Khristoff : Горб (в третьей редакции)

1

Вечером К. забыл открыть окно. В комнате было прохладно, и он решил, что окно открыто; с тем и уснул. Проснулся — душно. В голове пульсировали тени сновидений. Что-то тревожно-ускользающее. К. прислушался, но успел схватить лишь эхо чьего-то не то смеха, не то плача: было не разобрать. Убегающие вглубь его сознания звуки стихли. Сон, если он вообще был, ушел, и теперь осталась только головная боль. К. попробовал сосредоточиться на боли, надеясь ее победить, разобрав на составные части, но боль хитрила с ним. Она расползалась от головы к шее и дальше, сбегая по позвонкам, как по лестничным ступеням, овладела всей спиной. К. вздохнул и встал с кровати.

Несколько минут он простоял у раскрытого окна, вдыхая холодный ночной воздух. Взглядом отметил все горящие окна в доме напротив. Таковых оказалось семь и одно из них горело каждую ночь. Вернее сказать, каждый раз, когда К. по какой-то причине не спал. Тускло-желтый, густеющий к краям свет из окна, напомнил ему старый фонарь, с которым К. любил играть в детстве. Он часто зажигал его в темном чулане, где хранились старые велосипеды и садовый инвентарь, сам отползал в противоположный угол и, замирая, смотрел на свет, ожидая, что в луче фонаря промелькнет чья-нибудь тень и начнется приключение. И хотя ничего близко похожего на приключение с ним никогда не происходило, ни до, ни после, — игра увлекала, а желтый свет от фонаря успокаивал; фонарь представлялся ему близким другом, который – по какой-то причине сейчас не с ним, а где-то далеко, на том краю земли, но через пространство шлет ему свой теплый привет тусклым желтым кружком.

Оставив в окне узкую щелочку, К. лег в кровать и попытался уснуть. Но глухая боль, неожиданные воспоминания о фонаре прогнали сон. Он вертелся с бока на бок, поджимал под себя то левую, то правую ногу, ложился на живот или переворачивался на спину, подпихивал под голову подушку, затем руку, потом руку с подушкой – словом, делал все то, что обычно делают потерявшие сон люди, и, разумеется, безрезультатно.
Тогда К. открыл глаза и стал пристально смотреть на красный огонек в телевизоре, пытаясь себе представить, что это око злодея. Он смотрел, не мигая, до рези в глазах, но огонек никак не хотел становиться злодейским оком и, будто в насмешку К., расползся в бледное пятнышко. Зато, — К. заметил краем глаза – из дальнего угла комнаты, отлепясь от черноты, к нему заковыляла старуха-утопленница. Впереди себя она несла, как будто это были выломанные в лесу хворостины, высохшие длинные руки. Запахло тиной. К. снова спрятался под одеяло. Пальцы старухи дождем забарабанили снаружи, будто бы одеяло было сделано из гранита, а не из синтепона. И хотя, к сожалению это было не так, внутрь старухе не попасть, в этом К. по непонятной причине был уверен. Все пододеяльное пространство было его крепостью, в которую никто не сможет проникнуть, пока он сам этого не захочет или вдруг случайно не раскроется.
К. сворачивается в комок и закрывает глаза. Барабанная дробь старухиных пальцев убаюкивает его как монотонный шум дождя. Он проваливается в узкую яму, или колодец, и летит вниз, словно льюисовская Алиса. Ему хорошо и спокойно. К. почти счастлив. Скоро уходит запах тины, а чуть позже стихают стуки по одеялу. Старуха, как видно оставила его, и теперь он совершенно один парит внутри огромной нескончаемой ямы-колодца. Появляется густой теплый туман, в который К. заворачивается как в плед. Он уже почти спит. Последнее, что он видит – желтые шарики апельсинового сока, кружащиеся вокруг него. К. лениво пытается поймать их ртом, но они как стая мелких рыбок брызгами рассыпаются от него в разные стороны, чтобы потом снова собраться вместе. «Ах, вот вы какие» — улыбается К. и засыпает.
Край одеяла немного раскрылся, когда он ворочался, укутываясь в туман.

