Ebuben : Родная земля

продолжение:
– Спасибо за помощь, – начал он, – мне очень неудобно перед вами… и я не знаю, право, как вас благодарить… спасибо, вы спасли меня, не знаю, что бы сейчас со мной было, если бы не вы… я вас обязательно отблагодарю… спасибо… и ваша спутница… она тоже выручила меня, помогла мне оклематься. Вообще, это замечательная, я бы даже сказал феноменальная девушка, таких мне еще не доводилось встречать на своем, так сказать, тернистом пути. Вы должны быть рады знакомству с этим очаровательным созданием… И я не могу не помочь ей, не пособить ее огромному горю… Нет-нет, что вы! Она даже не заговаривала со мной об этом! Это я принялся расспрашивать ее, куда она держит путь в одиночку, я, можно сказать, потребовал от нее всей правды. Олечка не хотела мне ничего говорить, но потом не смогла сдержать свои душевные переживания и доверилась мне, как, извините за такое сравнение, своему духовнику. Даже своему злейшему врагу не пожелал бы я пережить то, что довелось пережить этой хрупкой милейшей девушке. Я еще удивляюсь, как ей удается держаться и давать волю слезам. Да, ее судьба воистину трагична… Я просто обязан протянуть ей руку помощи! Так должен поступать любой порядочный и уважающий себя человек, если хотите. Она ведь еще ребенок, вы только поглядите на нее! Многое ей довелось пережить, но все тревоги и неудачи не убили в ней доброго сердца. Если я не выручу эту девушку, то вся моя жизнь потеряет смысл и мне ничего не останется, как безостановочно пить, чтобы забыть свой отвратительный поступок. Так что, мой друг, я решительно настроен пособить Олечке, и дело это решенное, к которому вы, извините за резкость, отношения совершенно не имеете.
У меня здесь большой дом, в котором кроме меня никто больше не живет. Да… Вот уже восемь лет, как на свете нет моей жены, восемь лет я не вижу, как она улыбается, не слышу ее смеха… – старик вытащил платок, чтобы протереть глаза, а Оля отошла от нас, чтобы не смущать своего благодетеля, – и, знаете, что самое главное? Вы ведь даже не догадываетесь, как похожа Олечка на мою покойную Катю! Не копия, конечно, но столько схожести, будто она ее дочь или сестричка… Вот теперь для меня она дочерью и станет… Нам-то бог не послал с Катенькой детей, мы так вдвоем и прожили, пока не разлучила нас смерть. Ну, на все воля всевышнего, как говорится. Значит, пора было Катеньке моей перед богом предстать, отчитаться за свою земную грешную жизнь… Нет среди нас святых, но Катя достойною жизнь прожила, не найдется такой человек, который упрекнет ее во лжи или в гордыне… Кроткая она была, смиренная, да, и, откровенно говоря, она все больше к богу была обращена, а не я. Я в трудах все больше, бумагомарательством занимался, да в разъездах был, а она и дом держала, и урожай на огороде у нас был всегда… Только последние три года жаловалась она, не было сил уже, уставала быстро, и не заснуть ей было, бедной, никак, мучалась по ночам. То кошмары ей какие-то виделись, что глаз от страху сомкнуть не могла, то просто сон не шел никак, словно и не нужен он ей был. Да что я вам, о своем все, о прошлом, о горестях моих… Я вам расскажу, как сейчас живу, да как с Олечкой мы заживем, будто отец и доченька кровные. Денег у меня в достатке – я и пенсию получаю и за труды свои писательские еще гонорары имею, так что прокормить я смогу ее, вы не беспокойтесь, она у меня заживет полной жизнью, как цветок на солнце распустится. И вы не думайте ничего, дочкой она мне станет. Я отцом ее, значит, а она как ребенок мой. Всячески я ей помогу, поддержу везде, где только можно. Угол у нее хоть свой будет, забудет она о переездах своих, дом обретет.
Вы, только, выводов обо мне поспешных не делайте – что в поезде произошло, то, можно сказать, случайность чрезвычайная. Нет, я не оправдываюсь, к алкоголю слаб, люблю я это дело, но все больше от печали пью… А теперь на что мне оно? Вон, другое будет у меня счастье, какая там печаль!


