дервиш махмуд : Русский Перескок (2)

начало тут:http://www.litprom.ru/thread38072.html


Он ковылял и глядел по сторонам, впитывая образы. Давно хотел – идти вот так неспешно и смотреть, что показывают, не выбирая. Вот покосившиеся столбы с проводами и стрижами на них; птицы сидят на линиях не в произвольном разбросе, но компонуясь по две, три, четыре штуки, соблюдая интервалы, будто кто-то пытается сообщить наблюдателю некий шифр. Вот безвредный змей скользит по сухой земле, как ожившая верёвка висельника; пшёл вон отсюда, говорит гаду Тихон, и тварь мигом исчезает в трещине. Вот вдали, почти из-за линии горизонта, появляется и быстро едет куда-то параллельно пути Добрякова неслышимый на таком расстоянии красный комбайн. Кажется, что комбайн движется совершенно самостоятельно, и предполагаемый человечек где-то там внутри – всего лишь стандартная проекция воображения, на сей раз ошибочная, как в той истории с обратной стороной луны, которой, как оказалось, никогда не существовало. Старик, остановившись, со спокойным вниманием следит за перемещающейся махиной, пока та не исчезает за ландшафтной морщинкой.

Стебли травы сухо шелестят под кирзовыми говнотопами, как вьетнамские половички, какие с незапамятных времён валялись у Добрякова дома в прихожей – наследие убитой сволочью Империи. На солнце сверкают высушенные до снежной белизны коровьи и лошадиные черепа.

Старик ускорился: шибко пекло. Взмокнув от ходьбы, он, наконец, пересёк границу, отделяющую поле от лесного массива.

И войдя в лес, сразу попал в волшебную страну. Время остановилось, точнее, кто-то его взял и отменил. Тихон завертелся на месте деревянным циркулем, осматриваясь. Засверкало калейдоскопическим многоцветьем всё кругом. Закружились листья, падая на картуз Тихона Романыча, падая на ватные плечи его фуфайки, ложась, как эполеты. Остро чувствовалась новизна восприятия мира. Будто старый аппарат был заменён на новенький. И присутствовало странновато-приятное ощущение гиперреальной телесности своей: так, должно быть, чувствуют себя только что народившиеся младенцы, ещё необработанные тем самым излучением. А ведь выпил-то он всего ничего. Видно, то, что маялось в нём, запертое внутри, ждало только лёгкого прикосновения для пробужденья, в безболезненном дружеском щелобане нуждалось. В голове Добрякова как бы лопались цветные мыльные пузыри. Лопались и в тот же миг нарождались вновь – бесконечно, бесконечно. На лице его нарисовалась сама собой тонкая кривая улыбочка.

-Ну вот мы и дома!- с пафосом проговорил он и почему-то испугался своего голоса – до того этот звук был чужд, совершенно здесь неуместен. Тихон Романыч наклонил голову, закрыл глаза и снова открыл их – на миг ему показалось, что он, прости господи, просто-напросто спит. Но нет, не спал. Явь, явь происходила с ним – необыкновенная, но определённая.

-Грибы. Грибочки. Собирать.- Слюняво шлёпая губами, прошептал старик, опять же, против своей воли – слова рождались где-то в другом месте мозгов, не там, где всегда. Казалось, всякий контроль над речью потерян. Это, однако, было волнующее ощущение: как если бы кто-то говорил за тебя твоим ртом, и этот кто-то был родным для тебя, очень близким человеком. Ну-ка, подумал он, попробуем ещё раз!

Добряков попытался что-нибудь сказать, но – хрен там, транслятор временно отключили. Он тогда, как механизм, сделал шажок вперёд и тотчас увидел под первым попавшимся деревом добротный белый гриб. Старик обрадовался, перекосил лицо, и, раскорячившись в поклоне, срезал. Гриб был совершенно чистый, без намёка на червивость и гниль. Романычу вздумалось прямо сейчас его и отведать. Он глянул себе за спину: хотелось полностью исключить саму мысль о наличии слежки: полная уединённость была одним из главных условий путешествия. И, улыбнувшись деревьям, стал смачно жрать сырой, необыкновенно вкусный гриб.