2

Наутро К. проснулся позже, чем обычно. И почти сразу как открыл глаза, понял, что что-то случилось. К. попробовал было встать, но внезапная боль в спине опрокинула его на простыни. «Как же это» — подумал он и вспомнил, что спина болела еще ночью, а потом, когда он раскрыл окно, он должно быть ее застудил или повредил во сне. Он перевернулся на бок. Боль отступила, но появилось чувство, что как будто бы у него что-то там сместилось в бок. Он опять лег на спину. Боль вернулась. И что-то с бока вернулось на спину. К. повторил несколько раз эти движения. Результат был один: лежать на спине ему было больно, особенно больно между лопатками, когда же он переворачивался на бок, что-то на спине перекатывалось и тянуло вниз. К. зачем-то подумал о рюкзаке, хотя сама идея ложиться спать с рюкзаком и забыть наутро об этом была абсурдна. И вдруг его осенило – это горб! У него на спине вырос горб или что-то максимально на него похожее. Здесь К. превозмогая боль, резко дернулся вверх и одним движением поставил себя на ноги. Не влезая в тапочки, он бросился в ванную, где имелось зеркало достаточных размеров, чтобы увидеть себя целиком.

К. зажег свет и повернулся боком перед зеркалом. Ничего. Спина, шея, голова — все как обычно. Ничего такого подозрительного нет. А ощущения, однако, были.

Он взял с ванной полки маленькое зеркальце и через него стал глядеться в большое. Теперь он мог рассмотреть свою спину полностью со стороны. Спина как спина. Сутулая, немного шерстью покрылась, без мышц, к бокам с жиром. Позвонки торчат. Горба никакого нет.
«Ерунда какая», — решил он.
- Ерундистика полная, — громко сказал К. своему отражению и принялся чистить зубы. Сзади что-то немного болталось в такт правой руки.
- А я говорю, это ерундистика! – еще громче сказал он. Улыбнулся. Потом стал умываться, громко фыркая под струями холодной воды. Растерся полотенцем, пошел готовить завтрак.

На завтрак К. изжарил себе два яйца, кусок «докторской» колбасы и половинку помидора. Хлеба нарезал, масла из холодильника вытащил. Заварил кофе. Поел с аппетитом, стараясь не совершать лишних телодвижений. Посуду помыл, вернулся в ванную, снова почистил зубы, выковыривая щеткой остатки еды. Сзади что-то постоянно покачивалось.
Время торопило на работу. Он прошел в комнату одеться. Застегивая рубашку, К. обнаружил, что та как будто бы мала. Вчера еще вполне свободно болталась на нем как на вешалке, а сейчас давит. К. вытянул вперед руки – кисти торчали из рукавов.

Тут уж он совершенно растерялся и даже струхнул. Ничего не видно, но ощущения есть, и рубашка мала. Рубашка это факт. Ощущения то ладно, черт с ними с ощущениями, мало ли что он мог вчера съесть или вдохнуть. А вот рубашка – это железный факт. А пиджак?
А что пиджак? Он скинул рубашку и на голое тело надел пиджак. Тот также оказался мал. К. бросился в ванную к зеркалу. Там опять ничего. Спина как спина. Только в пиджаке.
- Ерундистика! – крикнул он отражению.

Решив не обращать больше внимания на этот необъяснимый феномен, К. обулся, взял кейс и вышел из квартиры.
У лифта он повстречал соседку.
- Здрасьте, — поздоровался К.
- Доброе утро! – улыбнулась соседка, — а что же это вы, никак рюкзак под пиджак надели?
- Надел, — соврал он, — у него молния не работает, вот я и прикрыл его пиджаком, чтобы воров не смущать.
- Что ж, ясно! – лифт приехал, и соседка вошла, а он пробормотал извинения и бросился обратно. К зеркалу.

Через полчаса К. опять вышел и уже побежал на работу. Мимо садика детского бежал, дети ему через забор кричали:
- Горбун!
К остановке подбежал, гражданочка одна вперед его пропустила. А кто-то даже руку пытался подержать.
- Ах, оставьте меня, сам! – он в раздражении руку одернул.

На работе К. целый день ловил на себе взгляды коллег. Изумленные, грустные, иногда почти осуждающие, взгляды стыдливо прятались в мониторы, стоило его взгляду перехватить какой-нибудь из тех. Конечно, шушукались в полголоса.
- А у меня у родственника….
- Да что там говорить…
- Ох!
- Ах!
- Кто бы мог подумать.

«Уволиться?» — подумалось ему.
Уже вечер. Он не спеша идет к автобусной остановке. В кейсе лежит батон хлеба и немного колбасы.
- Не нужно, — голос сзади.
К. обернулся. По тротуару метрах в трех позади него брел чудной старик, завернутый в длинную бороду; на ногах у него были лапти, а на голове большой фетровый колпак.
- Не надо увольняться, говорю. Привыкай, мужчина, горб носить.

