корж : Капитан Нептунуса

Капитан был не мальчик, корабль шел курсом. Старый волк видел страны, мели и, как рассказывали матросы, даже морских чудовищ. Выверенные линии на карте, заходы в порты, главные и подходные фарватеры – все продумано до мелочей. По вечерам в кают-компании бридж, можжевеловый запах джина и жгущий глаза колониальный табак. Капитан в расстегнутом сверху мундире вел неспешный разговор со своим любимым собеседником — корабельным коком. Какие новости из Рандстада? Что полезного в морском деле придумали на заводе Цейса? Обычные разговоры обычных вечеров обычного длинного плавания. Часы на стене отстукивали свой ритм, иногда казавшийся несовместимым со временем, царящем над бесконечною водной гладью. По палубе шлялись матросы, кто-то курил, кто-то показывал новый узел, местами смех, местами негромкая будничная брань. Напряжение… нет-нет, но его острая игла показывалась в нескольких взглядах. Кок, прошедший с капитаном не одну тысячу морских миль, ловил эти взгляды молниеносно, он чувствовал их затылком, мог перехватить перпендикулярно направлению. Неудивительно, жало иглы высовывалось и из его подслеповатых белесых глаз.
Когда наступила ночь, кают-компания опустела. Капитан, отдав необходимые распоряжения, отправился в свою каюту, команда разбрелась по постам или спать. Кок подтянул гири на часах и подумал, что напряжение возросло со временем, оно достигло своего пика. Разговаривая с капитаном сегодня, кок чувствовал, что скоро это случится. Взглянул на карты на столе, раскрытую коробку «Ramon Allones», плеснул себе джина и постарался ни о чем не думать: это случалось почти каждое плавание, к этому просто надо привыкнуть. А к этому привыкнуть нельзя! Но в рулевой рубке уже стоял капитан, отправивший молодого матроса спать, смотрел в черноту ночи и мечтал о чем-то своем, морском и волчьем. Потом он крутанул штурвал и судно резко потащило в крен, потом еще, в обратную сторону, судно понесло невообразимой дугой, потом разбил стекло компаса и крикнул черному небу, призывая его в союзники. Океан выплеснуло, небо поспешило к нему, они скомкались и ком тут же порвался в клочки серой бумаги, между которыми засверкали молнии. Где-то внизу матросы падали на палубы, канаты сходили с ума и летали осьминожьими щупальцами, норовя сбить с ног или поймать и швырнуть в темноту, кок схватился за ножку стола но уже вместе с ним оказался на досках стены, обрушив часы, полетевшие вниз и в сторону. Neptunus вздымался и падал, и где-то в небе послышался треск, заставивший людей молиться. Мачта раскидала бочки и пробила ограждение, колокол бил сам по себе. Кок выбрался из кают-компании, добрался до рубки, но вылетевшая из ночи волна ударила и кинула в строну, заставив схватиться за обрывок стального троса. Было видно, что в рубке, держась за поручень и шатаясь вместе с ним, стоял капитан и раскуривал трубку. Раскурил, откинул седую голову к стенке. Сначала кок увидел белый блеск зубов капитана, потом, как гром после молнии, до него донесся смех. Капитан смеялся, он хохотал будто дьявол и, как только судну чудом удавалось выровняться, вновь раскручивал штурвал как чертово колесо, закладывая новый крен поперек находившему валу.
Еще несколько навалившихся гребней пены, чуть не погубивших сошедший с ума Neptunus, и кто-то смог оттащить смеющегося капитана. Вода мгновенно расцепилась с тучами и в небе появились светлые пятна. Капитана отвели в каюту, поставили укол морфия, заперли, подперев тяжелым кованым сундуком. Наступило утро. Курс был взят, матросы перетягивали тросы и канаты, стучали молотками на поврежденных мачтах. До конца плавания оставалось две недели. Старый кок скатывал в угол уцелевшие бочки с солониной, выносил из камбуза осколки посуды. Он знал, с кем пойдет в плавание в следующий раз — конечно со своим капитаном.