Арлекин : Понятно

– Что с тобой такое? Что происходит, объясни?
– Густой мазут космоса вялой кляксой растекается у меня на глазах.
– Ты ненавидишь его, правда? Я вижу это облако ненависти, окутавшее нас. Может ли он это почувствовать?
– Может, конечно. Заклятый враг и узурпатор духа, он огрызается своей чернотой, неуклонно остывая и бронзовея.
– Но ты-то не в нём. Ты же своего рода абсолют – отстранённость, инородность, неподверженность, нагота. Откуда это в тебе?
– Ненавижу, когда злокозненные пузыри сингулярностей лопаются вовнутрь и забрызгивают узников моросью бозонных чернил.
– А нам-то что за дело? Мы же видим, как всё это гибнет. Вот, смотри, различаешь это гнилостное хлюпанье?
– Дело в том, что предоставленная самой себе и ничем, кроме свой сути, не ограниченная, сия чревоугодная амёба постепенно теряет потенциал расширения: тёмная материя распределена по оболочке тончайшим слоем, паутина частиц натянута суровой дыбой апогея.
– Это уже смерть?
– Это кризис, невозможность дальнейшего хода процессов.
– В чём он проявлен?
– Всё замирает.
– Почему?
– Энергии больше нет.
– Но ведь, исходя из теории относительности, ведь она по-прежнему работает, несмотря на некоторую устарелость, энергия не может покинуть локальную вселенную.
– Если только относительность не вырождается в статику координат.
– Сейчас всё застыло. Но это мгновение не длится во времени, правильно? Оно сугубо математическое.
– Разлёт всего замедляется, пока силовые жгуты не достигают пика упругости.
– Мне казалось, что на каждое действие есть противодействие, и если одна сила отсутствует, отсутствует и другая.
– Гравитация впервые одинока – противодействующие ей силы иссякли, тогда как самой ей неведома усталость.
– Это парадокс. Это поэзия. Это пахнет дымом.
– Резвые кванты, несомые внематериальными гравитонами, устремляются в эпицентр на всеобщий саммит материи.
– Красота!
– Тотальная аккреция, слипание всего – так звучит аплодисмент вечности.
– А потом что?
– А потом зыбкий мираж, именуемый изнутри Вселенной, схлопывается, сосредоточив всю энергию в однородную точку, и выворачивается наизнанку, высвобождая концентрированный потенциал.
– Я так понимаю, это не кульминация, а этап цикла, да?
– Да, это злобное чудище уже не в первый раз проделывает свой жестокий фокус.
– Перпетум самочихарды. А вот теперь ты смеёшься, но я больше не слышу ненависти в твоём смехе.
– Это потому что обретённая свобода позволяет мне забавляться фантазией о чёрном мыле, что прозрачной плёнкой натянуто в предельно маленьком кольце космического сфинктера – единственной не иллюзорной постоянной, которой обладает этот коварный лжец-обжора.
– Что-то вроде творения мира, так получается? Это ты сейчас рисуешь мерзкого мальца?
– Невидимый гадкий мальчишка приоткрывает растрескавшиеся герпесные уста, несомненно отмеченные гнилостью молочнозубных одноугольников, и дышит на мембрану, выдувая из кольца чёрный мыльный пузырь. То по одну, то по другую сторону от отверстия.
– Или же это вселенский капроновый чулок, подобно змеиной шкуре снимаемый с изящной ножки невидимой девы?
– Скорее, выворот исподнего владыки преисподней. Форзац пространства.
– Понятно.