Ebuben : Родная земля (I - Домой - конец)

...
– Расскажите.
– А что рассказывать, добрейшей души человек, всем нам добра желает, да и не только желает, но и делает. Всегда занят, всегда всем помогает. Вот, недавно, у Зои Степанны, спину прихватило, встать не могла никак с постели даже. А детей у нее нет, помочь некому, так Отец Дмитрий ей и дров наколол и печку затопил, по дому как только можно помог, продуктов купил, все, словом, сделал. И все безвозмездно совершенно! Другой бы, может, требовал чего, а он отказался, мне рассказывали, от всего отказался, сказал, что грешно за это награду брать, попросил только молиться за его грешную душу и всегда, случись что, обращаться к нему. Вот христианин настоящий! Вот душа какая русская! Не сыщешь таких людей уже у нас. Померли все люди добрые давно. Богу молятся, а сами все о себе, да о своем счастье думают. Им говорят ближнего своего возлюбить, а они того ближнего любят, от которого им польза и выгода будет…
– Много народа в поселке живет хоть? – прервал я монолог старушки.
– Как только на человеке нельзя нажиться, его и прочь от себя гонят! – оказалось, что ничего я не прерывал, – вот, например, внуки мои – хорошие ребята, ничего я сказать не могу, но ведь как приезжают – так ничего и делать не станут. А как скажу я им, намекну, что, мол, и награда их ожидает, то сразу бросятся помогать – один другого полезней старается быть, прислуживают все. Я однажды решила испытать их, да и сказала, после того как они мне огород пропололи, воды наносили, что ничем, кроме доброго слова я их отблагодарить не могу. Такие они лица сделали, что мне аж дурно стало. Дала я им денег, так сразу в лице переменились, целовать бросились, а мне и неприятно уже как-то… Не то что-то…
– Такие сейчас люди, что поделаешь, – вставил я.
– Да что говорить, мы-то свое отжили, их теперь время, может, я его принять просто не могу. Думаю я иногда, что если бы молодость мне мою вернули, то я бы сейчас себя точно так же вела. А иной раз думаю, что никогда бы так не поступала. Кто его знает… Другое дело, когда сплошь и рядом все на деньгах повязано. Вот за это страшно становится… Я, когда…
– Люди хоть живут тут? – громко вопросил я и на этот раз оборвал рассуждения билетерши.
– Как им не жить?! Живут. И молодые и старые, как прежде все, меньше не стало, даже больше, может быть.
– А из Скалицких кто-нибудь остался еще?
– Скалицкие… Это которые на окраине жили?
– Стало быть.
– У них там история приключилась такая, что мне и рассказывать не хочется…
Я оживился.
– Я бы вас очень попросил поведать ее, если не трудно. Дело в том…
Мне даже не пришлось договаривать, потому что билетерша печально вздохнула и начала:
– Я их семью толком-то никогда и не знала, только в последние годы с Валентиной Сергеевной знакома была немного, но что у них сотворилось – это всем известно здесь. У них же два ребенка было, как я помню, один мальчик постарше, другой помладше. Так вот, один из них, я по именам их не знаю, уж извините, как подрос, так сразу и уехал отсюда. Это младшенький был. А старший остался, родителям помогал, работал тут у нас где-то в поселке, и дела у них хорошо шли некоторое время, пока отец пить не начал. Ну, тут все пили, ничего такого вроде бы необычного, но он так пил, что постоянно скандалы в их доме начали случаться. Сначала сыну доставалось, а когда он руку на отца поднял, то из дома вылетел, и больше его даже родимая мать не видела. Ушел он куда-то, ищи ветра в поле. Потом и Валентине Сергеевне совсем худо стало, когда сын исчез. Она уже и дома не ночевала, когда совсем плохо становилось, бегала по знакомым от отца – имя я его только запамятовала что-то – и не было ей все спасения, совсем он с ума сходил, когда выпивал. А пил часто, почти каждый день. Работу забросил, только дома сидел, напивался дряни всякой местного производства и мучил супругу свою денно и нощно, как только мог. Как заснет, так Валя прочь из дома. Это она мне еще сама рассказывала. Не было ей житья совсем, а уж тем более без сыновьев. Конечно, иногда у отца просветления наступали, и он извинялся, каялся, в церкви его видели, но потом все по новой начиналось и без конца продолжалось. Он уже и к соседям буянить приходил, по поселку шатался, все разыскивал человека, с которым по душам поговорить хотел. Рассказывали, что он из дому уже совсем ушел, на улице стал ночевать, с бродягами якшался все, да искал человека кого-то. Я, конечно, думала, что он сына своего ищет, старшего или, может, и младшего, но черт, прости Господи, его душу знает, кто ему нужен был. Может, совсем помешался и сам не знал, кого и чего искал.
