*Ъ! : Эволюция

То что это его день, Бобо понял сразу.

Промывка закончилась как-то сразу – цветные круги, втянулись в треугольники, те, в свою очередь, свернулись в цилиндры, истончились в линию, затем в точку и исчезли. Резко, как по команде прошли тошнота и судороги. Бобо попробовал открыть глаза. Один раз попробовал, второй. На третий раз, открыл. Боли почти не было, голова была ясной и пустой. Как обычно, после промывки, очень хотелось пить. Бобо повернулся в койке, зашипев от боли – зацепил катеттер – и, приподняв голову, осмотрелся. Обычная станционная палата на две койки, крохотная, узкая бойница окна, зарешёчена изнутри. Бобо повернул голову левее. На соседней койке, укрытый по грудь зелёным ватным одеялом, лежал человек. Человек лежал нехорошо, неподвижно и тяжело. И дышал человек тоже странно — редко, нечасто, резко. Полминуты ничего, потом резкий вдох-выдох, опять пауза в пол-мнуты. От стойки к руке лежащего, прямо к синей набрякшей вене, присосалась длинная пиявка капельницы, оканчиваясь таким же дурацким синеньким катеттером, как у Бобо. За окном раздался чей-то смех, весёлый окрик, удаляющийся топот ног и снова наступила тишина.

Бобо приподнялся в койке. Голова чуть закружилась, но и только. Сжав зубы, Бобо сорвал клипсу катеттера, откинул одеяло, соскочил на пол. От слабости повело, но на ногах он всё же удержался, дошёл до двери, приоткрыл, коротко выглянул в коридор. Никого. Он боком скользнул из палаты и старательно притворил за собой дверь, сгорбившись и высунув от напряжения язык. Старый, приработаный, хорошо смазанный маслом (не зря Бобо недоедал свою порцию масла вот уже третий день) замок, едва слышно щёлкнул. Бобо сделал несколько шагов по коридору, как одна из дверей впереди, начала открываться. Бобо тенью метнулся в ближайшую комнату, оказавшуюся перевязочной и прикрыл за собой дверь. По коридору прошли, разговаривая, двое. Бобо дождался, пока со знакомым гулким дребезгом не врежется в косяк входная дверь и уже собрался было выйти в коридор, как за спиной у него раздался негромкий сдавленый стон. Бобо резко обернулся, присев. В проёме приоткрытой двери в смежное с перевязочной помещение, использующееся в основном для хранения перевязочного материала и антисептиков, он заметил размеренно двигающиеся тени. Отшагнув на полшага назад Бобо увидел сестру Корделию.

Разметавшись на столе и опершись на локти, сестра Корделия всем своим немаленьким телом предавалась любви. Между её толстых, широко разведенных в стороны, некрасивых ног, отчаянно нахлопывая Коредлию по необъятным бёдрам, старательно двигался один из охранников. Штаны охранника были приспущены, кобура с пистолетом лежала рядом, на стуле. Бобо присел на корточки и пополз гуськом, держась так, чтобы лицо Корделии загораживала спина охранника. Судя по всему, дело близилось к развязке. Движения охранника становились всё настойчивей, сестра Корделия, уже не в силах сдерживаться, закатывала глаза и смешно ойкала на одной ноте, смешно округляя полные губы. Бобо решился. Он быстро протянул руку, отстегнул застежку, аккуратно вытащил пистолет из кобуры и развернушись на пятках, незамеченным добрался обратно к двери. Засунув пистолет за пояс пижамы, он, прихватив с вешалки плащ охранника, выбрался в коридор, под нарастающий аккомпанимент бурного оргазма Корделии.

Времени почти не оставалось.

Прикрыв дверь, Бобо быстро зашагал в сторону центрального входа. В кармане плаща звякнуло. Бобо засунул руку в карман и нащупал связку ключей. Его сердце радостно застучало. И никого в коридорах. Счастливый день.

Выбравшись, незамеченным во вдор, Бобо спрятался за мусорными ящиками, бегло проверил пистолет, ключи, карманы плаща. Обнаружив в кармане ещёключи от машины, он окончательно убедился в своей удаче.

Надо было спешить – предстояло ещё выбраться с территории базы. Сзади, в левый локоть ткнулось что-то холодное. Бобо рефлекторно дернулся влево, коротко катнулся через плечо, как сотни раз на тренировках, выхватил пистолет, припал на колено, нашёл цель. Цель, виляя хвостом и радостно поскуливая, приближалась.

Бобо опустил ствол. Частенько прикармливал он этого одноглазого рыжего уродца, из окна своей палаты, то хлебом, то кашей, а то и успокоительным, которым каждый вечер приносила ему сестра Корделия. Вечно голодный приблуда, благодарно и без последствий пожирал всё и теперь, увидев своего благодетеля воочию, полз к нему на брюхе, повизгивая, с одной единственной целью – зализать того, если получиться, до смерти. Бобо опустил пистолет, погладил пса по грязно-рыжей шее. Тот немедленно завалился на бок и поднял лапы в воздух.

Невидимый за контейнерами, загрохотал, по подмосткам рампы, грузовик. Рыжий встрепенулся и мгновенно забыв о Бобо, метнулся к помойке, нетерпеливой рысцой обходя контейнеры с другой стороны и судорожно виляя куцым хвостом, в ожидании возможности поживиться. Бобо понимающе улыбнулся. Дружба дружбой, а помои врозь.

