дважды Гумберт : Смотритель ночных площадей.

Охранник Гурыч, плотный кучерявый мужик сорока с лишним лет, замер в сторожке, уставившись в черный продолговатый ящик, снабженный квадратной линзой. За окном надрывалась вьюга, изображение на экране рябило, но делать Гурычу по ночам было нечего. Не от хорошей жизни он смотрел телевизор, а просто так. После праздничной остограмки спать не хотелось. Да и смотреть на пустынной, обнесенной бетонными плитами территории было не на что, не за чем. Только снег, кубометры колючей снежной трухи прошлых лет. Косо стоящие балки да черные глыбы заброшенных заводских территорий.
Гурыч наболтал сладкого латунного чая и с урчанием сделал глоток. Смахнул с усов капли, достал папиросу, задумался. Конечно, он не раз задавался вопросом: а за что владельцы бывшей промзоны платят охранному предприятию. Да какая, блядь, разница? Главное, платят. И Гурычу перепадает. И Вахе вот тоже перепадает, младшему охраннику. Ваха совсем молодой, только устроился. Сам Гурыч служил на охранном предприятии давно. Он был старший охранник. Или как это теперь научно называлось — *менеджер ночных площадей*. Слово *менеджер* было Гурычу противно. Ему больше нравились родные слова — *смотритель*, *дозорный*. В том-то была и загвоздка, что он не смотрел. Совсем не смотрел. Смотрел черно-белый телевизор, начиненный новогодней чертовщиной. А на охраняемой территории смотреть было – ну не на что.
Ваха вдруг тоненько бзднул и причмокнул во сне. Вот зараза – и Гурыч невольно посмотрел на литой, бабской округлости зад сослуживца. Ваха спал, отвернувшись к стене, под коротким стёганым клетчатым одеялом. С головой, выставив зад наружу. Вот как оно, минуло двадцать лет, как развалился Союз, но казенные одеяла не изменились. Надо бы выпить еще. Все-таки, добрый советский праздник. Этот охломон все равно отказался. Не ровесники они, не единоверцы. Ничего между ними общего, кроме этой сторожки. Старею, равнодушно открыл Гурыч и налил водки в свободный стакан. Может, и старый, но уебать Вахе смогу. Да завалю троих таких Вах, прости господи. В снег, в снег. И-иих! Водка как водка, но всё-таки явно палёная.
Гурыча уважали в конторе за стаж, цеховое собакоподобие и выдержку в алкоголе. Он мог бы на Новый Год и не работать. То есть, быть дома. Да кабы это был дом. Дом не дом, а дом-23! Ну их всех в новогоднюю жопу! На работе как-то спокойнее. Хату на праздник сынок попросил. Жена (бывшая) свалила к своей ёбаной матери. Может, конечно, и врет. Только кто ее выебет, несносную, на этой грешной настуженной почве? Разве что – такой же вот непривередливый Ваха. Гурыч сжал кулак и с расстановкой постучал по столешнице. И решил: всё, завтра Машку буду ебать. После работы пойду не домой, а к Машке. У той и опохмелиться найдется. И пожрать можно лучше, чем дома. А жена заебется его выживать из квартиры, выуживать сотки. Он не пьющий почти. У него есть лицензия, ствол. А эта мразь когда работала? Всё книжки читала да шастала по подругам своим образованным. Васёк-то завелся случайно – через задницу. Вот уж действительно через задницу. Мда.
Гурыч снял крышку с выдыхающегося пульта и поменял батарейки местами. Хорошо хоть работала кнопка, переключающая каналы вперед. Вот где уродцы и карлы живут! Вечно одни и те же краплёные рожи. Шутят, поют. Допоются, дошутятся. Вот что их передачи смотреть, что порнуху – ничего не шевелится. Что вот просто в окно, за которым полная жопа. Снегу-то как навалило! Снежный потоп. И Гурыч – цепной пёс ковчега. Шею ощупал, загривок – и точно: звякнуло что-то неприлюдное. Брякнула узловатая, невидимая пуповина. Ять-переять! Здоровый, непокоренный мужик, а ведь хуем грядки окучиваю — подумалось выпукло, неизгладимо. Горы бы своротил. Реки бы выпил да выссал. Только где они – горы? А годы струятся, текут.
