*Ъ! : Домашние животные Розалии Шуман

Домашние животные Розалии Шуман.

-Драконов не существует.
-Да? Ну в общем, как и нас с тобой. – небрежно бросил Кот, сидя на самом краешке водосточной трубы. Пёс никогда не подходил так близко к краю. Он вообще крыши не любил.

Шёл лёгкий, ровный и мягкий снег. В неспокойных, опоённых свинцовой тяжестью ночных небесах, величественно таяли низкие сумеречные тени облаков, наскоро сшиваемые холодным ветром и полной луной в причудливые фигуры, которые действительно походили, с небольшой натяжкой, на сказочных драконов. Истончаясь, драконы распадались на составляющие – хвосты, лапы, венчанные высокими острыми гребнями спины, огромные зубастые пасти. Через мгновение, Луна и ветер кроили из них новые чудеса. За представлением можно было наблюдать часами.
Пёс нетерпеливо развернулся, неловко оскользнувшись на промёрзшей оцинковке.
-Чёртова крыша, – почти просительно ругнулся он, неуклюже растопырив передние лапы и неуверенно поджимая хвост между задних. На этот раз Кот обернулся. Два его зелёных глаза горели во тьме не хуже Луны.
-Чего ты так боишься, Пёс? Умереть?
-Умирать. И бояться боюсь.
- Так перестань...
-Видишь ли… – Пёс даже забыл о своём страхе, так он разозлился – Видишь ли, я – собака. Мне вообще на крыше делать нечего… – Кот рассеяно кивнул и молча отвернувшись, вновь уставился в небо.
Пёс обречённо вздохнул, кое-как дошёл и, опасливо подрагивая всей кожей, улёгся на гребень крыши, на самый её перепад – половина туловища на одной стороне, половина на другой. Тоже молча. Спорить было не о чем.
Так прошло ещё немного времени. Затем, беззвучно приподнявшись, буто по сигналу, Кот привстал, сладко, до дрожи потянулся, выгнув дугой спину и коротко зевнув, молча спрыгнул с края трубы, в бездонную тьму дворового колодца.
- Чёртов позёр, – беззлобно чертыхнулся Пёс и не втавая, чинно растворился в воздухе.


***
-Герр Шуман, утро доброе! – как обычно, наоборот поздоровалась с профессором, пожилая консьержка. – Ключи, карточки, корреспонденция, ведомости — вот...
-Благодарю вас, Клаудия! – Профессор весьма снисходительно относился к недостаткам людей, не имевших отношения к науке. Тем более к такой безобидной привычке, как привычка говорить наоборот. Коллегам же и студентам поблажек не было ни в чём.
Чистота, упорство, знания. Во всём, от правильно построенного предложения, до графика работы частицы. Три заглавных «Р» — работа, работа, работа. Вот так мог бы звучать девиз лаборатории Шумана, существуй он. Ошибок здесь не боялись. Ошибка – лишь часть работы. Работа управляет Вселенной» — любил повторять профессор Шуман.
Генрих Шуман был настоящим учёным.
«Генрих Шуман будет настоящим учёным, «ученым с большой буквы У», — пророчествуя, сказал когда -то декан факультета квантовой физики и математики Дрезденского Университета, факультета естествознания, академик Клаус Розенталь. И, подумав, добавил – «даже с двух больших У».
И с тех самых пор, тогда ещё совсем юный и амбициозный Генрих стал часто задумываться о том, когда и как именно произойдёт его переход от состояния «У» в состояние «У»-квадрат и как описать математически, качественную разницу между двумя состояниями. Словом, настоящий учёный.
Напевая под нос навязчивый рождественский мотивчик, подхваченый из радио в автомобиле и на ходу отряхивая о бедро изящно отороченную норкой шапку, профессор, бодро минуя каждую вторую ступеньку и отвечая немногим встречным на приветствия, направлялся в лабораторию.
