vmironov : Сенокос на Колыме.

Мы все заложники общественного мнения о нас, и для того, чтобы изменить мнение, надо лишь поменять общество. У каждого общества будет свое мнение.

Может, по этой причине, а может просто хотел испытать себя или судьбу, но, отслужив срочную армейскую службу под Уссурийском, я поехал не домой в родное Подмосковье, а на крайний север на строительство Колымской ГЭС.
В те годы осваивать крайний север ехали очень харизматичные личности, по типу и характеру сравнимые с героями Джека Лондона. Я оказался среди них.
Не успев отойти от дембельского похмельного синдрома, я был захвачен круговоротом таких интересных событий, который крутил меня там три года. (Но об этом потом и отдельно).


А в то время мне было 20 лет, я с любопытством только что вылупившегося птенца наблюдал за новым, до того неведомым мне обществом, и я чувствовал, что оно наблюдает за мной. Вся жизнь как с чистого листа.

Как только я туда приехал, мне предложили поехать на заготовку сена. (Когда я рассказываю эту историю, все, удивляясь спрашивают, что за бред, какое сено на Колыме?). Но все по порядку.

То государство, которое у нас было раньше, планировало поднимать, заселять и осваивать необъятные просторы нашей страны. И чем севернее и отдаленнее были это просторы, тем выше там была заработная плата. Но это было раньше. Сейчас у государства планы вроде тоже есть, но вот денег нет (так, по крайней мере, оно нам говорит).

Так вот, сенокос. Природа в тех краях красивая, но климат суровый. С мая по сентябрь – жаркое лето, потом сразу РАЗ и девять месяцев зима со снегом и жуткими морозами (иногда до -50). И пока это РАЗ не наступило со своими холодами, то с различных предприятий вербовали команды сенокосчиков. Забрасывали на вертолете в долину, где те в течение пяти месяцев жили, косили, копнили и стоговали. Продукты доставлялись так же раз в месяц по воздуху.
Причем 50% ежемесячной зарплаты продолжало начисляться сенокосчику на его предприятии, и плюс кто чего накосит ( там были не заливные луга, но кое-что накосить было можно). Кто хотел этот плюс, тот работал, кому пятидесяти процентов своей зарплаты хватало, тот плюсом считал пьянство среди дикой природы и халявную жрачку от совхоза. Но кто-то все же траву косил, и стога ставили.

Когда наступала суровая зима, то из совхоза отправляли по замерзшим болотам вездеход и тот волок обратно замерзшие стога сена, что помогало пережить долгую зиму немногочисленному поголовью скота этого совхоза.

Сенокосчики разбивались на небольшие бригады, занимали сколоченные из подручного материала домики, которые были разбросаны по долине, и обустраивали свой быт. Еду в течение пяти месяцев готовили на костре. Вот в такую бригаду я и попал.
В первый месяц я выливал на себя флаконами жутко пахнущую жидкость, которая, согласно этикетке на ней, должна была отпугивать насекомых. Но то ли насекомые были не в курсе, что это за жидкость, то ли флакон был рассчитан на каких-то других насекомых, но первое время мне даже спать приходилось в накомарнике. А потом как-то то ли жидкость надоела… То ли все кровопийцы, что были в округе, уже насытились мною, но через месяц я чувствовал себя единой частью этого сурового края.

Бригады собирались по принципу заинтересованности. То есть, кто хотел работать, искал таких же, кто хотел пьянствовать на природе пять месяцев, объединялись в свой коллектив. Наша бригада состояла из четырех человек и в крайности не впадала: немного работы в удовольствие, немого выпивки для веселья.

И вот спустя месяц когда я стал родным по крови и запаху всем тварям в этой дикой местности, появилась возможность в выходные посетить поселок – баня, ресторан, встреча с друзьями (и подругами). Какой ни есть, а осколок цивилизации. До которого 300км.
Вертолет из долины в пятницу забирал геологов и в наш поселок летел, а через три дня, в понедельник, из поселка других забрасывал – вот с ними можно было и мотануться туда-обратно. Только вот до этих геологов с вертолетом надо было идти часов десять.

Накануне, очень хорошо выпив для веселья после работы (у каждой бригады стояли бидоны с брагой, а вертолетом вместе с продуктами доставляли сахар и дрожжи – в общем, все было как в сказке), подняли меня ранним утром и двинули в путь. По пути к нашей бригаде еще люди присоединились – человек 12 набралось.

Откровенно, я за дорогой не очень следил. Мне было очень дурно после выпитого. И я плелся, держась за рюкзак впереди идущего, и все время ныл, умоляя сделать привал. Но вертолет ждать не будет, и приходилось идти.

Выходные пронеслись как один миг. Надо было готовиться обратно. Собрал рюкзак, завел будильник на 7.00. Вертолет отлетал в восемь. Лег, уснул, проснулся. На часах 9.30, а будильник показывает 6.00 и стоит – села батарейка.
Я был в отчаянии. Но меня в общаге успокоили и сказали, что завтра еще будет рейс, еще кого-то забрасывают.