Во дворе, вначале монотонно глухо, но постепенно набираясь дурной истерики, всё громче, взвыла сирена. Бобо, мгновенно решившись, оперся левой рукой за бортик и сильно оттолкнувшись, запрыгнул внутрь бака.

Сидя по самую шею в жидких кухонных отходах, Бобо вдруг вспомнил какой-то старый американский фильм, насильно показанный ему в лаборатории, в перерывах между тренировками, в котором очень находчивого, но не очень удачливого, а заодно и не очень главного героя, расплющило в мусорной машине, кузовным пессом. Для Бобо всё обошлось — содержимое контейнера, включая его самого, вязко ухнуло внутрь основного резервуара. Крышка сверху была полуоткрыта, и Бобо ясно слышал, как носятся по площадке люди, кричат. Некоторые голоса он даже узнал. Доктора, инструктора, охрана.

Машина тронулась, направившись к КПП. Однако, на воротах, грузовик остановили. По железной лесенке, ведущей к вершине цистерны, дробно зацокали подошвы кованых сапог. Бобо, набрав воздуха, поднырнул. Он слышал и чувствовал, как плотную жижу протыкают шестами, как оправдываясь, кричит водитель, мол сам был на погрузке, никого там быть не может, а что люк открыт – так он всегда открыт, уже третий год он так ездит, сколько просил починить и всё ничего, сломан люк, сломан.

Один раз шест даже зацепил Бобо, по касательной оцарпав правое бедро. Но это, всё же, был его день. Даже когда сил терпеть больше не было и Бобо медленно и осторожно высунул голову, глотнуть воздуха, луч фонаря метался по другому краю резервуара, и Бобо успел, продышавшись, снова уйти в жижу с головой.

Машину наконец пропустили и Бобо почувствовал, как сыто покачиваясь на ухабах, грузовик неспеша удаляется от базы. Через минуту их обогнали два милицейских УАЗика, Бобо слышал их сирены.

Подгребя и встав прямо под люком, Бобо подпрыгнул и ухватившись руками за край, подтянулся и высунув голову, огляделся. Далеко впереди, по просёлочной дороге отчаянно пылили УАЗы. Метров через сто впереди, по ходу движения, направо круто уходила в лес, тропка. Бобо подтянулся, вылез на крышу цистерны, дождавшись развилки, оттолкнулся и ухватившись за низко нависавшую ветку в два движения легко закинул себя на дерево. Грузовик удалялся. С Бобо отвратительно текло, сильно саднило правое бедро, но Бобо был жив, на свободе и вооружён. И никто, во всяком случае пока, не знал, где он. Это было главное.

Бобо спрыгнул с дерева и легко побежал в лес. В полукилометре западнее, должен быть родник. Бобо знал о нём, из разговоров персонала.

Добравшись до родника, Бобо отмылся, проверил оружие, к счастью, в кармане плаща из плотной прорезиненной ткани, совершенно не пострадавшее и забравшись повыше на дерево, Бобо быстро и глубоко, как учили, уснул.

***

- Под трибунал!!! – губы полковника стали настоящего белого цвета. Майор никак не мог отвести от них взгляд. Старался, а не мог. Брызги полковничей слюны долетали до него даже через стол. — ВСЕХ!!! Идиоты, как можно было упустить его?! Как?! – Полковник вскочил заметался, тигром, между окном и стулом. — Периметр тройной, охраны по семь человек на каждого!!! КАК, скажи мне, Гайкин, мать твойуУуУ?! Вы должны были пропустить его до двора и там спеленать! Эксперементаторы долбаные!!!

- Объект ушёл из расположения больницы, товарищ полковник! Не от нас… – слушая свой голос со стороны сказал Гайкин и тут же об этом пожалел. Поковниковы губы посинели.

- Не от нас?! Не от нас?!!! А… ОТ… КОГО… Гайкин?! – загрохотал полковник, после каждого слова, садя кулачищем по столу. Чашка с чаем перевернулась и Гайкин смог наконец оторвать взгляд от губ-хамелеонов и переключиться на растекающуюся по документам жидкость. Лужица чая, вольготно растекалась по секретным документам, в форме чайки на взлёте. Чашка чайки чая. Отстранённо подумал Гайкин. Бессмысленно, а красиво. Полковник поманил Гайкина пальцем и когда тот подошёл на шаг, произнёс через стол, чуть клоня голову и театрально подвывая, на гласных – Значит тыы, майор, прикаажешь комаандующему в рааапорте так и написааать – товааарищ генерааал, объект не от нааас ушёл. Мы, товааарищ генерааал, мало-мало не при чём.

У нас, товааарищ генерааал, конечно батальон охраааны отдееельной есть… и в здааании и по перииииметру… но он как назло, охраняет всё, кроме больницы. — Полковник зловеще медленно перевёл на собеседника немигающий белёсый взгляд и жутковато спокойно спросил — Так, Гайкин?

— Никак нет, товарищ полковник! Как я ранее указывал в рапорте...

– Сергей Палыч...- на гайкинской памяти, за последние десять лет работы, полковник Тимчук впервые обратился к майору по имени и отчеству. Гайкин почувствовал, как от лопаток до крестца, противно щекоча спину, пробежала капля холодного пота. — … Если не найдем его, нас с тобой сначала расстреляют, а потом дадут рапорт написать. Может быть. Ты меня понял, Сергей ты… Палыч?

– Так точно, товарищ порлковник! -Гайкин кивнул.