Мне же его видеть довелось, перед тем случаем ужасным! Знала бы, что такое случится, так я его своими бы руками так и задушила на месте и перед богом за это ответила. Он, значит, шел, шатаясь, по улице прямо мне навстречу, а я его только по одежде узнала. Он, как ходил в плаще своем сером, длинном еще в здравом уме лет так десять назад, так в нем и шлялся постоянно теперь, словно другой одежды и не было. А может и не было – пропил все давно. Так вот, вижу я плащ его этот, сразу в лицо всмотрелась – точно, он, но изменился-то как, боже мой! Если я его помнила аккуратным, подтянутым, выбритым всегда чисто, стриженным коротко – как солдат, в общем, выглядел; то теперь, если бы не плащ, и не признала бы: волосы длинные, бесцветные все какие-то, как патлы свисают, лицо опухшее, глазки маленькие, бородатый, худой, точно с каторги возвращался. И, что самое страшное, улыбался мне он, и зубы-то все на месте и белые, не как у других пьяниц – половина гнилых, другая половина выпала. Я мимо прошла быстро, потом оглянулась еще, а он тащится медленно: руки в карманах, сгорбился и идет – черт поймет куда! На следующий день уже всем известно стало, что Валю он прямо дома и убил. Да так убил, что говорить мерзко. Он прежде чем убить… Впрочем, об этом и нечего вам слушать.
Я тогда дома сидела, своими делами занималась и думала о том, как бы скорее уже закончился этот день, потому что из рук все валилось, да голова раскалывалась, словно я по ней обухом получила – все помню, как в тот день было, уж на всю жизнь теперь мне эти воспоминания горькие. Я как раз со стола убирала, когда без стука влетел ко мне в дом мужчина, которого я и не видала у нас никогда и, сбиваясь, ничего не объясняя начал тараторить про убийство что-то. Хоть говорил он шибко непонятно, но я сразу смекнула, что к чему, и душа у меня в пятки ушла. Знала я, ведь, что так кончиться все могло. У меня у самой муж тоже выпить любил, да оттого и помер раньше времени. Пошли мы с этим мужиком в дом к Скалицким, по пути еще кого-то прихватив с собой, потому что толком незнакомец ничего объяснить не мог, только твердил, что женщину убили в доме. Как он там оказался я уже не спрашивала, но видимо собутыльником был убийцы-то. Может, они на пару и укокошили Валечку, по пьяному делу. Вбежали мы, значит, за мужиком на второй этаж, да так и застыли от ужаса. Лежала Валя недалеко от лестницы, вокруг кровища, уже скоро на первый этаж закапает, а от Вали и не осталось ничего кроме платья ее, в котором она ходила вечно в последнее время, и то все краснеющее, а не белое…
Я вам как было скажу, вы только не жалуйтесь потом. Мерзавец этот ее покромсал – да неумело как-то, словно наспех – руку одну отрубил, а другая так на куске кожи и держалась, ноги изувечил, обрубки какие-то обглоданные, словно собаками, оставил, да платье задрал и там-то все изрубил и изрезал ужасно, изверг.
Мы смотрим-смотрим, пошевелиться не смеем, а третий человек-то наверх показывает, да ртом воздух хватает. Я смотрю вверх – картины у них там висят, мрачные какие-то, и голова медвежья. Так вот, рядом с головой рога висят лосиные. А душегуб на эти рога голову жены своей нацепил и…

Я думал, что упаду в обморок гораздо раньше, но повалился на прогнивший пол только сейчас. Медвежья голова. Голова медведя и лосиные рога.

Несмотря на то, что я только вернулся в сознание, я сразу определил, кто беспокойно обсуждает мое состояние и с некоей робкой нежностью щупает мой пульс.
– Оля, – выдохнул я, – вы бы шли уже.
Я открыл глаза и обнаружил подле себя всю троицу: моих последних знакомых. Старик в грязно-белом пиджаке с интересом смотрел на меня, не переставая что-то бормотать, билетерша только вздыхала и вытирала пот со лба, а Оля, сидя возле меня, держала мою руку, стараясь уловить сердцебиение.
– Очнулся! – облегченно промолвила старушка и поправила очки, – прости Господи, не надо было вам такие страсти рассказывать, я уж совсем не подумала. Язык мой – враг мой.
– Отлично-отлично, – как бы в замешательстве пробормотал Константин Константинович и дружелюбно мне улыбнулся.
Только Оля молчала – она лишь отпустила мою руку и теперь сидела, испуганно тараща свои чудесные глаза, ставшие еще больше и оттого вдвое прекраснее.
– Все нормально, – констатировал я и, помедлив, добавил, – это я недоспал и перебрал лишнего.
К. К. усмехнулся, намекая на то, что вовсе и не я перебрал лишнего, а потом, оправив по-видимому привычным жестом воротник пиджака, заявил, с немалой долей достоинства:
– Мы вас с пола хоть сюда усадили…
– Спасибо.
