orlusha : Ни вчерашней тоски, ни любови давней

Ни вчерашней тоски, ни любови давней
Не видать, если плотно закрыты ставни

Их прощельным лучом пополам делённый,
Мирно спит у стены старый стул плетёный

Где-то тут же, в тени двух зелёных досок,
Мокрый зонт позвоночник прямит, как посох

Не уснуть, не согнуться, не распрямиться,
Память хрупкой слюдою в ночи слоится

Но муранские вазы того, что было
Разбивают копыта ночной кобылы

Той, что правая, если глядеть с Сан-Марко,
И уже не нужны, как ребёнку марки,

Те клочки, что нам память скупая дарит.
Мавр поднял свой молот, сейчас ударит,

Прославляя пиратский промысел дожий,
Забирая всё то, что ты раньше прожил,

Прогоняя по вене цианский калий,
Чёрный родственник венецианский Кали.

Если чутко очнуться в рассветной хмари,
Если уши заткнуть на пятом ударе,

Когда голуби мечутся в бронзы гуде,
То удара шестого тогда не будет

И седьмого не будет ему подавней,
И начнут по одной отворяться ставни,

И закрытым останется лишь оконце,
То, куда никогда не смотрело солнце,

То, откуда не видно изгиб канала,
Где стена без ступеней и без причала.

От которой, зажатой меж двух палаццо,
Гондольеры не любят ногой толкаться,

На которой найти не сумеешь дверь ты.
В этом доме жилец не боится смерти.

В этом доме немало людей бывало
В суете ежегодного карнавала,

Здесь хозяин с гостями пускался в пляски
С так похожим на маски лицом без маски.

Он внимательно слушал сложенья Данта,
Дирижирую, Моцарта гнал в «анданте»,

Потакал Чайлд-Гарольду в забавах плотских
И пытался сказать без акцента «Бродский».

Иногда, если кто вдруг без меры взбесится,
Говорил: «Загляну к тебе через месяц»,

А иным он шептал: «Страх в себе умерьте
И – творите! Не стоит бояться смерти.

И – живите долго. Пока творится,
Наша с вами встреча не повторится».

А в сухом остатке, в итоге, в сумме,
Жив лишь тот, кто прежде когда-то умер,

Кто решил, что сам себе он наставник,
Кто закрыл от внешнего света ставни,

Кто закрыл от внешнего звука ухо,
Чтобы, как Бетховен, творить без слуха,

Кто забыл в июле про краски лета,
Чтобы, как Малевич, писать без цвета,

Тот, кто дух испустил не седым и старым,
После пятого, перед шестым ударом,

Тот, кто утром, пока безмятежно спал ты,
Шёл к Сан-Марко, а вышел опять к Реалто,

Пил вино и кусал от простой ковриги,
И все львы перед ним закрывали книги.