Сегодня дел было немного. Он обещал женеи быть пораньше дома — у малышки Розалии завтра день рождения, в самый Сочельник. 25-ого Декабря маленькой принцессе исполняется ровно 9 лет. Профессор улыбнулся. К 12-летию дочурки он, чем относительность не шутит, возможно уже станет академиком, самым молодым академиком за последние сто лет. Он тут же покачал головой, устыдившись собственного эгоизма, и даже обернулся, как будто кто-нибудь мог его сейчас увидеть занятым вместо работы постыдным мечтательством.
Но при этом профессор Шуман всё равно продолжал улыбаться. Потому что был счастлив. А счастья не скроешь. Любящая красавица жена, умница дочурка, уже в свои 9-ть с лёгкостью сдавшая выпускной экзамен 8-ми классника, с позором опровергая устоявшееся мнения об отдыхе природы на детях гениев. Не то чтобы Генрих Шуман считал себя гением. Но и не-гением себя он не считал тоже. К слову, совершенно заслуженно. Его работы по определению функций взаимозависимости времени и пространства и состояний материи на квантовом уровне в контексте этих зависимостей «существенно приблизили современную науку к её святому Граалю – единой теории поля», как написал ежегодный «SCIENCE».

Другой научный журнал, попроще, но не менее (а то и более) дорогой сердцу профессора, высказался ещё откровеннее: « Профессору Шуману не видать премии Нобеля, в любом случае. В случае неудачи — очевидно, почему. В случае же удачи, премии будут выдавать уже от его имени».
Нет большего счастья в жизни человека, чем видеть при жизни плоды дел рук своих, признанные важными и нужными теми, для кого он трудился. Профессор видел свет вокруг себя. Дома — свет понимания и любви в глазах жены, восторга — в глазах дочери, свет уважения — в глазах коллег. Это был особый свет. Не слепящий, мгновенный, почти болезненый свет мимолётного везения, не блескучий, острый в окружающей тебя беспросветности, сполох надежды, и не искуственное сверкание богатства и роскоши, но ровный, тёплый, живительный свет заслуженного человеческого счастья. Свет, который ты принимаешь с благодарностью. И не важно, какова его квантовая структура.
Профессор часто спрашивал себя, чем он заслужил право, видеть этот свет? Своимт работами по физике? Удачей? Ошибкой? Понимание, как обычно, шло постепенно, и пришло внезапно. Как физик, профессор знал — лучшая возможность оптимизировать систему – это минимизировать её потери. Если хочешь согреться, будь как можно ближе к источнику тепла. Следуя этой несложной логике выходило, что для него самого и тех, кого он любит не может быть источника тепла и света лучшего, чем он сам.
Однажды заполучив в своё распоряжение эту нехитрую истину и осознав её гениальную простоту, профессор Шуман ни с кем особенно не делился ею, не навязывал и не защищал свою точку зрения, справедливо полагая, что очевидное в доказательствах не нуждается. Он просто всячески старался поддерживать в себе этот свет, это особое внутреннее живительное тепло, щедро делясь им с окружающими его людьми посредством собственного таланта.
Как человек, профессор верил – каждому в жизни счастье даётся два раза. Первый раз — просто так, без причины. Авансом. Подарок, ко дню рождению. Упустив его, во-второй раз приходится тяжко работать, чтобы заполучить его вновь. Как учёный человек, профессор не видел смысла тратить энергию на «второй раз». Он старался быть максимально счастливым сейчас, «в первый». И ему удавалось.
Улыбаясь, профессор разложил на столе карточки с заданиями для студентов на понедельник, отметил ведомости использования лабораторного оборудования, проверил, по уже давно устоявшейся привычке, лабораторию в целом. Немецкая обязательность настолько плотно и счастливо сочеталась в этом человеке с врождённой осторожностью, что причины, могущие вызвать такие трагедии, как пять лет назад в Шведском Национальном Университете на кафедре химии – взрыв, разворотивший здание лаборатории и унёсший жизни одиннадцати человек (десяти студентов и преподавателя), — обходили Генриха Шумана стороной.
За 12 лет работы в университете на совести его лаборатории – одно происшествие. Студент, засмотревшись на красивые ножки сокурсницы, не заметил стеклянной двери и весьма сильно расшиб себе лоб, врезавшись в неё. Профессор распорядился – прозрачную дверь пометили предостерегающими надписями.