Проглотил последний кусочек, запил небольшим глотком стимулятора. И, совершенно свободный, расправив, насколько получилось, плечи, зашагал далее. Грибы попадались ещё и ещё – как во сне, гладкие и добротные. Казалось, они вырастают прямо сию секунду, завися от направления движения Добрякова: или наоборот, румяные дружочки заводили очарованного путника в нужное место. Старик больше не поедал, а складывал, складывал… Охотничий азарт продлился, однако, недолго. Добряков одёрнул себя. Ведь не за грибами же, собственно, он прибыл, преодолев препону и кордон, сюда, во внутреннее пространство, в интерзону.

Остановился и огляделся. Первая волна схлынула, оставив лёгкую эйфорию. Стрекотало. Серый дрозд подлетел прямо к лицу Добрякова, посмотрел безумными глазами на него, потрепыхал крыльями и юркнул в куст. Пушистая белка сползла вниз по шуршащему шелухой стволу сосенки и, тоже глянув на Добрякова бусинками, исчезла. Солнечные лучи легко проходили сквозь кроны дерев, падая косыми колоннами. И кружились, кружились в прозрачности листья…

Он сел на поросший мхом, как бы покрытый замшей камень. Его голова чуть тряслась в такт биению жилок. Развернул и разложил на газете припасы. Тёмные от пожизненного копания в земле пальцы дрожали, но действовали проворно. Очистил яичко, разрезал на две половинки луковку, нарезал сала. Налил в стаканчик. Посмотрел в верхотуру, сильно задрав костяную голову. Выпил – кадык поршеньком двинулся пару раз вверх-вниз. Стал смачно закусывать. Мышцы лица так и ходили под коричневой морщинистой кожей…

Потом устал жевать: зубы были хоть и, как он говорил, «казённые» (протез), но сами челюсти-то – свои: сколько пищи намолотили за 68 лет! Выдохнул расслабленно, расправив спину, достал из кармана и закурил. Дым растворялся в лесном воздухе, пройдя через солнечный свет. Вот так наши души – подумал Добряков – осветятся жизнью, да растворятся после нашей смерти в синей космической пустоте. Бог есть, конечно, есть, куда ж ему деваться, но к нам, людям, он ни хрена не добренький. Нет у него для нас никакого бессмертия. И есть у нас только миг, ага.
Только секундочка!.. Но как же, тем не менее, хорошо сидеть вот здесь сейчас на тёплом камешке и смотреть на все эти чудеса! Как хорошо и как жалко! Э-ээх! Дурна и прекрасна жизнь!..

И вспомнилось почему-то Добрякову, как он на Марье, чёртовой бабушке своей, женился. Ну, тогда она была, разумеется, не бабушка, а вполне себе девка. Молодой организм. Титьки по три кило каждая. И вот – свадьба. Не сказать, чтоб всё было по любви, а скорей – благодаря топографическим обстоятельствам. Жили по соседству, с детства были хорошо знакомы: сколько навоза одного друг в друга через плетень в огороде перекидали… Бедная, но весёлая была та свадьба. Самогону было, правда, залейся, а вот из разносолов – лишь капустка да огурцы. Ну курятины было много ещё зажаренной. Но как веселился, как плясал и пел народ! Как заводные все были! Тесть и тёща, царство им небесное, такие частушки распевали матерные – до сих пор смех разбирает! Ну, брачная ночь была… ой, смехота! Тихон пьяный был, как башмак, и на самом интересном месте сдулся, обмяк. А Марья трясёт ему причиндал, за яйца дёргает и приговаривает: вставай, чёрт, вставай, проклятьем заклеймённый! Но тщетно – уснул Добряков, а когда проснулся под утро, говорит: ты чего здесь, Машка, у меня в спальне делаешь, а? ты чо разделась-то? А она ему: женился ты вчера на мне, Тихон! А он: неужто женился? Вот долдон! ну тогда, жена, неси мне стакан самогона. Похмелюсь, и подумаем, как будем дальше жить… А Марья ему: скот ты, Тихон, так в девках и оставил меня в первую замужнюю ночь! Вот тебе, а не самогон! И в рыло дала…