И вот нас забросили. Первое, что меня насторожило, это то, что вертолет сел не на ту сопку, откуда мы вылетали, а гораздо дальше. Когда он поднялся в воздух, компания веселых геологов показала мне на сопку под линией горизонта и сказала: «Вот тебе куда-то туда. Если сворачивать не будешь, к вечеру, наверно, должен будешь дойти».

Эта неопределенность меня расстроила еще больше.

- А нам в обратную сторону. Пока, удачи, — и они пошли.

Тут-то мне стало как-то совсем не по себе. В пятницу я шел в составе двенадцати человек, у всех были ружья, а кто-то даже был с собакой. А сейчас мне предстоит прогулка в гордом одиночестве по дикой местности, а я налегке. Вертолет обратно прилетит где-то через месяц, геологи ушли, я один и мне надо идти, и только вперед. Настроение и так не очень, а тут дождик еще зарядил с утра.

Иду. В голову лезут факты, которым раньше значения не придавал. Ну, например, что 5% сенокосчиков ежегодно пропадают без вести. Но я все же иду.
Первое препятствие – приток Колымы с благородным названием Сударь. Я помню, что пять дней назад, когда я шел, держась за рюкзак впереди идущего, мы этот приток переходили вброд. А где именно это было, я уже точно не знаю. Искать место брода не стал – время потеряю, а мне, пока ночь не наступила, очень было бы желательно дойти.

Когда переходили, помню место было неглубокое, а тут полноводный быстрый поток. Делать нечего, раздеваюсь, одежду в рюкзак, рюкзак на голову. Погружаю свое тело в ледяную воду, оно моментально коченеет, тут-то меня поток подхватывает и начинает нести. Испытываю состояние шока. Успеваю схватить ветку дерева, что с другого берега наклонено в воду. Вылез, весь поцарапался, словно меня кошки драли. Стуча зубами, вытерся, съел банку тушенки и решил немного пробежаться, чтобы разогреться. Вот, вроде тепло телу вернул. Хорошо. Вот дождик кончился, еще лучше. О!.. Вижу – тропинка. Совсем замечательно. Если в дикой местности есть тропинка, значит, она куда-то ведет. Иду. Вроде, все хорошо.

И тут я замечаю на этой тропинке следы медведя. Они размером с мою голову. И они свежие, в них воды нет. Он прошел передо мной только что – дождик пять минут назад только кончился. То есть, он где-то тут, рядом. А у меня с собой только складной нож. Ни ружья, ни топора – ничего.

И так мне себя самого жалко стало, чуть ли не до слез. В памяти стали всплывать ужасные рассказы бывалых охотников, которые мне доводилось уже слышать. «Медведь ни добрый, ни плохой – он просто зверь». Или такое: «Не тот медведь тебя задерет, которого ты увидишь». Или еще лучше: «Если медведь чует, что охотник по его следу идет, он на него сам охотиться начинает».

Дрожь по всему телу. Что делать? Может он вон за тем кустом сидит и наблюдает за мной. Закричать, чтобы он испугался? А если он тоже выскочит и на меня кричать начнет? В нем более трех центнеров живого веса, реакция такая, что он лося завалить может, и моральных принципов у него ноль. Взывать к милосердию тоже никакого смысла нет.
Это в клетке зоопарка, ну еще на картине Шишкина «Утро в сосновом бору», они милые. А здесь он у себя дома, и у него одна задача – жир нагулять. И я понимаю, что он эту задачу может легко решить с моей помощью. То есть, я для него просто могу быть легкодоступным источником белка.

Как я себя ругал тогда. Ну куда тебя, идиота, черт занес? – говорил я себе. Сидел бы дома в своем городишке, тихо мирно пил бы водку. Риск, конечно, тоже есть, но он коллективный. А на миру и смерть красна. А здесь сейчас тебя съедят и все, а потом к пяти процентам и припишут.

Но нет! Я просто так свою жизнь не отдам. Нахожу длинную палку, шнурками от кед, что были в рюкзаке, привязываю нож – все-таки хоть что-то.

Иду дальше, прислушиваюсь. Страх неописуемый, скорее описываемый.Мочусь под кусты через каждые пять минут. Просто первобытный животный ужас. Адреналин выбрасывается в кровь литрами. Иду по тропинке, смотрю под ноги – вот он, идет, сволочь, по тропе впереди меня и никуда не сворачивает.

Ну чего ему в другом месте не идти? Смутная догадка лезет в голову – а вдруг это он тропинку протоптал?

Вокруг ни души, а иду вперед, оглядываюсь по сторонам и жду. Вот он сейчас выскочит, выпрыгнет и полетят клочки по закоулочкам, при чем мои.