Полковник вдруг по мужицки устало вытер пот рукавом, прикрыл глаза и помолчав немного, тихо сцедил сквозь зубы, как показалось Гайкину, всё с заглавной буквы – ВСЕХ В РУЖЬЁ. НЕМЕДЛЕННО.


***

- Ой, какая собачка!– бабка прижав к себе авоську с продуктами и заострив любопытный нос, перегнулась в пояснице чуть не пополам и нацелилась подслеповатым глазом прямо в морду Джину. Бабка не понравилась им обоим и сразу. Джин брезгливо покосившись, выдохнул носом и с бабки сорвало дурацкую кисейную шляпку. – Русская сторожевая?

- Еврейская домашняя. – Лена чуть поддёрнула поводок, подняла шляпку и протянула её бабке – Вот, возьмите. И не подходите близко к собаке, пожалуйста.

Та приняла шляпу в сухонькую ручку, не поблагодарив и уходить явно не собиралась. –

-Кусается? – восхитилась бабка.

- Сразу глотает. – Лена раздражённо хлопнула рукой по правому бедру. Джин спокойно встал и пересел к правой лениной ноге.

-Учёная то какая… –плеснула руками бабка.

-Извините…- Лена встала и взглядом отыскав телефон-автомат на противоположной стороне перрона, направилась к нему.

Джин моментально пристроился к левому бедру и пошёл рядом, выдаваясь на полголовы вперёд и привычно чуть задевая Ленину ногу, при ходьбе большущим тёплым плечом. Сам Джин считал себя большой собакой. И был прав. Пока Лена жила в Москве, редкой стати, огромный, размером с пони, вышколенный трёхлетка самец кавказской овчарки, с вобщем незлобивым, если не настаивать на обратном, характером, палевой мордой и широченной грудью, был гордостью клуба.
Оставив же, город, Игоря, квартиру и прошлое и переехав с Леной в далёкую деревню, к маме, Джин и вовсе стал районной достопримечательностью

Мама должна была вернуться только через неделю. Лена приехала на вокзал, чтоб повзонить ей, в деревне, из-за сбоя на централи, телефон не работал уже месяц. Кое-как с третьей попытки дозвонившись с чудом работающего автомата до тёти Сони, Лена узнала что мама там, что всё хорошо, просто она очень устала — сильно разболелись ноги, от хождения по магазинам, очень ждала Лениного звонка, сказала, что если Лена не против, то она приедет не в Пятницу, а в Понедельник, вместе с дядей Виталиком, тёти Сониным мужем, так как ему тоже надо за продуктами, в деревню. Лена сказала, что согласна, попрощалась с мамой, решила возвращаться домой пешком, дальней дорогой, через лес, чтобы по дороге как следует выгулять Джина. Времени хватало, чтобы вернуться в деревню ещё засветло.

Чуть отойдя от станции, Лена спустила Джина с поводка, но Джин, не получив команды, по прежнему вышагивал рядом, охраняя хозяйку.

Лена провела тыльной стороной ладони по широченной спине.

-Давай, пасись… конь.

Джин отпрыгнул в сторону, игриво припал на передние лапы, мотнул башкой, выжидающе вывалив набок розовую лопату языка. Лена подобрала палку, кинула. Джин с тяжеловесной грацией метнулся вслед, принёс. Лена ухватилась было за палку, но та оказалась недостаточно надёжной для таких игры и переломилась пополам, при первом же движении тяжёлой собачьей головы. Лена расхохоталась, глядя как Джин смешно отфыркивается, отплёвываясь от набившейся в пасть трухи, отыскала свежую сосновую палку, небольшую, крепкую, полную молодых соков и покрутив над головой, уже хотела запустить, но Джин опередил, ухватившись зубами. Утробно зарычал, мощными рывками, в пол силы, поддёргивая хозяйку вперёд. Собачьи глаза горели яростным весёлым янтарём, в груди глухо клокотало, пёс смешно косил глазами на Лену. Она наклонилась, не отпуская палку и подула собаке в нос. Это было так нечестно, что Джин, от неожиданности выпустив палку, оглушительно рявкнул — с берёзки ввысь порскнула стайка воробьёв – и яростно замотал башкой. Потом плюхнулся на землю, накрыл нос передним лапами, замер так на секунду, затем медленно приподнял голову и оглушительно чихнул, тряхнув гривой. Лена снова расхохоталась. Джин вскочил и с громким торжествующим лаем понёсся вокруг неё, щенячьими кругами.

Так играя, добрались до леса. Затем, примерно через пол-часа пешего хода по едва приметной узкой тропке и до родника. Пока Джин жадно лакал, Лена собрала в ладонь несколько ягод дикой малины. Разом, как в детстве, запихала маленькие рубиновые соцветия в рот, где они тут же и стаяли мгновенной терпкой сладостью. Опоенный ароматом прогретой хвои воздух, звенел раскатистыми перепадами соловьиной трели. Лена улыбнулась, прикрыла глаза, вынула шпильку из волос, и медленно поведя головой, пустила густую соломенную волну, по плечам. В два движения скинула лёгкие сандалии, подоткнула простое, шитое мамой, ситцевое платье и вошла в ручей. От ледяной воды задохнулась, уважительно охнула. Мелкое каменистое дно приятно щекотало ступни.
Я наверное, сейчас очень красивая, подумала Лена, глядя на себя, в постепенно успокаивающееся зеркало маленького разлива. Наклонилась и медленно и аккуратно набрав полные ладони своего отражения, размахнувшись по девичьи, от груди, бросила в Джина пригоршней хрустально чистой, холодной воды. Сверкнув в солнечном луче крупными бесформенными бриллиантами, несколько капель долетели до пса. Джин перестал лакать и повернув лобастую голову, настороженно уставился куда-то Лене за спину.