Да-а… Глупостями живёт человек. По пустякам всего себя в помойную яму сливает. Как всё-таки неуклюж и нелеп он в общении с себе подобными, как слабо развито в людях понимание друг друга, взаимоуважение что ли… Чего вот она (Марья) пилит меня всю жизнь, будто я бревно? И чего вот сам я не донёс, не объяснил ей, не вбил в башку элементарные сведения: о свободе, равенстве, гармонии в семейной жизни?

Тихон покачал головой. И к чему бы это вспомнилось? Неужто не было в жизни ничего более выдающегося, чем та нищенская свадьба? Да и вправду, а что было-то? Милитаристический катаклизм, голод, потом – в колхозе работа с утра до ночи. Поневоле запомнишь хотя бы и ущербную, но всё ж-таки свадьбу. Праздник какой-никакой…

Тихону очень приспичило вдруг помочиться. К старости датчик пузыря срабатывал с перебоями, предохранительный клапан тоже дешевил: не всегда Добряков успевал даже добежать и снять, особенно по пьяному делу.

Благо, бежать никуда не надо было. Он поднялся, отвернулся от камня, расстегнул ширинку. Слабая струя зашуршала о листву.

«Вставай, проклятьем заклеймённый…»- завыл было вполголоса Добряков, но затих, вдруг заметив боковым зрением некое мельтешение – слева. Он повернул голову. В деревьях двигалось некое белое (как то марьино свадебное платье) постороннее пятно. Добряков поправил очочки – да, определённо, кто-то живой отсвечивал в лесной глубине, маячил. Этого ещё не хватало! Заволновался почему-то Тихон. Застегнулся, засуетился, стал газету сворачивать – бросил, спрятал ополовиненный бутыль в карман, сказал «от бля сука» и медленно пошёл по направлению к беспокойству.

Идти он старался неслышно, прячась за стволы сосен и берёз и, как сыч, выглядывая. Преодолев кой-какое расстояние, он различил в том шевелящемся пятне человеческую фигуру. Вроде бы мужик это был. Одетый во всё белое ( доктор что ли? санитар?) делал этот самый мужик странные вещи. На полянке рос большой дуб с красными листьями, так этот белый человек прыгал вокруг него зайчиком – да знатно прыгал: из положения сидя на закорках – на двухметровую высоту, да потом ещё выше, а потом через спину обратно; так и скакал, как циркач гуттаперчевый.

Старик подкрался совсем близко и стал видеть всё ясно. Ясно-ясно стал видеть всё. Увидел, к примеру, что у попрыгунчика был не докторский халат, а как бы полушубок такой из белого войлока, или чорт его знает что, но не халат медицинский, не. И на голове у него была не докторская, как показалось издали, шапка, а белая ворсистая шляпа с огромными полями. И ещё он босой был. И лицо у него было такое, какого у докторов не бывает, круглое такое, как блин, с чёрными усами посередине, каких ни один идиот сегодня не позволит себе носить. И длиннющий нос. На глаза незнакомец надел тёмные, круглые очки. И прыгал – самозабвенно ухая и чмокая – вокруг красного, золотым светом залитого дуба.

Добрякову стало почему-то очень страшно, даже затошнило. Каждый прыжок этого оглоеда отдавался ему тупым ударом в солнечном сплетении. Тихон Романыч шатко вышел из-за дерева, за которым скрывался, и, подойдя к незнакомцу, совершенно неожиданно, опять же, для самого себя, проговорил карикатурным тонким старческим голосом, растягивая слова, скрипя, как тележная ось:

-Молодо-оой человек, и чего это вы, как курва, акроба-ааатствуете тут один-одинёшенек?