– Да я не ради похвалы – я о том, что вы долго в себя не приходили, мы уж испугаться успели, хотели докторов искать. Здесь, знаете ли, ни «скорой помощи», ни больницы даже толковой нет… Олечка, вот, за вас перепугалась очень.
– И я! – вставила билетерша.
Оля только улыбнулась.
– Я, – продолжила билетерша, – я, как вы грохнулись прям на пол, сразу к вам подбежала, вас поднять хотела, да не сумела, возраст уже не тот… Тогда я на улицу выскочила, на помощь позвала и тут эти два человека, словно Богом посланные, меня услышали и без лишних слов помогать бросились. Тут, бывает, что ни одной души живой не сыщешь, или алкоголики одни валяются, а здесь аж два человека! Мы вас подняли, на стул посадили и все пытались в чувство привести. Вон, даже водой поливали, – в подтверждение этих слов К. К. продемонстрировал мне полупустую бутылку минералки, а я только сейчас ощутил, что вся голова у меня мокрая, – а вы все равно никак не очнетесь. Перепугались! Уж не знали, что делать, как вы мигом в себя пришли. Ну, Слава Богу!
– Мы в расчете, – весело сказал я старику и даже подмигнул.
Он слегка сконфузился, но все же улыбнулся в ответ и от избытка чувств сделал добрый глоток из бутылки.
– Благодарю вас, – оповестил я всех, вставая со стула, – уж не знаю, как так вышло, но…
– Тут я что заметил еще, – как-то отстраненно сказал Константин Константинович, – я же определенно видел вас где-то. Лицо-то знакомое…
– Где? – оживилась Оля.
– Не вы ли… Нет, с чего бы это вам быть… – старик уже рассуждал сам с собой, – черты, правда, схожие, вполне возможно… – он вернулся в реальный мир и, подняв указательный палец, бодро спросил, – вы же местный?
– Жил здесь.
– Стало быть, в юном возрасте?
– Именно.
– А не… Мы с вами видеться могли прежде?
– И даже виделись, – кивнул я, улыбаясь, но предчувствуя нечто нехорошее.
– Скалицкий! – выкрикнул старик и прищелкнул пальцами, – Коленька Скалицкий!
– Ах, Матерь Божья, – задохнулась билетерша, – вы…
– Николай Скалицкий, – подтвердил я, через силу улыбнувшись.
Билетерша запричитала и даже, кажется, заплакала; старик недоумевающе глядел на нас обоих, а Оля в совершенном непонимании смотрела на всю троицу.
– Дом-то хоть стоит еще? – я внес оживление в эту немую сцену.
Никто мне не ответил. Билетерша только громче залепетала:
– Господи, да что же вы не сказали-то сразу, а выслушивали все это!
– Ничего, – как можно спокойнее проговорил я и повторил предыдущий вопрос, – дом не сгорел? Не развалился?
– Стоит, куда ему деться, – печально промолвила билетерша – уж лучше бы сгорел, после таких вещей.
– Боже, – воскликнул К. К. Видимо, его только сейчас осенило, что здесь произошло, – а вы что, не знали? – осторожно спросил старик.
– Нет, – решил ответить я честно, – но давайте не будем об этом. Если вы хотите все узнать, то непременно узнаете, но немного позже. Договорились?
– Ага, – с излишним энтузиазмом закивал старик, – хорошо.
– Да отстаньте вы от человека! – набросилась на К. К. билетерша, – такое потрясение пережить, а вы с расспросами своими! Я вам глубоко соболезную, – обратилась она уже ко мне, – это настоящая трагедия, но вы ее перенесете. Дай вам Бог сил душевных.
– Спасибо. Я иду в дом.
– В какой? – тупо спросил Константин Константинович.
– Ну, в свой, я полагаю.
– Господи, а вам страшно не будет? Может повременить немного? Что туда так сразу идти? – разразилась потоком вопросов билетерша.
– Я там жить собираюсь, нечего временить.
– Жить?
– Постоянно.
– Я бы не смогла, честное слово. Где убийство совершилось – как же там жить-то можно? Как засыпать в таком доме? Вы хоть священника позовите, чтобы дом он ваш освятил.
– Ладно, друзья, – обратился я ко всем сразу, проигнорировав последнюю реплику билетерши – кто хочет, может навестить меня. С этого момента я начинаю заниматься своими делами, в которые вам лучше настойчиво не вмешиваться. Огромное спасибо за помощь, за заботу. Найти меня где, я думаю, вы знаете, я же все-таки ваш сосед. Если что понадобится – обращайтесь, но, настоятельно прошу, не надо перегибать с советами. Спасибо.
Я протянул руку К. К. Он, на секунду застыл в недоумении, а потом крепко пожал мою ладонь и даже потрепал по плечу.
– До свидания! – бросил я через плечо, покидая зал.
– Храни вас Господь, – произнесла билетерша.
Оля молчала.

начало www.litprom.ru/thread38128.html
дальше www.litprom.ru/thread38150.html
дальше www.litprom.ru/thread38185.html