Лена, улыбаясь, обернулась. На ярком, как будто специально освещаемом солнцем пригорке, сидел и спокойно наблюдал за человеком и собакой, маленький бурый медвежонок. За своей спиной Лена услышала торопливые шлепки.

-Стоять. – негромко бросила она. Джин остановился, чуть сзади, глухо ворча. – Тихо, Джиник, тихо мальчик… Рядом. – наощупь нашла холку собаки, запустила пятерню в густую шерсть, попятилась боком, к берегу, потянула за собой, нехотя подчиняющегося пса.

Медвежонок широко зевнул, слишком сильно тряхнув не по возрасту большой головёнкой, от чего лапы разъехались в стороны, неуклюже соскочил с пригорка в воду и принялся лакать, смешно и неудобно раскорячившись и игриво поглядывая на Лену.

Лена ступила на берег, продолжая пятится, удерживая руку на загривке собаки. Отойдя от ручья метров на пять, Лена наступила босой ногой на брошенный поводок, подняла его и не отрывая взгляда от медвежонка, неглядя, наощупь, пристегнула Джина.

С той стороны ручья сильно хрустнуло и с влажным треском разом ухнула вниз, рассыпаясь в труху огромная, нависавшая над ручьём, прогнившая кривая лесина. Из леса на поляну грузно выкатилась, шумно принюхиваясь и подслеповато поводя из стороны в сторону огромной башкой, медведица. Медвежонок радостно пискнул и осмелев, бодрой трусцой направился к Лене с Джином. Джин зарычал в голос.

Заслышав собачий рык, медведица моментально вскинулась на дыбы, развела передние лапищи в стороны, отыскала крохотными глазками собаку и раззявив пасть испустила ответный яростный рёв. Между медведицей и Леной было метров десять, может даже чуть больше, но Лене бросился в глаза огромный, жёлтый, неровно обломаный клык, в алеющей пасти. Сделав шаг назад, Лена споткнулась и упала, выпустив поводок. Освобождённый Джин, кинулся вперёд.

-Джин, ко мне! – не помня себя от ужаса, крикнула Лена.

Медвежонок, видимо инстинктивно почуяв опасность, уже было развернулся, жалобно взвизгнув, но было поздно — в два прыжка настигнув жертву, Джин всей массой сшиб того на змелю, мгновенно перехватил за горло, упёрся передними лапами в грудь и резко рванул. Испуганый визг медвежонка, превратился в хрип.




Джин едва успел поднять голову и повернуться, оскалив окровавленную пасть в сторону стремительно надвигающемуся зверю, как медведица одним ударом левой лапы снёсла Джину полчерепа. Затем, ухватив всей пастью поперёк туловища, она легко, как щенка, подняла девяностокиллограмовое тело собаки в воздух, швырнула наземь и принялась яростно рвать на куски зубами и когтями.

Покончив с врагом и по прежнему не обращая никакого внимания на Лену, медведица опасливо, боком подшагнула к медвежонку. Тот не двигался. Тщательно, долго, она обнюхивала его, несколько раз толкнула носом, один раз тронула лапой. Медвежонок не шевелился.

Медведица принялась ходить кругом, беспокойно порыкивая и то и дело возвращаясь к медвежонку, чтобы вновь участливо тронуть того носом или лапой. Потом вдруг улеглась, шумно сопя, с ним рядом, сгребла в передние лапы, вместе с землёй, хвоёй и ветками и уткнувшись в них носом, замерла надолго. Лена застыла, расширенными от ужаса глазами наблюдая за ней, не в силах пошевелиться. Сквозь ставшей вязкой тишину она слышала лишь частое зверя и ещё почему-то слышала навязчивую соловьиную трель, вдалеке. Медведица вдруг вскинула голову и закричала. Не завыла, не зарычала, но именно закричала, пронзительно, тонко и страшно, вместив в этот крик всю неизбывную тоску, всю боль, весь страх, всё понимание безвозвратности утраты. Всё то, что чувствует любая мать, потерявшая своего ребёнка. Лена отчётливо увидела, как из правого глаза зверя вытекла большая мутная слеза.

Неожиданно оборвав вой на протяжно тоскливой ноте, медведица медленно и трудно, будто преодолевая огромное сопротивление, повернула залитую кровью голову в бок, к Лене. Не сводя с неё внимательного, исподлобья, взгляда, зверь приподнялся и пошёл, тяжело переступая кривыми лапами по обильно политой кровью земле. Холка медведицы встала дыбом, но она не рычала, не скалилась. Просто смотрела на Лену. Смотрела и шла.

Судорожно подхватившись Лена вскочила отступила было на шаг назад, но тут же упёрлась спиной в дерево. Подойдя почти вплотную, медведица опустила огромную голову на уровень Лениного лица, потянула носом и приподняв верхнюю губу, негромко и страшно зарычала прямо Лене в лицо. От смрада звериного дыхания Лену едва не вывернуло. Во взгляде небольших медвежьих глаз злобы не было.Только смерть.

Лена вдруг почувствовала, как мир становится маленьким, бархатно чёрным, уютным и она проваливается, падает, тонет в этой бархатистой чёрной мгле. А потом, когда Лена стала уже совсем лёгкой и невесомой и была готова сорваться вниз, в тёплую ждущую черноту, что-то поддержало её, не только не дав упасть, но наоборот резко и высоко подняло Лену куда-то вверх, сразу оставив черноту и страшную медвежью пасть далеко внизу. Лена ещё успела увидеть, как сверху, с дерева, прямо на медведицу упало что-то большое и наконец-то, потеряла сознание.