Человек, который в момент вопроса находился в воздухе, в ту же секунду ловко развернулся в воздухе и приземлился на обе ноги прямо перед стариком. Синеватые губы прыгунца растянулись в улыбочке, обнажив зубы. Зубов у него было много, и они росли, как заметил с ужасом Добряков, в четыре – то есть по два сверху и снизу – ряда.

-А мы тут, Тихон Романыч, перескакиваем помаленьку! Для тебя, старый хрыч, стараемся, между прочим!– не лишённым приятности голосом ответил дядя и невысоко подпрыгнул снова вверх для наглядности.

-Как?- только и вымолвить смог Добряков и сознание его начало закручиваться в воронку. Ещё чуть-чуть и он упал бы в обморок, но незнакомец подлетел, подхватил, щёлкнул пальцами, дал понюхать что-то химическое, едкое из ладошки.

Тихон Романыч заморгал, приходя в себя. Встряхнул башкой и снова посмотрел. Нет, не исчез. Стоял тут, улыбаясь всеми четырьмя акульими рядами.

-Да ты кто такой будешь? – спросил Добряков.
-Зови меня господин Бонифаций! – и захохотал попрыгун.
-А какая должность твоя?- вылупив глаза, поинтересовался Добряков.
-Должность? Хихи… А пожалуй, управляющий! Управляю кой-чем!
-Откуда ж ты меня знаешь?
-Оттуда! Я давно, Тихон Романыч, жду тя здесь. Очень давно. Искал Перескока?

-Искал,- согласился старик.

-Ну вот. Я по этой части специалист. Профессионал, гыггыгы!- И Бонифаций снял очки. Лучше б не снимал. Глаза у него были – сплошной чёрный зрак. Адские иллюминаторы.

-Боясь я тебя чего-то!- Тихон даже рукой закрылся.

-Не боись! Я добрый!- человек щёлкнул зубьями – как будто железный капкан захлопнулся.

-Свят, свят, свят!- пробормотал Тихон и не выдержал, упал на спину, на мягкие листья. Но сознание не терялось. Наоборот, таким чистым виделось всё, отчётливым. Господин Бонифаций присел рядом с ним на корточки и серьёзным, обстоятельным тоном заговорил:

-Слушай меня внимательно. Чтобы перескочить, тебе нужно сначала кое-что для нас сделать. А ты думал!.. Это, брат, серьёзное дело – Перескок! Так вот, после нашего разговора, как окажешься ты дома, будь с той минуты всё время начеку, бдителен будь, мать твою. Придёт к тебе, значит, в скором времени человек, завтра придёт, наверно, утром, ра-ааненько так, кое-что принесёт. Чемоданчик принесёт. Запоминай: скажет пароль: «Астафьев». Ты ему скажешь отзыв: «Можаев». Без пароля не вздумай! Ты чемоданчик-то возьми у него, да и спрячь, чтоб никто ничего не видел, а потом, как стемнеет, сюда принеси, на эту поляну. Положишь его во-он туда, видишь?- Бонифаций показал рукой.

Недалеко от дуба стоял довольно большой металлический ящик, белый, навроде стиральной машины. Только что не было здесь никакого ящика – а теперь вот он, стоит и блестит.

– Это называется Метафизический Трансформатор!- весь светясь счастьем, проговорил демонический скакунец.- Туда и поместишь чемодан. И ради всего святого, не открывай чемоданчик, не заглядывай внутрь – беду накличешь! — И Бонифаций хитро так посмотрел на Добрякова, будто на что-то намекал.

Добряков хотел было что-то спросить ещё, но язык болтался во рту как чужой. Слов не было.

-Всё понял, дед?- господин Бонифаций поднял Тихона за шиворот, как кутёнка и поставил на ноги.- А теперь пшёл отсюда! – и безобразник подбросил тело старика вверх, прямо в небеса.

Синяя волна накрыла Добрякова, и он наконец-то выключился, как перегоревшая лампочка.