Старик Крупский : Кавер на

Конечно, не столь фееричная в плане перемещения в пространстве история, но в плане наебалова лиц начальствующих очень даже занимательная…

Так случилось, что из двух лет своей службы я примерно 2 месяца был каптером роты. «От же ты косарь! – скажут иные. – Пока поцанчеки мёрзли в караулах, кормили комаров «в полях», погибали на хозах – ты, скатино бездуховное, сладко почивал на тюках с солдатскими портянками и полотенцами в клеточку!» Все так, но я же невиноватый – так сложились обстоятельства. Ну да не об этом сейчас речь, в общем-то.
Короче, был я повелителем закромов со всеми земными благами, какие может предложить Родина своим защитникам. И соответственно, пользовался этим административным ресурсом напропалую. А именно: по вечерам после отбоя каптерка открывалась, и там происходили… ну с точки зрения уставов не совсем правильные вещи, которые наиболее интеллектуальная часть офицерства называла «вакханалией» и де-то даже «оргией», а менее продвинутые «йобаным пьяным дебошем». По нашему же мнению мы ничего инфернального не делали, а просто, в зависимости от возможностей, периодически бухали там «Калину на маньяке», «Роял» или медицинский спирт, курили ганжу, били партаки, в общем, занимались всякой хуйней, которой обычно занимаются солдаты, оставшись без отеческого присмотра командиров.
В этот день все начиналось также позитивно. Смеркалось, а хуле! Да и повод достойный — «полтинник». «Слоны» притащили из столовой поднос с жаренной картошкой, щедро разбавленной тушенкой, синька откупорена и разлита, прозвучало традиционное напутствие старшины «А ибись ани все конем!» и панеслааааась!
Часа через два, когда время слегка перевалило заполночь, среди присутствующих возникла дискуссия, в ходе которой предлагалось три варианта дальнейшего развития событий: переодеться в гражданку и сбегать за добавкой (благо, было начало 90-х и синька продавалась кому угодно круглосуточно) или к торчку в военный городок за планом; опять же переодеться и съебать «в город» в поисках местного женского населения; и наконец, лечь спать «ибо нуевонахуй, запалимся». В результате сплоченный коллектив старослужащих раскололся на части пропорционально отстаиваемым позициям. Третья часть улеглась, а две первые, отважные до ебанутости в силу упитости, стали готовиться к выходу в свет. Вся гражданская одежда и обувь роты были свалены в центре каптерки в одну большую кучу, и каждый выбирал себе одежду по душе и размеру. Выбирали деловито и неторопливо – опасаться было некого. Дежурным по полку был перезрелый пропитой майор, который обычно запирался в дежурке с фляжкой и портативным телевизором и до утра категорически отказывался куда-либо выходить, начштаба полка, любивший ночные набеги на подразделения, был в командировке. Кроме того, наша гвардейская рота располагалась на третьем этаже трехэтажной казармы, и даже если бы кому-то вздумалось нанести неожиданный визит, то ему необходимо было бы преодолеть четыре нехуйовых лестничных пролета, о чем фишка, заблаговременно выставленная на лестнице, нас ОБЯЗАТЕЛЬНО бы предупредила.
И вот тут оппанихуя!!! Немая сцена! В дверях каптерки материализуется их высокоблагородие подполковник Масюкин, наш комбат.
- Что здесь происходит?
Ну не мудак ли он после этого, гаспада? На столе кружки с недопитой водкой, остатки еды, котелок, полный окурков, на полу куча цивильного шмотья, вокруг которой стоят четыре бойца разной степени одетости в это самое цивильное, из темноты казармы раздается дробный топот множества ног и сдавленный шепот, слышимый, наверное, даже на КПП «Тишеблямудачьекомбатврасполаге!» — а этот кусок олигофрена спрашивает «и хули здесь происходит».
- Панченко, я спрашиваю, что здесь происходит?!
Рома Панченко, в народе Таджик, тихо гундосит под нос: «Дыневальний, сукабля, фищку параебал, парву ищака, билять».
- Панченко, я бля тебя спрашиваю или не тебя?! – усы комбата грозно топорщатся. – Ты оглох, сержант?
- Я сытарщина, таварищ палковник.