Иду дальше, смотрю на следы и на острие своей пики. Неожиданно вспомнил, как в деревне при мне в детстве резали свинью. А она, как животное умное, была против и, соответственно, сопротивлялась. Помню, битва за сало была очень жестокая. По моим детским воспоминаниям просто как в Колизее при Нероне. Не желая дешево уступать свою жизнь, свинья даже кого-то грызанула за ногу и очень неслабо.

В общем, помню крики, визги, кровищу, скорую помощь. Весело было у бабушки в деревне. А медведь – это не свинья. И свинорез у мужиков был намного побольше моего складного ножичка. Может я зря с ножом-то, только разозлю. О!.. внезапная мысль – медведи сладкое любят. Чего ему мои мослы? У меня же в рюкзаке пачка сахара есть. Выскочит он, а ему сахар в морду. Может, мы с ним даже потом подружимся.

Достал пачку, открыл. Но копье решил при себе оставить. Следую по тропе дальше. В одной руке копье, в другой – пачка рафинада. Смотрю на следы и думаю: а не быстро ли я иду? Медведь-то никуда не торопится. Где ягодку съест, где корешок выкопает. А захочет отдохнуть – и прилечь сможет. А тут я с копьем, да по его следам. Как бы, думаю, мне намекнуть, что я не охочусь на него, а просто иду дорогой, которая у нас одна на двоих. Надо обозначить свое присутствие. А то тихо иду, почти крадусь. Вдруг медведь про меня не так подумает? Надо идти как-то более шумно. Но как?

Тут на ум пришла чудная идея. А что если мне песни петь?

Шансон без водки и гитары не пошел. Стал пробовать различные варианты. Методом проб выяснил, что лучше всего петь строевые песни, что в армии петь заставляли.

И я заорал во всю глотку:
- По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…! (тут я громко присвистнул – где-то поднялась в воздух с карканьем стая ворон), чтобы с боем взять Приморье, белой армии оплот…!

Чувствую, что строевая песня придает мне какое-то чувство уверенности. Хоть маленькое, но придает.

- Белая армия, черный барон вновь нам готовят царский трон…! — ору я что есть мочи и чувствую себя все увереннее и увереннее.

- Но от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней…ей-ей-ей, — отдается эхом где-то в сопках. Моя уверенность все растет.

- Так пусть же Красная сжимает яростно свой штык мозолистой рукой, и все должны мы неудержимо идти в последний смертный бой…!

Я так орал… А кого мне стесняться? Здесь будешь стеснительным – сожрут и костей не оставят.

Через некоторое время, когда перепел весь репертуар по несколько раз, голос мой охрип. И я просто мычал себе под нос тот или иной мотив. Для поддержания физических и моральных сил сахарок в пачке мною постепенно подъедался. Я устал идти, петь и бояться. Всему есть предел, и страху тоже.

Следы были те же, но мое отношение к ним было уже совсем иным. Мне показалось, вот выскочи сейчас косолапый, я его суку одними руками задушу. В клочья блядь порву. Он у меня все жизнь за конфетку в цирке плясать будет.
Честно, в тот момент, я был страшен даже сам себе.

В природе встречаются различные формы поведения живых существ, попавших в критическую ситуацию. Одни предупреждают, меняя цвет кожи, другие отпугивают, выделяя вонючий запах, кто-то претворяется мертвым. А я вот выбрал строевую песню и, наверно, не ошибся. Я распугал в округе все живое, включая мелких грызунов. Они навеки покинули те места, где я прошел со своим копьем и песнями.

Спустя некоторое время навстречу мне вышли люди с ружьями и собаками. Сенокосчики!!! Поздоровались, спросили, из какой я бригады. Я ответил: «С Мишей Грузином кошу». Их бригада стояла под Лантынтахом (название сопки). Они с любопытством разглядывали меня.

- А ты чего это здесь?
- Да вот, — охрипшим голосом сказал я, указывая копьем на следы.
- А мы тоже было за ним ломанулись, да он вон у той развилки в болото ушел, не догнать теперь.

Они продолжали рассматривать меня с недоумением. Всю историю я им рассказывать не стал, горло болело от песен. Я просто сказал, что по этим следам от самого Сударя иду.

- О…!!! – присвистнули до зубов вооруженные люди. – Нет, теперь не догнать, ушел, все.
- Жаль, — подыграл я им.

К вечеру я все же добрался до своих, чем их очень удивил.
- А мы думали все, твою долю сена хотели делить.

После сенокоса, уже зимой, мне передали те мнения и слухи, которые ходят про меня в посёлке:
- Да-а… Молодой-то ваш совсем безбашенный. Но парень очень отчаянный. На сенокосе по дальним болотам один медеведЕй гоняет с перочинным ножом и пачку сахара для прикорма в руках держит.

Опровергать это я был не в силах, а когда спрашивали: «Что, правда?», «Да было дело…» — лениво отмахивался я. У всякого общества о нас складывается свое мнение, и иногда мы им очень дорожим.