R. Pashkevitch : Underage today

Свернув с широкого проспекта в подозрительный кривой переулок, уже и не помню, в какой именно, я заблудился в безлюдных, воняющих мочой сквозных дворах, помойках и арках.
Я шёл всё быстрее, мне хотелось вернуться обратно – в уютную и безопасную среду, озаряющую небо на западе красноватым свечением, туда, где всё легально, добровольно, где все улыбаются, пусть через силу и ненатурально.

Но вместо этого – огромная тёмная площадь, ветер теребит вырванные внутренности старомодных видеокассет, перелистывает залитые черным тонером журналы. Догадаться, куда меня занесло –нетрудно, достаточно взглянуть на выцветшие рекламные плакаты на стенах. Наугад выбирая направление, я обошёл стороной многочисленные шлагбаумы и кордоны и оказался в карантинном квартале, не существующем официально. Так смог бы, наверное, не каждый контрабандист.

Кое-где горят костры, у огня сидят – кто большими компаниями, кто в одиночестве – местные сталкеры, на вид вполне обычные, вот только вместо карт Зоны за пазухой у каждого стопка заляпанных фотографий.
Тёмное небо отражается в лужах, в ледяной, давящей тишине нервно мигают гирлянды иероглифов, полных никому не известного смысла, стекает по стенам вода. Находиться здесь крайне небезопасно.

Я шёл вдоль стены, стараясь не привлекать ничьего внимания, когда показался полицейский патруль. Я скрылся в ближайшей подворотне; там горела, потрескивая, небольшая металлическая печка, закипал чайник, у печки сидели трое: пожилой благообразный бородач в донельзя засаленном и грязном маскировочном комбинезоне и две девочки-школьницы в нарядных, чуть слишком открытых платьях, очевидно, представительницы нового вынужденно-модного стиля «non nude».

Я уселся на пустой деревянный ящик, подальше от девушек, мне как-то не по себе от таких. С тех пор, как я наконец понял, что вся эта шелковая роскошь, ленточки, банты и кружева – это их кожа, такая кожа, под которой нет ничего, кроме жира и мышц.

Мой новый знакомый (он назвал себя «Dima») вопросов не задавал, курил трубку и глядел сквозь свои очки с треснувшей левой линзой проницательно-выжидающе. Размалёванная школьница принесла мне оловянную кружку с крепчайшим чаем, заглянула в глаза и улыбнулась. Я отогнал её обратно к подружке и первым начал разговор, решив, что загадочного молчания уже хватит.

- Не расскажете мне про это место? – спросил я, просто чтобы с чего-то начать. – А то и не пойму, где это я.

Dima отхлебнул дымящегося чаю из своей эмалированной кружки с вишенками, затянулся трубкой, насмешливо блеснул очками сквозь дым и наконец ответил, правда, обращаясь не ко мне, а к своим восьмиклассницам:
- Этот молодой человек, наверное, шутит, иначе пришлось бы предположить, что он пытается нас обидеть настолько примитивным враньём. Сейчас он ещё скажет, что пришел сюда прямо с главной страницы «Яндекса».

Я к этому времени уже и сам понял, что мой первый вопрос вышел совсем неудачным, и попытался исправиться:

- Нет, что вы, я не хотел вас обидеть. Я попал сюда с одного малознакомого фришника, а на него – с не менее малознакомого топа, но начиналось всё совершенно благопристойно, с каких-то вполне взрослых филиппинских тинейджеров.

- Тинейджеры, my ass. Наверняка целлюлитные и потасканные, как поручни в московском метро. Что же вам не сиделось в их тёплой компании?

Мне не нравится эта ирония, и я решаю дать ему понять, что способен отличить эксклюзив от всепобеждающего фастфуда:
- Вы наверняка знаете, как это бывает. Среди сотен лиц ты вдруг видишь одно, нетронутое, как тебе кажется, всеобщим гниением, потом открываешь пустышку, конечно, но в ней другое лицо, еще чище, прекрасное, как сама любовь, ты тянешься к нему – и так закономерно доходишь до вашего онтопика, рано или поздно, но неизбежно.

Теперь Dima удивлен; взгляд его потеплел и стал отечески мягким.
- Мне это знакомо. Вы хорошо описали сейчас. Но раз уж вы, очевидно, различаете наш онтопик, отделяете от мейнстрима и наверняка, если покопаться, сможете оперировать и терминами наподобие jailbait или preteen, то к чему эти глупые вопросы? Вам прекрасно известно, где вы находитесь.

