дервиш махмуд : Русский Перескок(3)

Продолжение. Пред. серию смотри здесь:

Кто-то будто включил его, и он очнулся, по-рыбьи хватая ртом воздух, сидя на завалинке дома своего, с лукошком, полным грибов, в обнимку. Ощущал себя измождённым, измочаленным, слабым, но одухотворённым, как после трудной, тяжко протекшей, но вопреки скептическим прогнозам удавшейся хирургической операции. Очень чистым чувствовал себя изнутри – кристаллическим, кварцевым, лишённым всякого ненужного говнеца, от посторонних примесей освобождённым: помолодевшим лет этак на двадцать.

Тикало в висках, больно, остро тикало – ну да что ж теперь: знал ведь, в какую кроличью нору лезет, куда бестолковую башку свою седую суёт. Живой – и то хорошо! Как спасся, до дома добрался – не помнил, да это было сейчас и неважно. Главное, что фишка его, вроде бы безнадёжная и дохлая, а всё ж-таки сыграла! И он, кажется, проскользнул – туда, на ту сторону, в дамки прыгнул! Ну, до выигрыша, допустим, ещё далеко, но шанс станцевать гопака на самом главном празднике жизни появился, и верный ведь шанс! Молодец, Тихон Романыч! Ай дошлый, ай неугомонный, ай везучий старик!

Первым делом инстинктивно рукой во внутреннем кармане пошарил – пузырь был на месте. Огляделся по сторонам – никого, время сиесты, послеобеденный сонный морок. Любимое время суток для нисхождения небесной антиблагодати. Они спят, а демоны их наущают. Спите, спите, так и проспите самих себя!

Воздух плавился, плясал воздух, пронизываемый лучиками. И пустота, и пустота роилась, как дикие пчёлы, вокруг всего существующего. И не было присутствия. Не было никакого присутствия. Только бесхозный пёс Тимоха сидел через улицу подле покосившегося забора и, глядя на Тихона, скалился и лебезил хвостом. Добряков подмигнул Тимохе, посмотрел на ряд обветшалых домиков: этот вид был знаком ему с детства и, затёртый в восприятии до слепого пятна, не нёс собой никакого информативного контента. Пусто было на улице Яблоневой. Дрогнула вроде бы у соседа Беспаликова занавеска, чьё-то невыясненное мурло мелькнуло было в щели, да бог с ними всеми, бездельниками, пусть видят. Пока эти тугодумы сообразят, хоссподи! Пока дойдёт до них, кто тут перед ними сидит и по какой надобности, третья мировая начнётся и закончится!

Вытащил из кармана – водка была странновато мутной, как бы с пузыриками. Но было уже наплевать, он даже и наглядно плюнул – жолтым харчком в серую пыль, тьфу на вас всех!

Встреча с господином Бонифацием лишила его разум последних ограничений. Нет, не так – прошлая жизнь его прекратилась там в лесу, в мировоззрении случилась, обрушилась революция. Добрякову всё время теперь хотелось хихикать себе в усы, танцевать хотелось. Такое доверие оказали ему потусторонние силы! Добрые ли, злые, было ему всё равно, главное – другие, не принадлежащие всей этой скушной, почти пожравшей его жизнь чудовищной блядской обычности. Но успел, успел проскочить! Он чувствовал себя шпионом на чужой, почти инопланетной территории. Усатый Бонифаций встряхнул со всей дури этот спящий мирок, как старый половик, уронив навзничь и Тихона Романыча. Но поднялся старик. С трудом, скрипя суставами и зубами, но всё же встал на ножки и вот сейчас даже улыбочку лицом соорудил.

И отчаянно присосался к бутылю, зажмурив зачем-то один глаз, а другим таращась прямо в слепящую солнечную кляксу. И – сей фокус он не проделывал уже лет эдак тридцать – выдул половинный напиток, не отрываясь, весь до дна.

-Уф, ебать вас всех в пластилиновую сраку! — сказал он и закинул стеклотару далеко в канаву.- Вроде чуть полегчало.

Тут же выскочили перед мысленным взором его чёрные инфернальные глаза акробата Бонифация. Навсегда и насквозь пробита была этим взглядом душа Добрякова. И восторженно было у него на сердце и страшно, очень всё-таки страшно! Бонифаций казался ему кем-то вроде отца, когда-то потерянного, забытого, а теперь вот вновь объявившегося. И отец этот был шибко строгий, даже злой, но ослушаться его было невозможно. Ибо это был законный, единственный отец.

-Значит, правда всё, значит не ошибился я насчёт перескока! – есть он,- прошептал Добряков, всхлипывая, рукавом занюхивая. – Есть! Но почему же страшно так!? Зачем такая жуть?.. А?

Молчала среда.

-Видать, так надо! – решил Тихон.- Даром не достаётся истина! Не, не достаётся… Она ведь всего дороже на свете… Ну что ж, я заплачу: сколько потребуется заплачу. Жизнь отдам, если надо, а то самое, настоящее, увижу, потрогаю и понюхаю!..