В последний раз оглядев лабораторию, профессор вышел, тщательно прикрыв за собой дверь.



***
- Ты позёр, Тибблз. – Пёс, блаженствуя в тепле, растянулся на полу, вытянув лапы. – Однажды тебя увидят.
- Однажды произойдёт всё. Нет смысла спорить до этого. – Кот сидел на подоконнике и смотрел на Луну. Его силуэт, чётким абрисом вырисовываясь на фоне окна, отбрасывал косую, ломаную тень до самого пола.
- С годами ты становишься просто невыносим, Тибблз. Будь осторожен. Я твоя единственная компания. У меня пожалуй нет ничего, кроме терпения. Но и оно, может лопнуть.
Тибблз улыбнулся. Это было заметно по тому, как чуть дрогнули вверх усы-вибриссы.
- Строго говоря, Пёс, у меня тоже нет имени,. Тибблз, так меня звали раньше. Теперь же меня зовут «ЕДИНИЦА, ПОДЕЛЁННАЯ НА КОРЕНЬ КВАДРАТНЫЙ ИЗ ДВУХ И ПОМНОЖЕННАЯ НА СУММУ НЕИЗМЕННЫХ МНОЖЕСТВ ОТ НОЛЯ ДО БЕСКОНЕЧНОСТИ. Но в одном ты прав, – Кот повернул морду вполоборота так, чтобы собеседник мог видеть его красиво фосфоресцирующий в темноте правый глаз, которым он уставился на Пса.
– Ты – мой единственный друг, Пёс. – он помолчал – Единственный МОЙ друг. А вот у них… – Кот неопределённо мотнул головой в сторону двери, – друзей бесконечное множество.
Вильнув хвостом, Кот мягко соскочил с подоконника и, встав на задние лапы и позёрски заложив передние за спину, возведя глаза к потолку, задекламировал нудным менторским фальцетом :
«Юджин Вингер впервые ввел категорию друзей. После завершения опыта экспериментатор открывает коробку и видит живого кота. Вектор состояния кота в момент открытия коробки переходит в состояние «ядро не распалось, кот жив». Таким образом, в лаборатории кот признан живым. За пределами лаборатории находится друг. Друг еще не знает, жив кот или мертв. Друг признает кота живым только тогда, когда экспериментатор сообщит ему исход эксперимента. Но все остальные друзья еще не признали кота живым и признают только тогда, когда им сообщат результат эксперимента. Таким образом, кота можно признать полностью живым только тогда, когда все люди во Вселенной узнают результат эксперимента. До этого момента в масштабе Большой Вселенной кот остается полуживым и полумертвым одновременно.»
Пёс молча наблюдал за расхаживающим по лаборатории Котом.
-Хватит, Тибблз – тихо произнёс Пёс. Кот замолчал, моментально уловив перемену в интонации. Помолчав, он спокойно спросил:
- Думаешь, они когда-нибудь поймут?
-Не знаю. Оставь меня в покое. Я устал.
Они помолчали ещё немного.
-Пёс, – вдруг тихо позвал Кот, глядя куда-то за спину собеседнику.
Тот промолчал, делая вид, что спит. Кот встал и направился куда-то в тёмный, таинственно поблёскивающий хромом и стеклом угол лаборатории. Почувствова движение, Пёс невольно приоткрыл один глаз, и проследил за ним взглядом.
Через минуту Кот вернулся, передними лапами выкатывая впереди себя новенький школьный глобус.
- Вот – гордо сказал Кот, положив правую лапу на глобус.
- Что — вот? – не понял Пёс.
- Ты откуда? – хитро прищурив левый глаз, спросил Кот.
Пёс молча уставился на него.
-Откуда ты, Пёс?- повторил Кот, нагло разглядывая Пса уже обоими прищуренными глазищами. – Вот у меня, к примеру, есть… ну или хотя бы было, имя. Была история, были родители. А откуда ты, Пёс?
Пёс открыл и закрыл пасть, но лишь молча сглотнул, подозрительно рассматривая Кота. Кот продолжал.
- Ты просто взял, и появился рядом со мной год назад, одним вполне себе прекрасным утром. Ты стал мне другом за это время, это так, но откуда ты? Кто ты такой?