Ваха пёрднул, на этот раз громко и пробазлал что-то на своем родном языке. Гурыч как раз пережёвывал сырокопчёную колбасу с микояновских скотобоен. Вот же нечисть. Как он там называл свою народность? Хрен короче пойми. Взять придушить. Ага, и в тюрягу. Баба тогда без базара обрадуется. Бывшая баба, конечно. Грешно, говорят. Грех – грехом, а убить-то кого-нибудь хочется. Жизнь прожить, никого не убив – это райская виза? Нет, убить – как передёрнуть. Почему бы не Ваху? Но за пердёж? Как-то неправедно это. Вот Машка, пожалуй, может и за пердёж. Бойкая баба, отчаянная. С ней далеко не ужиться. Порешит – не заметит. Порно, порно. Порно, что ли, поставить?
Гурыч накинул форменный тулуп, поднял воротник и вышел за дверь. Метельная ночь не пробудила в нем ни единого чувства. Только казалось, что мир стал совсем маленький, что он как катящийся с горы снежок. Справив нужду, он вернулся и снова взялся за пульт. Сразу переключил на канал, по которому шел фильм про Будулая. Будулай стоял на коленях и вытаскивал из норы совсем еще свежие трупы. Голые мертвые женщины, с глубокими и продуманно расположенными надрезами возбудили Гурыча, но ненадолго. По другому каналу шла старая полупраздничная комедия. Актер Игорь Косталевский в колпаке деда Мороза обаятельно проступал из хоровода девиц. Те бесстыже и дружно задирали подолы шубеек с бубенчиками и вертелись с заливистым *йююх!* И ни нити исподнего на Снегурочках не было. Лобки были не выбриты, ягодицы были точеные, как подсвеченный лёд. Гурыч нервно зевнул и перекрестил рот. Нет, не пидар Васёк. Нормальный пацан. Разве ледащий немного и избалованный матерью. Тот диск с гомосятиной, что Васёк недавно забыл в компе, попал к нему по ошибке. Нет, нормальный пацан. Хотя Бог его знает. Увлекается какой-то тантрой. Не любит футбол и хоккей. У него неестественно яркие губы.
Телевизор совсем выбыл из-под контроля. Гурыч с яростью вдавил кнопь сдохшего пульта и неожиданно для себя провалился в какую-то неопознанную познавательную передачу. Изображение на экране вдруг сделалось четким, цветистым и обволакивающим. Пошли кадры с совсем неизвестными лицами. Мужчины со спущенными штанами входили в подставленных, почти одинаковых женщин и замирали, как вкопанные. В центре экрана образовалась ледяная прореха, гора, с которой скатывались румяные голые бабы. Ведущая, видом цыганка, вся, кроме чувственных глаз, заслонившись пёстрым платком, прошептала:
- Раз в год, поздним вечером на съёмной квартире государственные дознаватели открывают труп Нового Года. Он целиком состоит изо льда. Из особого льда. Тело, с явными признаками бытового суицида, безотлагательно доставляется в секретный ангар, в котором поддерживается определенная температура. В глыбе мёртвого Нового Года, в его кристаллической решетке содержится вся необходимая государственным аналитикам информация. Она сортируется и складируется, после чего к ней, к отдельным ее компонентам получают доступ представители правящих династий. Каждая из трех династий получает свой кусок льда. С последним ударом курантов последний, невидимый луч кремлевской звезды вздрагивает, как стрелка самописца, и мир обновляется до последней гонимой молекулы.
Бывалый охранник поёжился, встал и выключил телевизор в упор, вырвав штепсель. Но у него осталось неприятное подозрение, что обесточенное устройство продолжает работать. Гурыч прислушался. Что-то однообразно зашуршало под потолком. Мышь, наверное. Или тихая нежить. Проползло по трубе отопления. И навалилась тоска, какая бывает только во сне. Чистая, невыносимая и узнаваемо-цельная, как фирменный знак.