***
Есть такие оссобые люди — каждый из нас хоть раз в жизни, сталкивался с такими. Это люди, на которых держится сама жизнь. Люди, без убеждений, объяснений и воззваний, делающие своё дело, какое бы оно не было. И лающие его хорошо. Чтобы не положила им по жизни судьба, они берутся за гуж с улыбкой и тянут его достойно, не торопясь, не толкаясь, не брюзжа и не создавая проблем другим участникам движения. Тихий героизм их ежедневного существования охватывает огромное пространство. Засчёт высочайшего КПД их кропотливой, незаметной, полезной работы, производимой в процессе всей жизни, оправдывается существование целой армии приспособленцев под неё — людей, по тем или иным причинам так и не научившихся жить. Такие люди чаще живут скромно, чем богато, но и никогда не бедствуют. Нищет аунижает дух, а унижение стоит слишком дорого, чтобы они могла позволить себе подобную роскошь. Эти люди обладают собым умением жить во благо. И своё и других. Во благо вообще.
Быть полезным, без жертвенности, добрыми без благости, уверенными без фанатизма.

Среди всеобщего суетливого великолепия жизни такие люди, не впадая в крайности, живут вперёд, крепя будущее равномерными стежками настоящего. Каждый из них по своему, вместе они обеспечивают несущий каркас, структуру, фундаментальную основу, обеспечивающую выживаемось общества, при резких перепадах добра и зла. Каждый из них прикрывает собой определённый участок, по жизни. Сами они не знают наверняка, но в глубине души догадываются о своём высочайшем предназначении. И преисполненные ответственности и благодарности, порождают вокруг себя особую атмосферу светлой уверенности в лучшем.

Дед Савелий был именно таким человеком, а лес, был его участком.

Лесничий от Бога и местного райисполкома всю свою жизнь, дед Савелий знал лес, как принято говорить, как свои пять пальцев. Он сам и был лесом, отчасти. Сколько себя помнил, в лесу. И никогда не желал Савелий Прохоров другой работы, другой судьбы, другой жизни. Не видел себя иначе, как пятьдесят долгих лет назад, в этом же лесу, мальчишкой, босиком по росе до пруда и обратно на печку, досыпать сладкие дорассветный час. Иначе как с автоматом наперевес, по пояс в снегу, в партизанской засидке здесь, в этих же лесах. Иначе как в лодке, на утренней заре, разрезая розовеющую водную гладь свежеструганым, смолянисто пахучим сосновым веслом, один на всей реке, вдыхая свежий, только что созданный лесом воздух всей большой и сильной грудью. Иначе, чемь в засидке, но на этот раз на кабана, лося или даже медведя, в этом же лесу. На браконьера.

Браконьеры боялись деда Савелия как огня. Тихий и спокойный, он никогда и никому не угрожал. Но однажды взял и сгорел дальний, самый большой браконьерский схрон. Весь, без остатка. И горели схроны, постоянно. Если большой схрон и долгий, то Дед находил его, рано или поздно и жёг. Всё равно находил, где ни прячь, хочешь на деревьях подвешивай, хочешь в воде притапливай. Некоторым, пришла было в голову мысль разобраться с Дедом. Но местный зам.нач. штаба ВВ, генерал-майор Роганский, всех, кого это могло коснуться, по своим каналам предупередил– дело делом, но если с Дедом что случиться, капкан там, неожиданный или притопнет часом в болоте или на дурную пулю неопознанную в лесу, не ровён час, нарвётся, разбираться не будем, всех, кого за последние десять лет по браконьерству в графу вписывали, найдём, на болота вывезем и «там-то оставим».
Браконьерьте, сучьи дети, на свой риск и страх, кои для вас Дед в единственном своём лице и есть. И с тех пор установился по области некий паритет. Брали, конечно, с леса «дань», да ещё какую. Но вопиющих страховидлостей, всё же не было — во время нереста осетра, в канавах по десятьт тон рыбьих туш, со вспоротыми животами, не находили.

И хотя дед Савелий много чего повидал, в этой жизни, а что не повидал, того наверное и быть не могло, но выйдя на полянку к роднику он хоть и понял всё сразу, а поверить, ещё долго не мог.

На пригорке возле дерева, лежал огромный медведь. По странно вывернутой, неловко изогнутой на сторону шее, было ясно, что шея у зверя сломана. Рядом с медведем, лежала молодая приезжая девчушка, дед её узнал, Валькина дочурка, живая, но без сознания. Мёртвый сосунок-медвежонок у ручья и расстерзаный в клочья собачий труп. И следы везде. Странные следы, каких дед Савелий никогда не видел раньше.


Когда Лена очнулась у деда Савелия в сторожке, рядом уже находился врач и почему-то двое в военной форме. Военные недолго повыспрашивали у Лены всё что она могла рассказать и уехали, забрав врача, а Лена напившись чая на травах, уже через полчаса спала крепким сном.