Слушать я больше этот полусумасшедший бред не мог. Когда он стал распространяться о своей жене, я вспомнил, с кем имею честь разговаривать: это был действительно мой старый сосед, которого я успел застать еще с живой женой. Их семья слыла довольно-таки странной. Они были нелюдимами, друзей не имели, из огорода своего не вылазили. Если старик еще иногда пропускал стопку другую в компании мужиков, то его жена дальше калитки носа не казала. На вид она была болезненной и худой женщиной, чем-то походящей на монахиню. Одежду всегда носила черную, юбку длинную, голову частенько платком обвязывала. В детстве я ее боялся. Однажды мне довелось пробраться на их огород. Я был еще совсем маленьким мальчиком и лез, куда только мне хотелось, чтобы удовлетворить свое ненасытное любопытство. Я нашел в заборе, огораживающем два участка (забор был высокий, сплошной), крупную дырку и, конечно же, не преминул возможностью воспользоваться этим внезапно открывшимся порталом в совершенно иной, неизведанный мною мир.
Как только я оказался по ту сторону забора, то совершенно растерялся – такая огромная территория открывалась моему неискушенному взору. Повсюду были растения. Настоящие джунгли для ребенка. Я принялся бродить туда-сюда среди высокой картофельной ботвы, воображая, что в диких зарослях водятся страшные звери, которых я, впрочем, не только не страшусь, но и готов вступить с ними в неравный бой. Так я ходил и мечтал, пока из-за плотных зеленых листьев не высунулась рука и не схватила меня за воротник. В первую минуту я даже не мог закричать от испуга. Я не видел руку, а она все продолжала тащить меня. Даже когда я упал, она тянула меня за собой, а я подминал своим небольшим телом картофельную ботву. Когда, наконец, я увидел белый свет, а вместе с ним и обладателя жуткой руки, испуга у меня поубавилось. Передо мной стояла худая высокая женщина. У нее было усталое бледное лицо, но совершенно не злое – она как-то через силу улыбалась, обнажая неровные желтоватые зубы. Впрочем, улыбка была приятной и внушала только добрые чувства. Я виновато разулыбался в ответ, а женщина принялась бережно очищать мою одежду от земли. Закончив, она взяла меня за руку и повела на крыльцо, не говоря ни единого слова. Я покорно шествовал рядом с ней, уже совсем не опасаясь незнакомой соседки. Мы подошли к крыльцу, и она оставила меня, знаком дав знать, чтобы я подождал ее здесь. Она все молчала и не переставала улыбаться. Вскоре женщина скрылась от меня за углом своего дома, который казался мне необъятно большим, в разы больше дома моих родителей, хоть это и расходилось с действительностью. Само собой, устоять я на месте не мог и принялся обследовать крыльцо. Ничего интересно там не обнаружив, я стал скакать по ступенькам вверх и вниз, искоса поглядывая на дверь, ведущую в дом. Уж очень мне хотелось зайти внутрь и посмотреть что там да как, что может такого особенного и необычного в соседском жилище.
Я схватился за ручку и был готов повернуть ее, когда услышал позади себя монотонное рычание. Этот испуг не шел ни в какое сравнение с предыдущим. «Леденящий душу ужас» – пишут в дешевых книжках, но на этот раз это выражение как никогда точно отражало мое состояние. Все внутри похолодело, а сердце забилось часто-часто. Сам же я был не способен и сдвинуться с места. Рычание не становилось громче, не раздавалось ближе, но его монотонность пугала меня своей непрерывностью и неизменностью. Своим бесконечным постоянством. Я словно был заперт внутри самого себя, не смея моргнуть глазом и лишний раз вдохнуть – мне казалось, что если я хоть как-то изменю свое положение, зверь незамедлительно набросится на меня и растерзает прямо здесь, на крыльце, под палящим летним солнцем, а потом возвратится в свое логово, облизывая кровавые клыки.
Нарисовав эту картину у себя в мозгу, (с детства я давал волю своему воображению) я отважился на самый рискованный поступок в своей тогда еще крошечной жизни и рванул что есть сил ручку двери.
Закрыто – показалось мне в первую секунду.
В следующую я понял, что так оно есть.
Я дернул изо всех сил, но тщетно.
Рычание тем временем приблизилось, и я готов был упасть в обморок от страха и бессилия, когда услышал позади себя помимо злобного рыка заливистый хохот и короткую, небрежно брошенную фразу: «Ко мне!». Забыв обо всем на свете, я повернулся и увидел черного лохматого пса, который так и льнул к ногам женщины в черном, приведшей меня на это дьявольское крыльцо.