Старик подошел ближе. И К. заметил, что то, что он принял за бороду, оказалась кофтой с длинным ворсом. И шляпа обычная была, а никакой не колпак, и лапти — не лапти, а кроссовки стоптанные.
- И не старик я вовсе, — сказал старик и снял шляпу.
Теперь и он убедился – не старик. Ровесник его, если не моложе.
- Отойдем? – предложил незнакомец, К. согласно кивнул головой.

Они свернули в арку. К. ожидал, что незнакомец его куда-то поведет и немного боялся, потому что от природы был трусоват и робок. Но они только зашли во двор и сели на угол детской песочницы.
Незнакомец достал папиросы, закурил, сделал несколько глубоких затяжек, — К. все это время терпеливо ждал.
- Ты в Бога веришь? – спросил он неожиданно.
- Верую, кажется, — ответил К… Он не понимал куда клонит «старик», как он его про себя называл.
- Кажется?
- Я верю, что есть что-то такое там, ну, понимаешь, на небе. После смерти, в общем. Не знаю точно про Бога, но что-то должно быть. Иначе, как?
- То есть не можешь себя без себя представить?
- Вроде того. Я сознаю свое «я». То есть себя без тела я могу представить, хотя и смутно, а вот без души – нет.
Незнакомец промолчал, К. выжидательно смотрел не него.
- Про горб хочешь спросить? — ухмыльнулся «старик». К.кивнул, незнакомец продолжил.
- Веры у тебя нет. Есть где-то глубоко тяга поверить, а самой веры нет. Ни во что. Твой горб – это твое безверие, которое ты так долго отвергал и вместе с тем, так боялся, что его увидят другие, что, наконец, его отныне видно всем. Не веришь в людей, не веришь себе, не веришь в Бога – слишком тяжелый груз, чтобы быть незаметным, не находишь?
- Но ведь именно я его и не вижу! — воскликнул К.
- Не видишь, потому что не можешь поверить. А чувствуешь, потому что он есть. Раньше его никто не видел, потому что он маленький был, но с годами вырос. В старуху не поверил вчерашнюю – вот, пожалуйста, еще вырос.
- Откуда тебе известно?
- Спрятался под одеяло, будто отмахнулся. Как будто одеяло способно тебя защитить.
- Кстати, в одеяло я верю. Если ты уж про веру.
- Это не вера, а отрицание того что видишь. Как глаза закрыл, только от трусости еще и спрятался.
- Неправда! Я именно верю, что чтобы не произошло – мое одеяло меня спасет.
- Одеяло, сделанное человеческими руками, по-твоему, способно обладать сверхъестественной силой уберечь тебя от опасности?
- Нет, само по себе нет. Но я вложил в него силы своей верой, которую ты у меня отрицаешь. И эта вера спасла меня от старухи вчера, как много раз спасала прежде.
- Так значит, старуха вчера была? – спросил незнакомец.
- Не знаю, — вздохнул К… Он по-прежнему не понимал, куда ведет «старик». Его разговоры про веру, про горб безверия не убеждали. Вместе с тем, осведомленность незнакомца наводила на мысль, что он знает гораздо больше, чем говорит.
- Хорошо, – продолжил «старик», — я расскажу тебе, что будет после смерти. Ты волен верить тому или нет.
- Продолжай, — попросил К.
- После твоей смерти, душа твоя отделится от оболочки и отныне перестанет подчиняться физическим законам. Твое очищенное от тела сознание сможет лететь, точнее перемещаться, куда вздумается. Ты не будешь видеть глазами, ибо у тебя их не будет, равно как и слышать или осязать окружающее тебя. Но в этом и не будет надобности, ибо ты все будешь чувствовать, причем гораздо лучше и острее чем это делали органы твоего тела. Никакого рая, никакого ада, никакого судилища и никаких перерождений. Каждое умирающее существо остается без своего тела, но со своим сознанием навсегда. И никакого создателя – рождение и смерть вечны, как вечна Вселенная.
- Вселенная не вечна, — возразил К.
- Только в рамках физических законов и только при абсолютной вере в эти законы, в которые люди верят, как ты веришь в свое одеяло (здесь К. едва подавил торжествующую улыбку – значит веру за ним «старик» признавал, только по не понятной причине не хотел говорить). Вместе с тем, это не так. Понять это человеческий мозг не способен, как не способна карандашная линия на бумаге оторваться от листа.
— Но я могу себе представить эту линию.
- Можешь. Ты ведь не линия. По отношению к ней, ты как твое освободившееся сознание после смерти перед тобой нынешним.
- То есть все тайны Вселенной мне будут доступны сразу после смерти?
- Все. Но не сразу. Их достаточно много, чтобы ты потратил на это вечность.
- Если все то, что ты рассказываешь, правда, то какой тогда смысл в жизни? – удивился К…
- Да, в общем, никакого. Ну, кроме получения сомнительных телесных удовольствий и ненужных душевных переживаний, самое смешное и лживое из которых — это любовь. Впрочем, ты как раз никогда никого и не любил. Даже себя.