- ХуенА! Теперь ты сержант! Так что здесь происходит бля?!!
- К увалу в вихадные гаатовились, адежьду вибирали.
- Одежду, значит?! Одежду!.. Сжечь ее нахуй немедленно! Хотя нет, стоять! Алексашин, быстро ключи мне! (отдаю ключи, хули уж тут сделаешь) Все съебали из каптерки и построились около тумбочки!
Тумбочка дневального находилась в трех метрах от двери, поэтому далеко бечь нам не пришлось. Следом за нами вышел комбат, запер каптерку и, злорадно улыбаясь, изрек: «Утром ротному отдам. Разойдись!», после чего ушел.
Тихий ужос обуял меня. Пездец был не в том, что ближайшие несколько дней роту будут дрочить изнуряющими физическими нагрузками, и даже не в том, что увал в ближайшие выходные (да и в следующие, и в следующие-следующие) накрылся половой щелью женщины, а в том, что реально могли отправить суток на 10 на гарнизонную губу. Причем меня наверняка, как в данном случае крайнего. А наша гарнизонная губа, сударики мои, это что-то с чем-то! Все те страсти, которые придумал Витя Суворов в своем эпохальном творении «Освободитель» про киевское военное узилище, вполне реально воплощались на нашей губе майором Айрапетовым, начгубом. Причем глумился злобный армян в основном над старослужащими хуйпайми почему. Срочку он не служил, а где еще солдаты и сержанты последнего периода службы могли нанести ему такую психологическую родовую травму, узнать было невозможно. Поэтому «деды» всех окрестных частей при угрозе отправить на губу тут же подпускали жиденького в кальсоны и начинали вести себя скромнее.
Постепенно моя измена стала преобразовываться в лютую ненависть к комбату. «Вот же блядь усатая! – думал я. – Дома не сидится говну, лазиет в полночь, вампир сраный!» И тут мой уже протрезвевший мозх осенила идея! «Ну, сука, я тебе устрою сюрпрайз завтра!»
- Дневальный! Дневааальный! Разбуди-ка, земеля, монгольца.
«Монгольцем» (он же Батый, он же кочевник, он же Мао) был боец первого года службы Витя Петров, призванный из Оренбургской области. Петров-то он Петров, но наследственная песдоглазость, кривоногость, коренастость и низкорослость сами за себя говорили, что в их семье в роддоме, а не на кошме в юрте, родился в лучшем случае его отец.
- Что случилось, Саныч?
- Вот что, Ким ир сен, тут дело такое… – нарочито уверенным голосом говорю я. — Есть у меня веревка. Сейчас мы полезем на крышу, обвяжем тебя веревкой и спустим к окну в каптерку, после чего ты залезешь в форточку, откроешь дверь изнутри, а потом через некоторое время дверь закроешь, и мы тебя тем же порядком вытащим обратно.
- Сцыкотно чо-то, Саныч. А вдруг сорвусь? Это же еще больший пездец для всех будет.
- Не сцы, Джебе-нойон, веревка заибательская, я ее у разведчиков выменял. Пойми, Витя, я бы и сам полез, но ты пазырь на себя и на меня. Ты же меня в полтора, если не в два раза меньше по габаритам. Ты у нас вообще заслуженный карлик роты. Никто больше не сможет пролезть в форточку. Да и потом, держать тебя легче. Нееет, -продолжаю я проникновенно. – Ты конечно можешь отказаться, и я пойму, но если ты это сделаешь, вся «старость» роты будет тебе ахуеть как благодарна.
- Ладно, Саныч, пошли, хуле базарить.
.................................................................................... .
Утро началось обыденно. Молодежь суетилась, готовясь к утреннему осмотру, «старость» с помятыми харями угрюмо курила в сушилке, черепа отвешивали молодежи отеческих лещей, чтобы те суетились быстрее. В 7.20 в роту, крадучись, вошел комбат и сразу наткнулся на меня.
- Алексашин, командир роты еще не приходил? – спросил он с добрым ленинским прищуром.
- Никак нет, тащ плковник.
- Ага… Ну как придет – ты уж сообщи мне, — Масюкин одаряет меня еще более лучезарной улыбкой.
