Оля, замечательное у вас имя. Мелодичное, как ваш смех.

Только немало выпив я мог начать делать девушкам такие глупые комплименты. Значит, выпил я действительно немало.
Обыкновенно я не имел привычки разговаривать, да и вообще знакомиться с посторонними людьми где бы то ни было. Но стоили только вступить в дело алкоголю, как я мгновенно менялся и превращался из сдержанного, отчасти замкнутого человека, в безостановочного трепача, каким стал теперь.
Немаловажное место занимал в моей жизни алкоголь. Помимо того, что он развязывал мне язык, он служил еще и моим верным другом во время бессонных ночей, поддерживал во время написания моих бесконечных рассказов, которые я творил на заказ, чтобы добыть деньги на лишнюю бутылку водки в самые тяжелые времена. Со спиртным я был повязан крепко, но при этом не был алкоголиком – мне НЕ требовалось выпивать систематически, мне вообще, по сути, выпить никогда не требовалось – мне было необходимо изменять сознание, отвлекаться и алкоголь в таких случаях был самым безвредным помощником.

– Спасибо. Так вы куда путь держите? – вновь вопросила девушка.
– Ну, во–первых, не вы, а ты. Зачем вы мне выкать будете…
– И вы мне не выкайте, в таком случае, – усмехнулась Оля.
– Хорошо. Так вот, Оля, я еду достаточно далеко, уезжаю, как мне думается, отсюда навсегда, провести свою старость в родных, так сказать, пенатах. В Шальдинское еду, я там детство провел, вырос, там все мои родственники похоронены, и я там похоронен хочу быть. Домой, в общем, я возвращаюсь.
– Вы… Ты не рано собрался не пенсию… – тут она запнулась, посмотрела мне прямо в глаза и поинтересовалась, слегка усмехаясь, – а тебя-то как зовут?
Заметно было, что ей это «ты» костью стояло в горле, но она старалась не подавать вида, видимо решив, что я оскорблюсь, ежели она будет обращаться ко мне так почтительно, словно к старику.
– Николай.
Оля вопросительно изогнула тонкую черную бровь, как бы требуя еще информации, но больше говорить мне было незачем. Николай и Николай – вполне хватит для знакомства в поезде.
– Николай, что же вас увело так далеко из дому?
– Тебя, – поправил я.
Оля не поняла и переспросила:
– Меня?
– Мы на «ты».
– А, – неловко улыбнувшись, протянула она. Кое-что в ней мне показалось довольно странным, но я решил не делать поспешных выводов. – Из-за чего ты так далеко из дома уехал?
– Работа, карьера, тебе ли не понимать. В нашей деревеньке много не сделаешь и не добьешься, вот и отправился я по городам России искать свое счастье.
– Нашел?
– Не нашел, – констатировал я и погрузился в себя, стараясь отыскать хотя бы признаки или проблески этого счастья.
Захотелось выпить.
Оля не стала отвлекать меня от созерцания своего прошлого и принялась разбирать какие-то свои вещи. Я наблюдал за ней краем глаза, стараясь уловить в ее движениях что-нибудь необычное, но так и не получив того, чего хотел, слегка прилег, прикрыл глаза и задремал на этот раз убаюканный мерным стуком колес. Перед глазами плавали неясные очертания деревьев, домов, каких-то сказочно высоких и заоблачных гор. Со временем пейзажи становились все темнее, и я не мог уже различить ничего кроме черных громад гор, навивавших мне меланхоличную тревогу и отчаянное ожидание чего-то неизбежного, готового вот-вот сменить черные треугольники на горизонте. Горы были подобны завесе, кулисами, за которыми скрывалось что-то возможно не особо хорошее.
Тревожный сон прервался внезапно. В первую секунду я отпрянул и больно ударился о стенку головой, и только потом сообразил, что меня трясет за плечо моя соседка. В полутьме мне было трудно различить выражение ее лица, но по глазам я понял, что она, по-видимому, не в себе или чрезвычайно напугана. А может все вместе.
– Что такое? – прошипел я.
– Помогите мне, – еще тише взмолилась девушка, – помогите мне, пожалуйста, я вас очень прошу! – она с силой тряхнула меня, что вновь чуть не ушибся о стенку, и принялась поднимать меня с постели.
– Да объясни ты мне, что происходит? – повысив голос, вопросил я.
– Тсссс! – зашикала Оля. Волосы падали ей на лицо, на плечи, словно только что ее неплохо потрепали. – Я все вам покажу! Идемте. – И она с силой потянула меня за собой.
Я перестал сопротивляться и последовал за моей испуганной соседкой. Миновав несколько купе, мы вышли в тамбур, где моему взору предстала устрашающая картина, рассмешившая меня через несколько минут до боли в животе.