К. пропустил последнее замечание, хотя оно кольнуло его. Ему казалось, что он любил и был любим, что он как раз страдал и наслаждался любовью как никто другой. И даже если эта любовь была, в конечном итоге, направлена исключительно на него самого, если любил он сам себя и свою любовь, то все равно, он любил, все равно испытывал неподдельные чувства, в которых собеседник ему самым безапелляционным образом отказывает, как будто он прожил с ним бок о бок всю жизнь. Но все это К. отмел, как личное и вторичное в данный момент. Важнее было понять, откуда незнакомец знает так много про него, откуда у незнакомца такая уверенность в том, что будет после смерти. Кто такой вообще этот «старик».
- Это неважно, — ответил незнакомец. И, опережая К., добавил, — ты никого не любил по-настоящему, и это действительно не так важно. И да – я читаю твои мысли. Как считаешь, это достаточно для того, чтобы ты мне поверил или нужны аргументы убедительнее?
- Ты можешь убрать горб?
- И тогда ты поверишь? Тебе ведь нужно что-то железное, что-то совершенно определенное и вместе с тем, доступное пониманию, ведь так?
- Пусть так! Я не готов уверовать просто потому, что кто-то достаточно прозорлив, чтобы угадывать, что я думаю. Мне недостаточно, как некоторым, просто услышать гром, когда он так нужен.
- Ну, хорошо. Я понимаю. И я могу убрать твой горб, но в обмен на веру. Собственно, когда ты поверишь, горб исчезнет. Я ведь уже говорил тебе, что горб твой от безверия.
- Ты лжешь мне! Ты сам проговорился, что вера у меня есть. Пусть она ошибочна, как ошибочна с твоей точки зрения вера людей в бога, но она есть. Чего ты хочешь от меня?
- Да, собственно, ничего. Это тебе нужна вера, и это тебе мешает горб. Убей человека – горб пропадет.
- Какого еще человека?
- Соседку, к примеру.
- Соседку?! – изумился К. – с какой стати мне убивать соседку? Я даже не знаю, как ее зовут. Она не сделала мне ничего плохого, да даже если бы и сделала, убивать, это, это… грешно.
- Вот как, грешно значит.
- Да, грешно. И кто знает – а если есть бог, то тогда я попаду в ад. Ведь убийство – грех.
- Ты боишься того, во что не веришь?
- Нет, просто я хочу быть застрахован.
- Ты не можешь быть застрахован от всего. Если ты допускаешь, что за убийство тебя ждет ад, значит, ты должен допускать наказания и за все другие преступления, которые предусмотрены всеми религиями, — ведь ты не веришь, а только боишься, а значит должен бояться гнева всех верований. Согласись, что это невозможно и где-то что-то ты нарушишь обязательно.
- Но есть еще совесть. Я не смогу жить с сознанием того что убил человека.
- Совесть есть лишь навязанный обществом кодекс поведения, созданный чтобы удержать человека в обществе. Взывая к своей совести, ты отрицаешь свою индивидуальность. Ты прячешься за обществом. Которое, кстати, никак не запрещает тебе и твоей совести убить человека, если он будет угрожать твоей жизни.
- Это совсем другое дело.
- Это точно такое же убийство только при других обстоятельствах. В этом случае убивая, ты спасаешь свою жизнь, я же тебе предлагаю убить, чтобы обрести веру в себя.
- Как я этим обрету веру? И потом, если я не убью человека, который угрожает мне, то с определенной вероятностью погибну сам, тогда как выполняя твою просьбу, я не имею никаких гарантий, что вера ко мне придет и я не убью соседку, ну, просто так.
- Значит дело все-таки в гарантиях?
- Именно. Ведь если все, о чем ты говоришь, именно так и есть, то смерть соседки ничего не решает для нее и для меня – какая разница, когда вылупишься из личинки?
Но вся загвоздка как раз в том, что я не верю тебе. Хотя и очень хочу. И еще – почему именно убийство?
- Потому что это самое сложное для тебя. Сложнее для тебя, пожалуй, только одно: убить себя. Но этого я от тебя и не прошу.