Жестом она указала мне в сторону моего дома и продолжила гладить косматую собаку, напугавшую меня до смерти и заставившую трепыхать мое детское сердце еще долгие месяцы при каждом внезапном шорохе. Гораздо позднее я понял, что бояться нужно было человека, а не глупое животное, готовое прильнуть к ногам первого встречного.
Я аккуратно спустился со ступенек, обошел по широкой дуге пса и его хозяйку, а потом бросился бежать что есть сил, прямо через картошку, к заветной дыре в заборе. Юркнув в нее, я услышал совсем недалеко от себя протяжный рык, но это, несомненно, была моя травмированная фантазия.

– Все ясно, – ответил я старику в запачканном костюме, – делайте, что хотите.
Я подошел к Оле и заглянул ей в глаза. Красивые, большие, предназначенные для того, чтобы о них складывали стихи, а не заточали в темной комнатушке с затхлым воздухом, где и смотреть не на что. По крайней мере, так мне представлялось обиталище старика, в котором мне не довелось побывать, хотя я был к этому так близок.
– Оля, – произнес я, стараясь вложить в интонацию все то, что не хотел озвучивать, – ты все решила?
Она даже не ответила, а просто кивнула.
– Дело твое, – сказал я и зашагал прочь.
Все-таки я был дома.
Остановить меня никто не пытался, и я беспрепятственно двинулся в сторону вокзала. Мне хотелось посмотреть, изменилось ли там что-нибудь внутри, или все по-прежнему убого и угнетающе. Однако эта убогость была для меня в стократ дороже современных городских залов ожидания, с удобными стульями, приятной теплой обстановкой и хорошей выпивкой в буфетах.
Я зашел под своды старинной постройки. Внутри было темно – лампочек я не обнаружил. Свет просачивался только сквозь одно-единственное грязное окно с треснувшим ровно посередине стеклом. Стульев уже почти не осталось. Я насчитал всего пять сидений. Больше ничего в просторном зале не было. Прогнивший деревянный пол пружинил у меня под ногами пока я шел к окошку кассы.
– Здравствуйте.
Билетерша, старая женщина с довольно-таки интеллигентным лицом, испуганно воззрилась на меня, отложила газету и надела очки.
– Здравствуйте, – настороженно произнесла она, – вам чего?
– Да ничего, собственно говоря. Давно здесь не был. Вот, только что вернулся сюда, смотрю, что тут у нас изменилось.
– А, – протянула билетерша, все еще недоверчиво глядя на меня поверх очков, – у нас по-прежнему все.
– А магазин за углом? Его раньше не было.
Я изъяснялся как можно веселей и добродушней, стараясь разговорить женщину. Мне не терпелось узнать о всем происходящем в поселке, но только от вменяемого человека, а не от старого алкоголика-вдовца.
– Недавно поставили. Мне-то что до этого магазина? Я тут сижу, никуда не выхожу.
– Он хоть работает?
– Работает, что ему, теперь пьяницы тут каждый вечер собираются, то друзей своих провожают, то встречают, то просто так пьют, потом тут дрыхнут, или, не дай бог, ломают что-нибудь. Вон, стулья порастащили все!
– Вижу. Вы далеко живете отсюда-то?
– А вам дело какое? – билетерша даже вся напряглась и скрутила газету, словно хотела ею отогнать меня, как назойливую муху.
– Дела мне нет, интересно просто. Ходить не страшно?
– За меня не беспокойтесь. Я и не в такие времена жила.
– Ну да, ну да, – согласился я, думая о чем еще спросить, чтобы не оскорбить или напугать старушку. – А церковь как, действует еще?
– Куда ж ей деться, она, милостью Божьей, наших внуков перестоит и не закроется.
– Хорошо. Ходят еще в нее люди, что ли?
– А как не ходить? Не так, конечно, как раньше, но ходят. Все старушки больше, молодежь совсем там уже не появляется, но на них всегда, на старых людях-то, все и держалось. Батюшка у нас знаете, какой хороший? Прежний хуже был, а этот словно действительно посланник Божий.
– Расскажите...

начало: litprom.ru/thread38128.html
дальше: litprom.ru/thread38150.html