После этого комбат подошел к двери каптерки, подергал ее, удовлетворился ее закрытым состоянием и ушел. Данная сцена повторялась еще раза четыре. С каждым разом нервозность усатого хуя увеличивалась – я был абсолютно хладнокровен, взор мой был чист и светел, у остальных в общем-то тоже, хотя по идее мы должны уже биться от ужаса в эпилептических припадках прямо на «взлетке».
Наконец припесдовал ротный, недавно назначенный старлей, переведенный к нам из ЗабВО. Существо еще не освоившееся, а потому дикое и ни хрена не понимающее. Следом за ним мелким бесом в располагу вбежал комбат.
- Алексашин, за мной, в канцелярию.
Заходим.
- Товарищ старший лейтенант, вы знаете, что это такое? – Масюкин показывает ротному ключ от каптерки.
- Ээээ… Вроде бы ключ от каптерки, товарищ подполковник.
- Правильно! Вам не интересно, как он ко мне попал?
- Я не совсем понимаю, товарищ подполковник…
- А вам щас бывший младший сержант Алексашин объяснит, как ко мне попал ключ. Ну, Алексашин?
- Я его вам сегодня ночью отдал, тащ плковник. Вы приказали его вам отдать.
- А почему я приказал тебе отдать ключ?
- Не могу знать, тащ плковник!
Брови Масюкина взлетели к темечку.
- Что-о-о-о?!!! Та-а-ак!.. Не знаешь, стало быть. Не знаешь! Ну-ка, оба быстро за мной. Щас, ротный, щас ты увидишь, чем в твоей роте бойцы занимаются! Уууу, бля!
Комбат несется к каптерке, мы с ротным чапаем за ним. «Алексашин, шо за хуйня происходит?» — шепотом спрашивает ротный. «Не знаю, тащ старшлейтенант, -отвечаю. – Комбат с утра какой-то ибанутый. Не в себе. Все бегает, улыбается, вас спрашивает».
Вот и дверь. Комбат останавливается, театральным жестом вставляет ключ в скважину и медленно, сопровождая каждый поворот ключа победоносно-презрительным взглядом на нас, открывает замок. Артист, йоптваюмать! Ротный в тихом ахуе, я стою и наивно хлопаю глазками, как Маша Малиновская на вручении премии «Сиськи года». Наконец дверь распахивается.
Комбат (не глядя в каптерку и указуя туда своим пожелтевшим от курева перстом):
- Полюбуйся, товарищ командир роты, на художества твоих подчиненных.
- ???? – по выражению лица ротного видно, что он готовится приступить к глубокому обмороку.
- Полюбуйся-полюбуйся! Как тебе это?
- ЧТО, товарищ подполковник?
- Как это что?!
- ЧТО ЭТО????
Комбат медленно, боясь поверить своим глазам, поворачивает голову. Каптерка СИЯЕТ. Стол старшины настолько чист, я бы даже сказал — стерилен, что на нем можно делать операции. Оконные стекла отмыты до такой прозрачности, что их наличие даже незаметно. Пол, вчера прихованный под горой одежды, черкашами подошв, пеплом и потеками газировки, производит впечатление свежеокрашенного.
- Алексашин что же это?.. Как же… Ведь вчера… Ну нихуя себе…
Глаза комбата, горящие нездоровым огнем, мечутся по каптерке. Прям барышня с припиздью на выданье – «в угол-на нос-на предмет». Я смотрю на ротного. Дааа, если бы его выражение лица сейчас видел психиатр ВВК – комиссовали бы его подчистую, даже с пенсией.
- Алексашин! Ты!.. Ты!.. ТЫЫЫЫ!!! – комбат ломанулся к выходу.
- Тащ плковник, вам ключик еще нужен? – скромно потупив глазки, спрашиваю я, после чего еле успеваю увернуться от ебучей железки, которая попадает ротному в череп.
- Алексашин, что здесь происходит?! – ротный близок к истерике.
- Говорю же – не знаю. Устал наш комбат на службе отдохнуть ему надо.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
ЗЫ. Комбат после этого реально ушел в отпуск. На губу никто не поехал, даже увалы не отменили. Тунгуса мы «расстегнули» досрочно и подарили ему титановые подковы.