- Да, я и сам догадался, что это не конференция детских педиатров. Но мне бы хотелось конкретики. Кроме того, хоть я и не полный профан в вопросах эдалта, я все же достаточно далек от ваших тем, интересоваться начал недавно и буду благодарен, если вы немного меня сориентируете на местности.

- Что ж, извольте. Докладываю: на настоящее время онтопика нет, всё мертво, платные сайты выжжены, бесплатные – стёрты в порошок, никто не производит контент, за исключением вот такой вот (Dima кивает в сторону школьниц) биоинженерии, поэтому, как всегда, популярна классика типа LS или BD, но и её достать с каждым днем всё сложнее. Кстати, говоря «онтопик», я, конечно, имею в виду несправедливо запрещённый, невинный софткор, а не рейп или прочую жесть, которую я ненавижу всем сердцем и сам бы придушил вот этими вот руками, попадись мне производители, это, надеюсь, понятно?

Я поспешно киваю.

- Хорошо. То место, где мы с вами сейчас, раньше было весьма популярным парольным форумом. Здесь был безостановочный, вечный праздник, нечто наподобие карнавала в Рио.

Я закрываю глаза и вдыхаю местный воздух, насыщенный неостывшей энергией, слабым эхом, осколками эмоций, и вижу, как всего несколько лет назад здесь пылали фальшвееры, летали миллиарды трепещущих разноцветных бумажных полосок, золочёное конфетти, искры от огненных холодных фонтанов.
Сквозь всю эту радужную круговерть, сквозь слоистый, пахнущий серой и апельсинами дым, двигались нескончаемой вереницей рогатые трехэтажные слоны, сплошь татуированные цветочным орнаментом, разукрашенные оранжево флюоресцентным, словно локомотивы. Они тянули за собой платформы, помосты из фанеры и досок, покрытые синим и розовым бархатом, тяжелым и складчатым, и каждый мог взойти на них, поднять громоздкий мегафон и поделиться своим знанием, своей радостью, пусть грязноватой, но искренней.
Самая пёстрая публика толпилась повсюду – мужчины в деловом и домашнем, оранжевом, синем, разном, дамы в халатиках, двуполые высоченные организмы со свисающими из середины лба серыми фаллосами, невидимые существа, выдававшие себя лишь зеленоватым свечением. Все говорили на одном языке, готовы были потреблять и делиться, устраивать заговоры и тратить короткие ночные часы на наивную конспирацию, организовывать группы и фракции, торговать, предавать и влюбляться – здесь кипела густая жизнь, пенилась коричневыми хлопьями, лилась через край прямо в пламя.

В глазах еще некоторое время будут плавать разноцветные засвеченные пятна. Я старательно мигаю, пытаюсь вернуть зрению резкость.

Dima одобрительно и понимающе кивает:
- Здесь можно увидеть прошлое, точнее, его неплотную тень. Сколько энергии, сколько страстей в каждом камне, в каждой строке кода! Ну, что еще вам сказать? Энтузиасты до сих пор не переводятся. Придумали даже какую-то свою, отдельную сеть – ту, где домен .onion, знаете, наверное. Looking through the glass onion, так сказать. Я сам там пока не бывал, но слышал, что сеть весьма медлительна и непостоянна, адреса меняются, а формат в основном неудобный.
Ещё остались проблески сумрачного германского гения – всякие там модельные сайты, попадаются настоящие бриллианты, кстати, но это если точно знать, где искать.
А на дальнем востоке есть один граф, работает очень ярко, но, к сожалению, адресно – переводи деньги, получай контент, никакого онлайна, это не метод. И осторожен, надо сказать, чрезмерно. Слава богу, бывают и среди состоятельных людей филантропы, заказывают кастомы и выкладывают от широты души в пиринг.
Кстати, о пиринге: там до сих пор можно относительно спокойно и без проблем собрать почти всю классику – потратите примерно год, но оно того стоит.

- Классика – это LS? Вы упоминали такую аббревиатуру. Что она значит?

Dima глядит изумлённо, школьницы – с насмешливым превосходством.

- Оо, да вы, выходит, не видели практически ничего! Что есть LS!? Хороший вопрос… на него, наверное, лучше ответить стихами, но я, уж извините, не силен в этом.
Они появились на заре, когда люди еще не знали, чего хотят. Сетевой эдалт тогда лишь набирал обороты. Онтопик появлялся стихийно, иногда даже просто из любви к искусству; LS показали всем, как надо работать. Не буду даже пытаться передать на словах, сами поймёте, когда ознакомитесь.