- Я не знаю...- не отрывая взгляда от Кота, очень спокойно ответил пёс.
Кот, многозначительно хмыкнув, продолжал:
- «Познав тайну рождения и смерти, нельзя больше оставаться обыкновенным человеком. Ну, или хотя бы котом.» Поэтом я разговариваю. По этой же причине я читаю, летаю и пишу.Я могу появляться где угодно и когда угодно, в пределах этого здания. Даже если не брать во внимание то, что это невозможно, то это всё равно довольно необычно, ты не находишь? Итак, я Тибблз, Шредингеров кот. А кто ты такой, Пёс?
Пёс по прежнему молча перевёл взгляд с Кота на глобус и затем, обратно.
— Ну же, смелее, друг мой! Полное отсутствие в нашем распоряжении какой-либо информации, может вполне послужить поводом для предположений! – сделав лапой, Кот заговорщицки умолк.
- Каких… предположений? – спросил Пёс. Кот посмотрел на него сверху вниз и вздохнул.
— Знаешь Пёс, иногда мне кажется, что Эйнштейн был не прав и во Вселенной есть три, а не две действительно бесконечные вещи — сама Вселенная, человеческая глупость и собачья, – Кот вздохнул ещё раз. — Для ЛЮБЫХ предположений, Пёс! Поздравляю! – он катнул глобус по направлению ко Псу так быстро и сильно, что тот был вынужден остановить его передней лапой.
- Спсаибо. А с чем?
-С твоим Днём Рождения, дружище! – крикнул Кот вспрыгивая на лабораторный стол. -И не только Днём, к слову! А также Местом Рождения и его Временем!
Пёс ошарашенно смотрел на разгуливающего на задних лапах по столу Кота.
— Так мой… День Рождения сегодня?
Кот замер на столе и уставился на Пса немигающим зелёным.
- Нет, если конечно ты занят сегодня, мы могли бы отпраздновать его и завтра. Не к спеху. Совершенно. Времени у нас впереди целоая вечность. Так ты что же, занят сегодня, Пёс?
Пёс задумался. Кот ждал.
-Да нет… вроде бы. – наконец произнёс Пёс, разглядывая глобус.
- Ты уж уточни, будь так добр! Событие подобного масштаба совершенно не терпит неопределённости!– Кот сел на задние лапы и воззрился на Пса сверху. — Мы просто обязаны знать всё наверняка, прежде чем что-либо предпримем. Абсолютно немыслимо праздновать такую трижды важную дату, как День, Место и Время чьего-либо Рождения, в спешке! Это совершенно недопустимо и очень несерьёзно. Это против всех и всяческих традиций, наконец. Между тем, моя бабушка была убеждена, что именно на традициях держится мир. Она даже погибла традиционно — под колёсами автомобиля. Благороднейшая смерть, в защиту своих убеждений. – Кот спрыгнул на пол и подошёл вплотную, нос к носу, к Псу. – Так ты занят сегодня?
- Я сегодня совершенно свободен, – ответил пёс, по- прежнему не сводя глаз с глобуса.
— Прекрасно! Итак, с датой мы определились. Теперь с местом… – Кот крутанул глобус.
-Австралия! – вдруг выпалил Пёс.
-Почему… Австралия? – ошарашенно запнулся Кот.
-Потому что я так хочу, – твёрдо объявил Пёс. — Хочу быть родом из Австралии. Из Сиднея. И всё на этом. Что, нельзя?
-Дорогой друг! – Кот официально улыбнулся. — Сегодня тебе нельзя только одно – упоминать это слово! – он снова крутанул глобус, отыскивая Австралию. Отыскав, он остановил глобус, ткнув в остров острым кривым когтем – Место извсетно. Итак, дата...
- 25 Декабря 1975 года и… меня зовут Барни.
Кот вновь умолк, внимательно рассматривая Пса. Его и без того огромные зелёные глаза Кота, стали ещё больше.
- Полагаю… – осторожно спросил Кот — … имя Барни, выбрано по той же причине, что и Австралия?
Пёс молча кивнул.