Марья, жена Добрякова, толстая рыхлая старуха с вытаращенными глазами – такие глаза были у супруги вождя мирового пролетариата — со сдобной булкой в руке сидела на диване, растекшись по нему, как опара. С экрана верещали и хлопали в ладоши идиоты. Тихон, выждав нужное время в сенях, вошёл, походил шумно по кухне, поставил на стол лукошко. Надо было подать голос.

-Это, мать, грибы тут! Грибов я тебе принёс! С картошкой изжаришь!

Нужно было вести себя естественно. Он заглянул в комнату из-за занавески. Марья, не отрывая взгляда от экрана – там как раз размалёванный какой-то мудило гороховый гипнотизировал её, вращая глазами, как шариками – забурчала привычно:

-Ты чего это, старик, ушёл, не сказал ничего? По всей околице искала тебя. Ты где был, дурак?

-Дык, Марья, это… – забормотал старик,- такое дело… грибы-то… того, ждать что ли будут меня? Тут срочность нужна…быстрота. Грибы, они шустрые…

-Чего городишь там?- старуха зашевелила ногами, недовольная.

-Да ничо, ничо, Марья… ты сиди….а я это…посплю, устал маненько я, нездоровится что-то мне… я покемарю там, у себя, а ты сиди, сиди…

Старуха зыркнула на него, хотела было уже начать свои извечные тары-бары, но ящик показал вдруг что-то втройне интересное, и вниманье её было полностью съедено, и она махнула в сторону Тихона рукой – иди, мол, с глаз долой, не маячь. Старик уже научился моменты выбирать. Он тихонько отправился в свой закуток и, не раздеваясь, а только сапоги скинув, прилёг на сундуке. Усталость взяла своё. Старик провалился в непроглядный чулан бессознательности….

Утром пошёл дождь. Бабье лето скоропостижно, как предпоследние генеральные секретари, скончалось. Серая полумгла повыползала из всех надмирных щелей и утвердилась над твердью: надолго, считай, навсегда. Тихон Романыч проснулся на сундуке, весь мокрый от пота, чувствуя себя прескверно. Но вспомнил вчерашний трип, и настроение сразу же изменилось. Он расторопно переоделся в чистое и домашнее. Марья ещё почивала на своих перинах. «Тем лучше»,- подумал старик и отправился умываться. Через пятнадцать минут был он уже совсем бодрый и готовый к борьбе. «Я избранник, мать вашу! я особенный!»- глядя на себя в зеркало, прошептал со сдавленным восторгом. После умывания отправился в туалет и с часик профилонил там, шепчась сам с собой. Это собрало информационное поле его разума в более-менее стабильную и однородную структуру. Пошатываясь, старик прошёл на кухню, чайку налил себе с малиновым листом и только успел сделать первый глоток, как в окно избы – как раз то, у которого он стоял с чашкой в руке – постучали. Осторожно так, вкрадчиво, как бы только для него одного. Добряков расплескал, поперхнулся. Отодвинул занавеску.

В окне торчал милиционер. Не участковый, которого Тихон вполне знал, а другой – незнакомый, нездешний, плотный, морда, как тазик для холодца, добротный такой ментяра. Дождь стекал каплями по лицу пришельца, и поэтому казалось, что милиционер плачет. Но, конечно, не плакал. Молча посмотрел на Добрякова пару секунд и головой показал – выходи, мол.

Тихон струхнул. Глаза забегали: что делать? Вот и пришли! Почему так быстро? Где-то допущена ошибка! Теперь что: заберут! Упекут! Ах ты, господи, надо же!

Попытался взять себя в руки. Спокойно. Не надо спешить. Чай допил, обжигаясь, до дна, всю заварку высосал. И пошёл на выход.

Пока шёл, странным образом успокоился. Что ему было терять, собственно? Даже плащ снял в коридоре с вешалки и натянул, а был бы зонт, взял бы и зонт, но зонта не имелось. Во дворе было слякотно, некрасиво. Пошёл, тут же поскользнулся, упал на одно колено, вымазался, но это не расстроило, наоборот развеселило. Вышел за ворота весь расхристанный, на взводе. Милиционер скромно подошёл, козырнул:

- Доброе утро, Тихон Романыч, извините за столь ранний визит, — и неожиданно так дёрнул лицом – подмигнул что ли? Или показалось старику?

-Доброе, здравья желаю,- сказал, что пришло в голову, Тихон.

-У меня дельце к вам, уважаемый. Поговорить надо.- Милиционер проникновенно посмотрел. Нет, ничего нельзя было различить в этом стеклянно-бутылочном взгляде. Дождь шпарил, как оголтелый. Грязь пенилась пузырями. Тихон переминался, сапоги чавкали.

-Ну так…- проговорил Добряков. -это… пройдёмте. Что на дожде то стоять.
-Да, да, конечно.