***

Бобо особо не волновался за раны. Заживут за день. Но день придётся провести в лесу, с разодраной рукой, на людях не очень покажешься. А он так расчитывал, что всё отпущенное время, он сможет провести среди людей. На свободе. Но сейчас нужно найти место, где спокойно. Бобо сосредоточился, лёг на землю, принюхался и взял след.
***
Этой ночью дед Савелий не спал. Не то чтобы бессонница, а просто ночь хороша. Луна в пол неба, значит завтра погода ясная будет. Заварил чаю, вышел и сел, для приличия охнув, на самодельную скамью. Теплый летний ветер едва шевелил заботливо нарезанные и развешенные на просушку венички хмеля.

Дед Савелий сразу почувствовал, что не один. Как каждый бы почувствовал, у себя дома. Но не каждый бы виду не подал.

Ещё чаю отхлебнул спокойно, поплямкал губами, наслаждаясь. Опять же охая встал, приложив руку к пояснице, направился в дом. В доме дед Савелий схватил, прислоненное к столу ружьё, проверил заряд, снял с предохранителя и вышел на двор, с чёрного входа. Осталась привычка, делать запасные выходы, с партизанских ещё, времён. Выходя включил наружний свет.

Почти сразу увидел гостя. Огромный, сгорбленный — ручищи чуть не до земли висят — стоит прямо против Луны, спокойно, не прячется.

- Стой где стоишь. – дед Савелий, на всякий случай щёлкнул бойком.-Кто таков, с чем ко мне...
-Помощихочу – низким хриплым басом, одним словом, произнёс гость.

-Хочет он… а ну поди к свету… – гость в два больших шага вошёл в узкий круг.

Дед Савелий едва сдержался, чтобы не охнуть. Гость и вправду был огромен. И сила в нём чувствовалась огромная, непомерная. А штаны — пижама больничная… псих что ли? Правая рука гостя была разворочена от плеча до локтя, виднелись сухожилия, кость, но крови почти не было.

-Ах ты… всё же не удержался дед Савклий – Где ж тебя так?

-Там – Гость неопределённо махнул левой, здоровой ручищей в сторону леса. Деду вспомнилась свороченная медвежья шея. Он опустил ружьё и подошел ближе, обходя гостя по кругу.

- Ах ты...- повторил дед увидев на животе гостя, косые следы когтей. — Заходи в дом, что ли...

-Нет. Там. – Гость махнул рукой вновь, на этот раз указывая на сарай.

Дед препираться не стал и отворив сарай, запустил. Человек едва протиснулся в немаленькую вобщем дверь, задев за косяк огромным плечом, резко мотнул головой от боли. Дед сходил за бинтом, марганцовкой и при свете фонаря, промыл рану, начал было накладывать бинт, но маленкая катушка закончилась не осилив и пол раны. Собрался было сходить за простынёй, на бинты нарезать, но гость остановил.

-Не надо. Сам. – он поднял на деда большие карие глаза и произнёс – Пить. Есть. Пожалуйста.

Дед Савелий снёс ему гречневую кашу с мясом, что варил себе и Лене на ужин, гость съел всё разом, вылизал котелок, не стесняясь, напился, поблагодарил. Дед сходил сварил ещё каши, вывалил туда две банки тушёнки, гость съел всё и на этот раз, и запив двумя литрами парного молока из банки, вдруг благодарно погладил деда по голове.

Дед Савелий даже растерялся.

-Спасибо. Спать нужно. – гость просительно указал на сеновал.

-Может, в дом…

-Нет. Тут. Спасибо.

Дед Савелий пожал плечами и ушёл. Зайдя в дом и прибравшись на кухне, лёг, предварительно заперев двери и прислонив заряженное ружьё к кровати, он на удивление быстро и хорошо уснул.


Проснулся дед Савелий до рассвета, как обычно. Сходил к Лене, та спала. Вышел, по привычке покряхтывая, хотя ничего нигде отродясь не болело, в сарай к гостю.
Дед Савелий зашёл в сарай. В сарае было жарко и душно. Гость спал. Дед подошёл ближе к неподвижно лежащему телу и не утерпел, дотронулся до лба – так и есть сильный жар, исходил от гостя. Горячий, но сухой, ни капли пота, дышит ровно, глубоко. Дед удивлённо покачал головой и вышел.

К полудню проснулась и Лена. Дед накормил её, напоил. Рассказал про гостя. Лена попросилась в сарай, посмотреть.

Глядя на неподвижно лежащего огромного человека она недолго подумав сказала деду.

-Дедушка Савелий, это он меня спас.

Дед только хмыкнул в ответ.

***

К вечеру гость проснулся, попросил есть, съел полтора киллограма гречки с мясом, выпил литр молока и опять уснул.

На следующее утро Лена с дедом проснулись от странных звуков. На дворе что-то размеренно и громко покашливало. Они вышли на двор. Посередине двора стоял, дрожа и вихляя всем телом от ужаса, что работает, старенький трактор.

- Ерш твою меть – вытаращился дед. Лена не понимая что происходит, просто наблюдала.

- Да он отродясь неработал! – пояснил дед и его седая шевелюра смешно вздыбилась, от удивления – как есть, пять лет! Вона как шефы от охотничьих артелей подарили, так и не работал!

Из-за трактора показалась огромная чумазая ручища с гаечным ключом в кулаке. Опершись ею о трактор, гость легко перемахнул через него и мягко приземлившись белозубо расплылся в довольной улыбке. Лена невольно вздрогнула.

- Мне лучше. Я помогу.

- Ну кашу ты считай отработал! – дед Савелий развёл руками- Да как звать тебя, гостюшка? Ты кто есть то таков будешь?

-Бобо… — сказал Бобо и гулко ударил себя кулаком свободной руки в грудь. Звук был, совсем как если по пустой дубовой бочке молотом, подумал дед Савелий.