Ваха сидел на кровати с отстраненным и мрачным видом. Глаза его были очень похожи на глаза оленя, изображенного на старом ковре над топчанчиком. Ковру этому поди полвека, не меньше. Когда-то эти ковровые олени широко разбрелись по привольной советской стране. Ваха тряхнул головой, и его звериные глаза стали осмысленными. Он сразу стал приделывать косячок. Гурыч этих дел не любил, но Вахе, который работал на предприятии не больше месяца, явно было плевать, что подумает Гурыч.
- Э, чо снегурок не смотришь? – кивнул Ваха в сторону телевизора. Гурыч снова взглянул на экран и с удивлением обнаружил все тот же нескончаемый голубой клубок-огонёк.
- А, бля! – крякнул Гурыч и хватил себя по щекам. – Чота в натуре заснул. Давай-ка тоже пару часу покемарю. Вот хряпну еще слегонца. А ты точно не будешь?
- Не, — снисходительно помотал головой Ваха и обнажил завидные крепкие зубы с желтым налетом. – Аллах не велит.
- Ну, не велит так не велит. Ему, Аллаху, виднее, — сказал Гурыч и выпил водки. Ваха взорвал свой косячок и, запрокинув голову, выпустил струйку чужого терпкого дыма.
- Эх, хоть бы собачка, что ли, была, — мечтательно произнес Ваха.
- Это еще зачем? Корми ее, бля.
- Но ведь скучно, — совсем по-мальчишески, с искренней радостью жизни сказал Ваха.
- А Снегурку не хочешь с большими булками?
- Гы! – заржал Ваха. – От Снегурки бы не отказался. Может, вызовем?
Гурыч поморщился, ничего не ответил.
- Пойду посмотрю, — сказал Ваха, добив косячок.
- Ага, сходи посмотри, — с издевкой сказал Гурыч. – Если заблудишься, иди по забору. Периметр пять километров – хуле, дойдешь.
- А чего охраняем? Что тут такое?
- Сами, бля, тут как собачки, — процедил Гурыч.
Ваха неспешно оделся и утеплился. Сунул за пазуху рацию. Остановился и с туманной улыбкой покосился на Гурыча.
- Гурыч-джан, дай пистолет.
- Блядь, может тебе гранатомет еще дать? И роту спецназа?
Ваха снова заржал и быстро заплясал на месте. Ноги его двигались с такой скоростью, что Гурыч глазам своим не поверил.
- Какой ты, говоришь, национальности? – спросил Гурыч.
- Ундзадза-ундзадза, — с готовностью дал ответ Ваха.
- Ишь ты! – Гурыч достал с полка свое, из дому, ватное одеяло и прилёг на нагретый топчан. – Бабу увидишь белую и невозможно красивую – сразу беги. Ну, до забора – и далее по забору.
- Э, чо хотел сказать-то?
- Тёлку, говорю, если увидишь клеевую – не поддавайся.
- Э?
- Чо экаешь, унцаца? Не может здесь быть красивых баб поблизости. Особенно в Новый Год. Ты хоть знаешь, кто такая на самом деле Снегурка? Думаешь, смазливая внучка Деда Мороза? Снегурка, брат, это коварное и безжалостное существо природы. У нас тут в Сибири столько людей перемерзло бесследно. Так что ебалом не щелкай.
Ваха внимательно выслушал Гурыча и легко вынес себя во двор. Плотная утепленная дверь прищемила снежный хвост и оттяпала звук вьюги. Один, Гурыч тотчас почувствовал себя отверженным и усталым, как после долгого изнурения производства. Словно держать глаза открытыми было нечеловечески тяжело и ответственно. Теплое грузило водки тянуло в далекие нижние страны. Гурыч привычно проверил, на месте ли пистолет. Порядок. Пуля без всякого центра и тяжести разбрызгает мозг по уютной вселенной. Альфа Центавра далеко – Альфа Центавра рядом. Там, на планете Пандора, живут синие гуманоиды. Гурыч по опыту знал – теперь как убитый проспит до утра.