- Что ж хорошо, хм… Барни. Барни…
Кот прислушался к имени.
- ПОЗДРАВЛЯЮ, БАРНИ!!! – вдруг заорал он и, схватив Пса за лапу, принялся так яростно трясти её, что тот даже прикусил язык.
-Поздравляю, чёртов ты поганец!
-По… че… му по… га… нец? – заикаясь от тряски, удивился Пёс.
-Австралийцы всегда ругаются, это у них навроде национальной черты.- Кот отпустил псову лапу.
- Тебе -то откуда знать?!
- Мне не обязательно знать что-либо, чтобы это стало правдой. Мне достаточно предположить.
- А тебе не хочется, к примеру, предположить, что ты ...
-Нет. Не хочется.
-Откуда ты знаешь, что я хотел сказать?!
- Я не знал. Я предположил.
-Чёртов ты поганец!!!
- Ну вот, я же говорю, коренной австралиец, – задумчиво произнёс Кот, беззастенчиво разглядывая Пса. – Организацию праздника беру на себя. Бушменам не доверяю.
- Но… – Пёс мотнул головой — Отсюда нам не выбраться. А в двух местах одновременно быть это… это невозможно.
- Всё на свете возможно. Надо только знать как. Ну или хотя бы очень этого хотеть…
***
На крыше Сиднейской Оперы сидеть было неудобно, поэтому Кот лежал. Как обычно, на самом краю. Пёс тоже лежал, тоже как обычно, чуть поодаль и догладывал огромный кусок стейка из кенгуру. Перед Котом стояла небывалых размеров миска сметаны и четыре пиццы анчоусами, все с бессовестно выгрызенной серединой. Кот сыто рыгнул.
- Ты это, Барни… ты как хочешь… а я не могу больше.
Пёс молча догладывал кость. В его огромных глазах отражалась огромная австралийская Луна и не меньшее собачье счастье.
-Быть в двух местах одновременно – глупо. – невпопад заметил Кот, ковырясь когтем в зубах. – Проблем — в два раза больше, а счастье, по- прежнему, одно на двоих.
-Да… — сказал Пёс и облизнулся.
-Да… — согласился с ним Кот.
***
- Розалия, детка! Папа умоляет — ничего не трогай, хорошо, – немного в сторону, как бы не ей, зная, что дочка никогда ничего не трогала и не тронет никогда.
И Розалия знает, что папа знает. Просто папа занят. Папа самый, самый лучший, самый умный, самый добрый. Она – его любимица. Все кругом любят папу, а он любит только её. И маму, конечно, немножко тоже любит.
Розалия любит приходить к папе в лабораторию. Ей нравится запах бесконечных возможностей, витающий здесь. Полшага до невозможного. Нравятся чистота, блеск, порядок, белые халаты сотрудников и папин голос, над этим всем. Папа здесь другой, не такой, как дома. Всем управляет, всеми командует, всех и всё знает. Никогда не кричит, никогда не сердится – нет времени.
Сегодня в лаборатории они одни. Никого нет и потому непривычно тихо. Последние несколько часов папиной работы и они все будут вместе целых долгих пять дней – все праздники, Рождество и её День Рождения. Много подарков. Много, много счастья. Много, много, много радости.
Так много, что чувствуешь, как радость под воздействием нетерпения превращается в электричество, материализуясь осторожным покалыванием в кончиках пальцев и чем- то большим и светлым на самом краю глаза, чего пока не видно, но вот- вот уже проявится, произойдёт, настанет. Рози умела, как и папа, схватить счастье обеими руками и держать его не отпуская, при себе. Ценить его. Уважать. Делать так, чтобы счастье не обижалось и никогда-никогда не уходило. Любить его.
-Пап, можно мне проведать Тибблза?
-Детка… – спокойно ответил профессор, не отрываясь от записей. –Ты же взрослая девочка и прекрасно знаешь, Тибблза там нет. И никогда не было. Это просто… ящик, дочка. Мы кладём туда обычного плюшевого кота, Рози. Игрушку. Это просто реквизит для… — профессор у улыбкой постучал себя пальцем по высокому чистому лбу, Розалия состроив гримаску за спиной отца, беззвучно повторяла давно знакомую фразу вместе с ним, передразнивая его, постукивала маленьким пальчиком себе по лбу –… для мысленного эксперимента.