Он вдруг прищурился, присматриваясь, потом не веря своим глазам, подошёл ближе и дотронулся до руки Бобо, вопросительно поднял глаза на гостя. Стоя рядом с ним, дед Савелий едва доставал тому до грудной клетки. Бобо кивнул сверху, по прежнему улыбаясь. Рука его была совершенна здорова. Ни намёка не то что на рану, на шрам даже, нет.

-Лучше...-расплылся в улубке Бобо.
Дед Савелий вновь развёл руками и пошёл в дом, готовить завтрак. До завтрака Бобо настроил трактор, чтобы тот не задыхался и не чадил. Лена во все глаза смотрела на Бобо, но молчала.

После еды, дед засобирался в лес, на обход. Весело поглядывая на Бобо, дед спросил не хочет ли тот сходить с ним, одежду, дед ему найдёт. Но Бобо вдруг встал и подошёл к полке с книгами. Взяв одну из них, он открыл её, потряс, понюхал и поставил на место.

Лена и дед недоумённо переглянулись.

-Ты что ж это Вова, читать необучен? В тракторах петришь а неграмотный… чудно. – дед почесал в затылке.

-Хочешь научу? – неожиданно для себя самой, спросила Лена.

Бобо посмотрел на неё таким большим взглядом, что Лена покраснела. Дед хмыкнул, пожал плечами, почесал бороду, смешно задирая подбородок.

– К вечеру буду – сказал он и вышел.

К вечеру Бобо выучился читать. Он схватывал всё не просто на лету, но буквально вырывал из книги, срывал с Лениных губ, додумывал сам, чаще верно, редко ошибаясь. Моментально усвоив алфавит и сразу же начав писать, он прочёл для пробы сборник детких сказок, невесть как завалявшийся у деда Савелия на полке. С этого дня Бобо принялся читать всё подряд. Он забросил трактор, забор и крышу и за ночь и следующее утро прочёл все что имелось в дедовской библиотеке, в которую пионеры, некогда шефствовавшие над дедом Савелием натащили семь выпусков «Нового Мира», «Технику Молодёжи», подборку за прошлый год, три книги Золя, «Парфюмера» Зюскинда, «Преступление и наказание» Достоевского, два тома Пушкина в стихах и письмах к современникам, математический справочник Бронштейна-Семендяева и Библию. Библия, вместе со справочником, почему-то лежали вместе, накрытые цветным вышитым платочком, являя собой символ единения веры и науки. Бобо нашёл всё и прочёл.

Бобо ничего не забывал, из прочитанного. Мог, по Лениной просьбе, повторить наизусть, с любого места. Он не понимал значения и смысла формул и терминов вычитанных в справочниках и журналах, но воспроизводил их с абсолютной точностью, устно или же письменно. Сопоставляя значения и символы он приходил к верным и точным результатам. К концу недели, Лена заметила, как изменилась его речь. Она увлеклась обучением Бобо. Упросила деда Савелия привезти из сельской библиотеки книги, по списку и Бобо читал взахлёб, почти не задавая вопросов, ориентируясь лишь по логике повествования и сопоставлению с уже прочитанным.

К приезду мамы, Лена съездила в город, повидалась с ней и сославшись на какие-то неясные причины, вновь уехала к деду Савелию. Привезла Бобо книги, на этот раз по составленному им самим списку, в основном философию и техническую литературу. Книг было очень много.

Пока Лены не было, Бобо поправил крышу дома, закончил забор, распахал огород и по запылившейся, ветхой инструкции, починил старенький дедов телевизор, восстановил антенну.

Дед Савелий нарадоваться на него не мог. Бобо ел очень много и деду это нравилось. Запасов в доме на сто лет, гости бывают редко, огород свой, охота, рыбалка, отчего ж не угостить хорошего человека. Что хорошего, так то дед Савелий нутром чуял. А потому и не расспрашивал особо. Не лез в душу. Принял каков есть и всех делов.

Лена привезла с собой из города, материал и сшила, для Бобо, как умела, свободную просторную рубашку и такого же покроя штаны. К Лениному приезду Бобо подстригся и побрился.

Все последующиё месяц, Бобо только читал. Спал по нескольку часов в день, ел и читал и лишь однажды помог деду Савелию разделать тушу добытого кабана. Дед Савелий только диву давался, как Бобо подвесив на одной ручище тушу зверя в пять коротких движений освежевал, а затем, отложив нож, шестым движением просто сдёрнул шкуру с туши.

К концу четвёртой недели, Бобо восстановил старую кузню и теперь днями пропадал там, ночами за книгами.

За это время Лена ездила в город ещё пять раз. За книгами. Список составлял Бобо. Какая-то узко специализированная литература, физика, математика, «Кузнечное дело» «Химия сплавов». За месяц Бобо изменился неузнаваемо, Он перестал горбиться, стал как будто ещё выше ростом, стал менее улыбчив, более задумчив. Однажды на Ленин вопрос, не хочет ли он съездить с ней в город, Бобо вдруг замолчал. Потом взяв за руку, осторожно потянул за собой в сарай. Там отпустив Ленину руку и щёлкнув выключателем — свет Бобо проложил в перерывах между чтением — он, сдёрнув холстину, взглядом указал Лене на странную большую конструкцию, на Ленин взгляд, сплошь состоявшую из хаотично соединённых сежду собой металлических колец, разного диаметра, всю в мешанине проводов, подключённую к большому тракторному аккумулятору.