Но зато я могу рассказать вам историю об одном американском трудолюбивом офисном работнике. Малозаметный, неразговорчивый и упёртый в работу дядя, он приходил раньше всех, уходил позже всех, сидел за компьютером целыми днями и как-то раз умер, прямо на своём рабочем месте, дело было летом, как раз тем самым летом, когда новые сайты LS начали появляться еженедельно, для них перестали придумывать оригинальные названия – видимо, иссякла фантазия – и начали просто нумеровать. Так вот умер этот мужчина в понедельник, а за соседними столами этот факт заметили только в среду, об этом писали разные новостные агентства и все удивлялись, как такое возможно, но, если не забывать об LS, то я не вижу в случившемся ничего удивительного. Американские деньги лились тогда на Украину широкой добровольной рекой – редкостная, надо сказать, ситуация.

А потом все прекратилось – внезапно и сразу, вся огромная машина LS вдруг замерла, и все мы вынужденно вернулись на планету Земля, чтобы с новой силой прочувствовать, насколько убога и уродлива наша действительность.

Как это было? Это словно бежишь в темноте, не чувствуя своего тела, за прекрасным ангелом, порхающим где-то впереди тебя невиданной светящейся бабочкой, пытаешься ухватить и навсегда запомнить его черты, и тебе кажется, что ты всё ближе, что ты вот-вот уже познаешь нечто, что щедро вознаградит тебя и сделает твою жизнь осмысленной, неникчемной, и со всего маху налетаешь лбом на ржавую жестокую трубу, невидимую в темноте, летишь вниз, падаешь в грязь, а в голове – ничего, кроме адской боли, горячей, нарастающей, и недоумённого ужаса, и осознания непоправимости того, что случилось.

Примерно так.

Многие не понимают, почему семейные и приличные американские граждане тайком выплачивали по две сотни в неделю за доступ, почему на форуме LS было более четырёхсот тысяч пользователей, а я вот могу вам сказать, почему. Они, возможно, намеренно, но, скорее всего, случайно смогли показать нам рай. Прямую трансляцию или фоторепортаж – кому как удобнее, но это был настоящий рай, такой, каким он мне всегда виделся.

Школьницы вдруг прерывают рассказ громким смехом — одна из них прошептала другой на ухо что-то, видимо, теперь они зажимают ладошками рты и глядят на нас виновато-дразняще. Dima смотрит на них с неожиданной ненавистью, щёлкает пальцами, и школьницы вдруг исчезают, просто пропадают без каких-либо спецэффектов, остаётся лишь слабый аромат «Mandarina Duck».

- А ещё, — шепчет Dima, напряженно и горячо, — а ещё у них была девушка-фотограф. И кинооператор, и в процессе съёмок она всегда много говорила с девчонками, давала им разные указания, как лечь, как повернуться, что вообще делать, очень забавно ругалась на них, когда они не понимали, а они ведь часто не понимают, ими надо управлять, как собачками, они глупые совсем, и все эти комментарии не стирались, так и выкладывались онлайн, потому что по-русски и американцам не понятно, о чём, а я не смотрел почти даже видео, я сидел и слушал эту молоденькую, но властную дамочку и представлял себе, какая она, какое лицо, как зовут, но её так никто и не видел – ну, никто из простых дрочеров типа нас с вами, конечно.
Я мог слушать её голос часами, и видеоряд мне не очень был нужен – вы понимаете, о чём я. Часто думаю, где она сейчас. Я читал, что её арестовали вроде бы, наверное, теперь она в украинской тюрьме – анекдот, да и только, но если вдуматься, это совсем не смешно. Я боюсь за неё. Наверное, это и есть любовь.

Произнесенное им слово падает и вязнет в окружающем нас неуютном мире, словно птенец в нефтяном пятне.

Dima пытается закурить, сидя на грязном полу, его руки трясутся, спички никак не хотят зажигаться, ломаются о коробок с безмятежно-наивным самолётиком. Наконец табак разгорается, и Dima, затянувшись несколько раз, поднимает глаза, смотрит на меня с растерянной и немного безумной улыбкой и тихо говорит:

- Собственно, я только что понял одну вещь: эти видео — лучшее, что было у меня в жизни.


Капает вода, роботизированные крысы догрызают проводку, миллионы человеческих фигурок бродят во тьме по грандиозной пустой площади, шепчутся, светят фонариками, а неведомые пока что монстры готовятся заполнить своими телами этот истекающий желанием вакуум.