-Ро-о-зи… я всё вижу, – глядя в полированную сталь боковой стенки центрифуги, сказал профессор, едва сдерживая улыбку.
Вот он, момент. Тут надо быть аккуратной. Не переборщить. Спокойно и уверенно сказать, по взрослому, как папа любит.
- Я всё знаю, пап… Я буду аккуратно, обещаю.
— Ну хорошо-о-о… Иди. И чтобы закрыла за собой дверь в догонку, неудобно отклоняясь на высоком стуле назад, как будто так лучше слышно, кричит профессор Шуман, по прежнему не отрывая взгляда от бумаг.
А в коридорах никого. Отзвук шагов отскакивает от белоснежных стен. На душе пусто, немного страшно и весело.
Но этой комнате не пусто, а одиноко. Как будто из неё недавно вынесли что-то большое, старое и хорошее, настолько давно там стоявшее, что уже стало частью самой комнаты, сроднившееся, слившееся с ней полностью и теперь, комната без этого чего-то уже не та комната, что была раньше. И пусть комнату давно заполнили новыми хорошими вещами, всё равно, комната знает, что то старое, доброе, хорошее – уже никогда не вернуть. И поэтому грустит.
Именно эта грусть превращает комнату из пустой в одинокую. И эта светлая грусть по безвозвратно утерянному, делает комнату живой.
Розалия здесь всегда одна.
-Тибби… кис-кис-кис… Тибби… Я принесла вам еды… тебе и Барни.
Два сухаря, конфета, ломтик бекона, немного лимонада, всё отправляется в коробку.
-Тибби… я знаю, ты слышишь меня. Если всё таки ты решишь, я буду ждать. У меня завтра День рождения. Я… просто оставлю дверцу открытой.
Тихо.Одиноко.Пусто.
-Пока, Тибби… я приду снова, как будет возможность.
***
-Видишь ли, малышка… – профессор Шуман вёл машину не спеша, наслаждаясь ездой, мягким, медленным снегопадом и предрождественской красотой города.
Розалия сидела сзади и смотрела в окно. Ей было очень хорошо и всё ещё немного грустно. Наверное, надышалась грустью в той комнате. Но чуть-чуть грусти в противовес к счастью никогда не помешает — верный способ оценить счастье полнее.
— Видишь ли, – продолжал отец — если Вселенная расширяется под воздействием некой силы, то сила эта неизбежно должна будет иссякнуть, в итоге. И после окончания фазы расширения Вселенная должна будет начать сжиматься. И сжимаясь, неминуемо должна будет достигнуть такой величины, когда в любой своей точке будет одновременно и концом и началом самой себя. В результате — бесконечно малая величина, с бесконечно огромной массой. Отсюда – новый Большой Взрыв, новое расширение, понимаешь? Вопрос в том, в чём причина подобных расширений и сжатий? Почему? Зачем?
- Папочка… не сердись, я сегодня снова принесла Тибблзу еды. – Розалия, улыбаясь, смотрит в окно. За окном, красуясь, проплывают нарядные сказочные дома. — Пока кот жив, он же должен есть, понимаешь?
Профессор какое-то время молчит.
— Тебе жалко его, солнышко?
- Нет, папочка. Тибблз жив. И он не один. В прошлом году я подарила ему Барни.
- Того самого, что мы привезли из Австралии?
- Да, пап...
- Скажи мне, Рози, детка… – отец с трудом подбирает слова. Взрослым всегда так трудно спрашивать у детей то, на что, как им кажется, сами взрослые знают единственно правильный ответ — с чего ты взяла, что Тибблз там, девочка?
Розалия даже не думала над ответом.
- Я так хочу, пап.
Профессор Генрих Шуман снисходительно улыбнулся.
***
В тёмной, полупустой складской комнате, на третьем этаже университета, сразу же за лабораторией профессора Шумана, в старом ящике, чуть скрипнув проржавевшей петлёй, приоткрылась незапертая дверца.