-Это что? – спросила Лена, улыбаясь.

-Увидишь – уклончиво ответил Бобо, глядя на машину.

Лена расхохоталась и не придала значения.

Через два дня, Бобо попросил у деда Савелия обесточить весь дом на сутки, тот по обыкновению пожав плечами, разрешил. Всю следующую ночь Бобо провёл в сарае, а Лена и дед Савелий дома, при свечах. Бобо появился только к завтраку, с каким-то свёртком в руках. Не обратив никакого внимания на еду, он аккуратно положил свёрток на стол и развернул.



Лена не сразу поняла что это. Дед Савелий понял сразу и ложка выпав из его руки, звонко пристукнув по столу.

Внутри пропитаной маслом тряпицы лежал, нагловато посвёркивая, огромный, размером с кулак, кусок золота.

***

За последующий месяц, из старого железного лома, Бобо сделал больше тридцати киллограммов золота. В перерывах между производством, читал. Лена ещё не раз ездила в город.

14 Августа, в дверь дома постучали. Бобо взяли почти без боя, так крепко он спал, устав от ночных чтений и работы в кузне. Он только и успел вышвырнуть троих за забор, как солдаты направили автоматы на Лену и деда и Бобо сдался. Лена плакала, кричала.

На следующий день она была там, добивалась встречи с ним, грозила, умоляла, но ей объяснили, что учреждение это секретное и никакого доступа туда нет. Никакого.

Тогда Лена предложила им золото, в обмен на него. Они рассмеялись ей в лицо. На утро, Лена принесла один слиток. Её арестовали, а через час с небольшим у деда Савелия сделали обыск. Нашли ещё один слиток.

Спрашивали у Лены – откуда. Она сказала всё расскажет, только если ей разрешат встречу. Лену арестовали, но дед Савелий сказал, что это он, что его золото, что он давно его мыл, в местных ручьях, мол изобрёл свой способ, вот за сорок лет и намыл, думал ещё десять кэгэ сделать и сдать. Не поверили.

Про Бобо сказали, забыть. Не было никого, никогда, а мы забудем про золото, поняли? Лена не поняла, дед Савелий объяснил, насилу уговорил её и Лена всё же поставила свою короткую подпись, под витиеватой, следователя. Их отпустили.


***
Черпнув в кастрюле совсем немного и бросив кашу в миску, охранник одним заученным, точным движением толкнул миску по желобу, в клетку. Изнутри раздался яростный рык и мгновение спустя, алюминиевый звон. Охранник со злобой и страхом покосился на табличку. Надпись на ней, сразу под надписью «ИО (исключительно опасен) гласила.

«Бобо. Горная горилла. НЕ ВХОДИТЬ!»

Похвалив себя за предусмотрительность, охранник сплюнул в кашу и пошёл дальше, к тем камерам, где животные от пищи не отказываются.




***
Через два года, у дверей учреждения бывшего Исследовательского Центра, появилась красиво одетая иностранка и сославшись на договорённость и предъявив английский паспорт, назвала фамилию полковника Тимчука. О встрече тот знал заранее, полковника предупреждали с самого верха, из Москвы. Иностранку сопровождали трое человек охраны, один из них нёс в руках большой кожаный кейс. В руках у иностранки, была тоненькая папочка с документами.

Её разговор с полковником длился не больше двадцати минут. В результате этого разговора, бледный, нервно улыбающийся Тимчук забегая вперёд иностранки, что-то сбивчиво объяснял ей по русски, жестикулируя и сам лично открывая перед ней двери. Они шли в подвал.

В подвале иностранка отобрала последних оставшихся в живых регрессов-животных — двух собак и трёх обезъян, среди них и огромную горную гориллу. Чудовищных размеров, обросшее длинными волосами, сильно исхудавшее, но по прежнему очень сильное животное, горилла безразлично скользнула по людям угольями глубокопосаженных глаз.

Животные в блоке находились в поистине ужасном состоянии. Увидев годами нечищеные клетки, рёбра животных чуть наружу не торчат, вонь, почти полное отсутствие света и свежего воздуха, иностранка повернулся к Тимчуку и тихо сказала, на чистом русском языке.

-А и сука же ты, Владислав Валерьевич. – И в упор разглядывая опешившего полковника добавила, смакуя. — Редкая.

И ушла, отстукивая каблучком, оставив полковника одного. Тот криво усмехнулся ей в спину.

Вернувшись в кабинет, полковник запер дверь на ключ и открыл кейс. Десять раз по десять киллограмм золота, тускло отблёскивая, отразились в его широко распахнутых белёсых глазах.

Полковник поднял трубку вертушки, распорядился. Через два часа, всех отобранных животных и документы по пректу «ЭВОЛЮЦИЯ» погрузили в присланный грузовик и вывезли в тот же вечер.

***
В городе Бирмингэм, местечке Уотер Ортон стоит дом. Большой, богатый, принадлежащий, как поговаривают местные, какой-то русской богачке. Чудная, как и все русские, она вместе с мужем — огромного роста вечно улыбающимся неандертальцем, по совместительству, профессором химии Лондонского университета — много путешествует и активно борется за права животных, по всему миру.

- Делать ей больше нечего — выразил общественное мнение Джефри Боунс-младший, завсегдатай местного речного паба, в котором, по вечерам, это самое общественное мнение и собиралось.

Но никто на свете, кроме и самих Лены и Бобо и одного старика в России, управляющего их огромным загородным поместьем в дальневосточных лесах, не знает, как оно не право.