Незнакомец достал папиросу и закурил. К. молча сидел рядом. Ему тоже захотелось курить, но он бросил несколько лет назад. Неожиданно, незнакомец встал и дернул рукой К. за полу пиджака. И сзади, будто лопнув пузырем, исчезла тяжесть.
- Этого тебе достаточно? – спросил «старик и провел рукой у К. по спине.
Горб исчез. Потрясенный, К. вскочил, не находя слов, он молча с благоговейным взглядом уставился на незнакомца.
- Веришь, теперь-то? – усмехнулся тот.
- Верю. – Глухим голосом ответил К.
- Ну, тогда пойдем, утрясем это открытие, — «старик» сильно сдавил ему плечо и развернул к арке. В тот же миг тяжесть в спине вернулась.
- Прости, но так надо. Без этого веры не будет, — пояснил он. К. сокрушенно побрел за ним.


И они пошли. Молча, погрузившись в собственные мысли, свернули в магазин и основались около все той же детской песочницы. Стемнело. Они разговорились, потом сходили еще, разговорились больше, и снова сходили. Ночью, уже плохо соображающий К. вдруг увидел, что стоит перед своим подъездом. Незнакомец был рядом. Говорить было больше не о чем.
- Зайдешь? – все-таки спросил К.
- Неа. Я домой.
- Слушай, ну, вот ты прав и все такое. Но ты тогда кто? Бог, получается. А бога нееееет – К. глупо засмеялся.
- Бога нет, — подтвердил собеседник.
- Так кто ты тогда?
- Ну, раз бога нет, а я есть, и я все знаю про тебя, в том числе твои мысли, кто же я тогда?
- Ааааа…. Так вооон оно как? Так значит ты… — от этого неожиданного открытия К. на миг протрезвел, ему захотелось спросить про свою догадку незнакомца, но тот уже протягивал ему свою руку.
- Прощай.
- Давай. Когда в след…
- Никогда.
Незнакомец пожал влажную ладонь К. и зашагал прочь, через несколько метров растворившись в темноте. К., шатаясь, вошел в подъезд. Дома он стащил с себя ботинки, не раздеваясь, упал в постель, и почти сразу заснул, успев заметить, что окно раскрыто, а в комнате немного пахнет тиной. Но теперь ему было все равно.

3

Утром К. долго лежал в кровати, с отвращением ощущая тяжесть и глухую боль за спиной.
«Веришь, теперь-то?» — вчерашний вопрос бил его, как бьет грушу боксер. «Верую» — жалобно отвечает груша. «Верую» — жалобно проскулил К.
Он встал, не умываясь, оделся. Прошел на кухню и взял столовый нож.
«Верую, верую, верую» — неслышно шептал К. дожидаясь соседку. Щелкнул замок на двери. К. спрятался за дверь. Короткая дробь каблуков по плитке и соседка вышла в коридор.
- Ах, снова вы! – воскликнула она, увидев К., — что же это вы, вчера так напились?
- Я, я. Тут, не знаю….
- Ну да, можете не продолжать. А это что у вас там, рюкзак снова под пиджаком?
- Да, снова, он. Рюкзак. – К. попятился к стене, нож резал в кармане ладонь.
Вдруг соседка быстро приблизилась к нему и, закинув руку за спину К., одернула пиджак.
- Что вы, разыгрываете меня? — засмеялась она. К. только дернул головой: горб снова исчез, лопнув пузырем. Приехал лифт, соседка вошла в кабину, К. на ватных ногах проследовал за ней.
«Веруешь? Веруешь? Веруешь?» — бился пульс в висках и в разрезанной руке.
- Вы сегодня бледный такой, вам пить не нужно — вы же алкоголь плохо переносите, — она смотрела на него с улыбкой, чуть прислонившись в противоположной стене.
К. перехватил в кармане нож за рукоятку. Второй рукой он потянулся к кнопке «стоп».
«Веруешь? Веруешь? Веруешь?» — К. стало трудно дышать. Он сделал шаг вперед.
- И пьете в одиночку. Это совсем никуда не годится, друзей у вас нет разве?
- Как в одиночку? – рука в кармане разжала нож, вторая повисла шнурком вдоль тела, — как в одиночку??
- Ну, уж не знаю, как. Только это нехорошо – солидный человек, а сидите перед подъездом, у всех на виду, пьете и болтаете всякую чушь. Ладно бы алкаш были.

Лифт приехал, соседка, попрощавшись, вышла. Он вышел за ней. Из ладони сочилась кровь.
Горба не было.
К. прислонился к стене и сполз вниз.
- Верую? Верую? Верую?! – подъездное эхо поднимало вопрос к верхним этажам, кружа его по лестничным маршам и дробя на отдельные звуки, скоро растворило в воздухе.