Они прошли, вошли в сени, Тихон позади, милиция впереди. В сенях мент остановился резко, развернулся, и они со стариком нос к носу столкнулись. Глядели друг на друга некоторое время молча.

-Я извиняюсь, — наконец прошептал Тихон,- не расслышал, как фамилиё ваше.

Милиционер сделал рукой странный жест, будто верёвку унитаза вниз потянул и проговорил заговорщицким шёпотом:

-Старший лейтенант Астафьев! — и выжидательно, почти с гримасой боли поглядел из-под мокрого козырька.

Старик сначала опешил было, но вспомнил: это пароль был.

-Аааа! Вон он что! Это…угу. – И тоже таинственно прошептал:- Можаев!

-Тэк-с,- кивнул удовлетворённо милиционер.- У меня тут для вас вот…
И достал откуда-то из своих одежд – как и где прятал, неизвестно – чемоданчик. Передал медленно в трясущиеся руки Добрякова. Тот принял, едва не уронил, охнул, вцепился, к груди прижал.

-Дело сделано,- выдержав паузу, промолвил «Астафьев».- Я пошёл.

-Ага! – почти крикнул в восторге Тихон.- Так прямо сразу и пошёл?

Милиционер почему-то с неприязнью глянул, отодвинул Добрякова, как неживой предмет, в сторону, и, сплюнув в пол, стал уходить. Тихон Романыч, выйдя из оцепенения, подпрыгнул, побежал за гостем.

-Большое спасибо вам, добрый человек,- забалабонил, стуча осторожно пальцем в удаляющуюся спину,- спасибо, что зашли, что не забыли! Привет передавайте господину Бонифацию!.. Очень мне с ним увидеться хочется, поговорить…

Милиционер быстро шёл, не слушая, почти бежал. Тихон скользил по грязи за ним, с чемоданчиком у груди, как с младенцем, спотыкаясь. У ворот «Астафьев» развернулся, пальцами схватил старика за пуговицу плаща:

-И вот что, дедушка, поменьше пизди!- проговорил строго.

-Понял,- кивнул Тихон Романыч.- Могила!

-За мной не ходи, святым Христофором прошу. Иди домой, сиди тихо. – И тут – совершенно неожиданно – мент ударил Тихона Романыча кулаком в лицо, да больно, сильно ударил. Без взмаха так –рраз и вмазал: сопли кровавые так и брызнули в мокром воздухе.

Старик даже не понял ничего. Пошатнулся, искры посмотрел и глазами захлопал, зашатался и ручонками замахал в воздухе, но не упал, чудам удержался. Глаза вылупил и стоял так: дурак- дураком.

Посланник моргнул удовлетворённо, развернулся и убрался прочь, выплыл, прикрыл ворота и растворился – там, в неясной перспективе.

Дождь шумел. В ушах у Тихона тоже шумело, стучало. Вода стекала по его лицу, смешиваясь с кровью. Он шмыгнул, содрогнулся, юркнул в дом. Надо было поскорее, пока чёртова бабушка спит, спрятать чемоданчик. Он бросился в свою комнатку: нет, слишком на виду, враз отыщут, побежал обратно в сени, грохнулся там, свалив со стены старое корыто, притих на полу, выжидая, не упадёт ли что ещё – не упало, слава богу. Увидел вдруг нишу – между тумбочкой и полом, никто туда никогда не сунется. Сказал «ага!», оглянулся, поместил, поднялся.

Вошёл обратно в избу. Мария шла по коридору к умывальнику, проснулась всё-таки.

-Ты чего колобродишь с утра, старый?- всегда так спрашивала, не страшно.

-Ничо, ничо, мать, по хозяйству верчусь,- тоже привычной формулой ответил старик.

Всё шло по плану.

Три часа дня. Марья, как обычно, заснула перед телевизором, дурра старая. Старик постоял над ней, поводил перед её лицом руками: спит крепко. Вышел в сени, давно посмотреть хотелось, как там поживает инфернальный чемоданчик, прямо-таки сосало под ложечкой.

Вынул чемодан. Сел на стул, положил предмет на колени. Тогда утром, в суете, и не разглядел толком. Вещь была добротная, красивая, может даже на заказ деланная. Со скруглёнными боками и углами, вся из зеленоватой кожи, может быть, крокодиловой. Повертел в руках. Не тяжёлый, но и не лёгкий. Замки были простые, без всякого шифра.

«Эх,- подумал Добряков,- жаль, открывать не велено!»
Посмотрел по сторонам.

«С другой стороны, никто ничего не узнает. А я только одним глазком. А то всю жизнь ведь мучиться буду. Мало ли что там. Деньги? Ну это вряд ли. Не такие они существа, чтоб из-за паршивых бумажек… Ну а что там, например? что там? что там? эх, вот натура любопытная! Ничего не поделать с ей, с этой натурой! Тьфу! Была не была!»

Он решился, отогнул замочки и таинственный чемоданчик открыл…