tianara : О том, как повесилась россиянка без высшего образования после прочтения романа Духлесс.

Держу в руках книгу Сергея Минаева и рыдаю. Рыдаю громче, чем за деньги нанятые плакальщицы на индуистских похоронах. Рыдаю искренне и безвозмездно.

Язык Минаева не отягощен большим словарным запасом. Чувствуется журналистское письмо — гладенькое, пресное, как компот из изюма — пить вроде и не нравится и не особо противно. Главный герой, персонализация которого происходит благодаря тексту, невероятно часто пестрящему местоимением «Я». С ситуативной точки зрения роман написан от третьего лица, так как каждое местоимение «Я» может быть заменено на «Он». Зачем, например, в следующей фразе «Я открываю шкаф и начинаю ощупывать пространство за старыми вещами, думая о том, что пора бы наконец завести нормальный сейф. Хотя если дело прогорит, то никакой сейф уже не будет нужен, резонно подсказывает мне сознание.» уточнять, что Герою подсказывает сознание, если рассуждение итак ведется от первого лица?? Ясно, что чужое сознание не может подсказать внутренний монолог. К тому же, после слова «хотя» пропущена запятая.

Теперь о плоско выведенных персонажа. Роман от первого лица — графомань в чистом виде, а главный герой — автор книги, причем даже не пытающийся замаскировать свое авторское гипертрофированное Я. Это могло прокатить за мемуары, если бы было правдоподобно и не претендовало на звание романа. Постоянно, к месту и не к месту употребляемое «Я, Я, я…… я…… я. Я, я… я.» режет глаза. Жаргонизмы, которым дал зеленый свет манифест постмодернизма, употребляются без чувства меры и вкуса. Перенасыщенность заимствованными из английского языка, коряво переведенными на русский, в манере Пелевина похожа на желание ребенка подражать проказам других детей.

Что касается области идей. Автор взят в системе отношений: вышестоящие — автор — нижестоящие. К первым относится презираемое всеми фибрами авторской души начальство. При этом чувства, которые он испытывает к косным, совковым «бюргерам» зеркально копирует чувства, которые вызывает сам Герой в глазах социальных низов, «революционеров» из обшарпанных спальных районах. Не кроется ли здесь двойная мораль? Первые вызывают у автора исключительно презрение подчиненного, а вторые — ненависть своим стремлением стереть социальные и классовые границы. Минаев ненавидит всех в этой системе координат и остается одиноким, лишним персонажем наподобие Чацкого, Онегина или Печорина. Только, в отличие от последних, Минаев-Герой пронизан пафосом не менее, чем господа бюргеры так, что в итоге его ненависть к окружающим должна замкнуться на себе, не найдя выхода.

Минаев-Герой — персонаж упадочный, взятый в срезе упадочной российской эпохи.